Когда мои глаза снова становятся черными, его ухмылка ослабевает, и он сглатывает, но я двигаюсь, чтобы стянуть его футболку через голову и толкнуть его на стул. Я хочу раздеться и прижать наши тела друг к другу. Черт, чего я действительно хочу, так это трахать его у стены, пока его запах не пропитает всю меня, а его сперма не стечет по моим ногам самым жестоким и очевидным образом, но мои чувства все еще слишком хорошо осведомлены обо всех лишних телах в доме и огромном проеме в этот маленький альков, куда он меня привел.

Я не хочу, чтобы кто-то видел то, что принадлежит мне.

Поэтому вместо этого я свернулась калачиком на его груди, прижавшись ухом к ровному биению его сердца, и зарылась в его тепло. Он медленно двигается, чтобы обхватить меня руками и прижать к себе, как будто боится, что это вызовет у меня какую-то животную реакцию, в результате которой он лишится конечности. Моим узам нравится такое уважение с его стороны.

Тот факт, что он так уверен в том, насколько я на самом деле опасна, как-то успокаивает.

Я вздыхаю, расстроенная тем, что между нами по-прежнему много слоев, и откидываюсь назад, чтобы стянуть с себя свитер. Гейб тяжело сглатывает, на его щеках появляется яркий румянец, когда он видит меня обнаженной до пояса, но он не пытается остановить меня. Когда я снова тесно прижимаюсь к нему, он хватает свитер и накрывает меня со спины. Еще одно очко в его пользу. Моим узам нравится, что он жаждет меня так же сильно, как я жажду его.

— Ты можешь вернуть их обратно? Если я пообещаю не отходить и не прикрывать нас обоих? Гриф убьет меня, если снова увидит тебя в таком состоянии, — бормочет Гейб, и я снова отбрасываю свои узы на задний план своего сознания.

Он делает глубокий вдох, когда чувствует, как ослабевают мои узы, его рука поглаживает меня по позвоночнику одним длинным движением, от которого я почти распласталась на нем. Недели сидения в лагере Сопротивления заставили каждый дюйм моего тела напрячься и болеть.

— Фу, от меня, наверное, воняет. Как ты можешь терпеть, что я сейчас так близко к тебе? — бормочу я, а он пожимает плечами.

— Может быть, если бы я обратился, тебе было бы плохо, но потребность иметь тебя здесь больше, чем твоя вонь до сих пор. Кроме того, чтобы твои узы были счастливы, важнее, чем немного грязи и пота.

Он тихо посмеивается над моим ворчанием под нос, но когда я пытаюсь отстраниться, он просто крепко сжимает меня в объятиях и снова начинает гладить мой позвоночник, пока я не превращаюсь в лужу прямо на нем. Возможно, я отчаянно хочу принять душ и выспаться в удобной кровати, но этот маленький момент между нами? Это похоже на чистую магию, и я знаю момент, когда мои узы начинают вытягивать из него энергию.

— Ты снова светишься. Черт, кажется, я тоже.

Мои глаза как будто весят миллион фунтов, когда я бормочу, мой голос хрипит от усталости: — Прости за это. Мне кажется, я краду твою энергию.

Его ответ доносится до моего мозга, как сон, шепотом, но со смыслом. — Бери. Бери все, что хочешь, только, блядь, не бросай меня снова.

Я резко просыпаюсь от того, что два очень резких Связных говорят друг с другом, обращаясь к нам обоим неизвестно сколько времени спустя.

— Что, черт возьми, происходит?

— Ты на виду. Где, блядь, ее верх?

Грудь Гейба двигается подо мной, как будто он делает движение рукой, но мои глаза остаются закрытыми. Я устала, слишком устала, чтобы разбираться с ними, а с ним так тепло и уютно.

Он шепчет: — Ее узы снова вышли наружу. Я сделал все, что должен был, как мы все и договаривались, чтобы остановить их от полномасштабного террора уз на всех в доме, кто не является ее Связным. Возможно, она все еще исцеляется, или… это гнездование? Или что-то вроде этого? Ей нужна кожа и запах, а ее узы не хотят, чтобы с ними спорили.

На мгновение становится тихо, а затем Грифон говорит: — Хорошая работа. Все остальные уже ушли, и остался только скелет персонала, так что мы сможем поднять ее наверх, ни с кем не столкнувшись.

Я снова слышу движение, а затем Гейб говорит: — Если ты собираешься взять ее, тебе нужно снять рубашку. Сейчас она не интересуется одеждой.

Умный мальчик, я определенно хочу кожу.

Возбужденные, бьющиеся в истерике узы. Я немного задыхаюсь, и Гейб снова напрягается, словно боится, что мои узы вот-вот разрушат их дерьмо, а его рука снова гладит меня по позвоночнику. У него очень хорошо получается успокаивать и гладить меня. Честное слово, я могу начать мурлыкать.

— Я отведу ее наверх, Гейб. Ты иди вперед и проследи, чтобы никто не пользовался этим коридором или лифтом.

— Она останется в твоей комнате? Она очень настойчиво говорила, что не будет этого делать.

Руки Норта крепко обхватывают меня, когда он поднимает меня, и Гейб вскакивает на ноги, тут же хватая свитер, чтобы прикрыть мою спину. Я утыкаюсь лицом в шею Норта и дышу им, впитывая все, что мне может быть нужно и от него.

Мне просто нужно вернуть Атласа, и тогда, возможно, я снова стану цельной.

— Я убью свою помощницу, если придется, никто не ворвется ни в одну комнату этого дома. Мы находимся под охраной, и если Олеандр захочет спать в другом месте, она сможет это сделать, когда проснется. А до тех пор она останется со мной.

О, мне это тоже нравится. Мне это очень нравится.

Я открываю глаза от звука включившегося душа, и руки Норта напрягаются вокруг меня, когда он перестраивается, чтобы подставить руку под струю воды, проверяя температуру. На мне все еще свитер Нокса, но штаны уже сняты, и я осталась в нижнем белье, а мое лицо прижато к его шее, так что я снова окружена его запахом.

Я прочищаю горло и стараюсь не звучать как смущенный ребенок, говоря: — Я проснулась. Ты можешь просто положить меня.

Он не отвечает мне, так как полностью заходит в душевую кабинку, а затем садится на встроенную мраморную скамью, которая идет вдоль одной из стен, все еще прижимая меня к своей груди. Мне действительно стоит вынуть лицо из его плеча и посмотреть ему в глаза, но мы вместе в душевой кабинке, и я чувствую легкое головокружение от того, что здесь сейчас происходит.

Особенно та часть, где я не имею ни малейшего представления о том, что это такое.

Я снова прочищаю горло, и наконец он говорит: — Тебе нужно что-нибудь выпить? Когда ты в последний раз что-то ела? Твои узы не примут от нас ничего, пока контролируют ситуацию.

Вот дерьмо.

Как долго мои узы контролировали ситуацию, и что, черт возьми, они делали, если он здесь, прижимается ко мне и тянет меня в душ?

— Сегодня утром… или как долго я спала? Может быть, вчера.

Он кивает и начинает стягивать свитер, чтобы снять его с моего тела. — Сегодня утром. Ты спала всего час. Я подумал, что ты проспишь душ.

В тот момент, когда он стягивает свитер с моей головы, я понимаю, что под ним ничего нет. Наконец я немного приподнимаюсь на его коленях, чтобы освободиться от него, и выхожу из себя, обхватывая руками грудь и бросая на него очень скандальный взгляд.

Его лицо не меняется, а его тон становится добрым, но в то же время очень фактичным, когда он говорит: — Нет ни одного из твоих Связных, кто не видел бы тебя обнаженной до пояса, Олеандр. Мы все держали тебя, пока ты исцелялась.

Я застонала и уткнулась лицом в ладони, отчаянно желая снова потерять сознание и забыть, что этот разговор вообще имеет место. — Есть ли еще что-нибудь совершенно постыдное, что я сделала? Пытались ли мои узы снова напасть на кого-нибудь из вас, или на этот раз я буду избавлена от этого ужаса?

— Что бы тебе ни понадобилось, наш долг и честь — предоставить это.

У меня нет слов, чтобы даже попытаться ответить на это, и в любом случае, это ничего для меня не значит. — Что, черт возьми, произошло, пока меня не было? Откуда все это взялось? Последнее, что я знала, ты мне не доверял. А теперь ты здесь с мягкими словами и предлагаешь мне все, что я захочу… Я сейчас так чертовски запуталась. У кого из нас травма головы, из-за которой я должна сейчас сходить с ума?