Из Геркнера:

«Между нами часто говорится, что мы должны бороться с лицемерием, но я убедился, что еще и в нашей среде слабые положением и умом сходят к нулю перед сильнейшими. Это показывает, как в нас мало того, что мы себе признаем святым, в борьбе только получишь свои права!».

Кончая, покорнейше прошу гг. Б<улича> и Д<овгелло> по прочтении возвратить мне эти бумажки.

Адольф Келза

<Конец 1920-х>

Книга «Подстриженными глазами» — одно из самых удивительных произведений Алексея Ремизова. Она вся пронизана лучами добра и света и достойно занимает место среди произведений, являющихся, по сути, авторскими признаниями в любви. Адресатов этого чувства у Ремизова столь много, что для них оказывается мало одного мира. Используя знаменитое название, можно сказать, что ремизовское произведение — это книга о множественности миров, в которых расположены события, люди, существа и предметы, которых помнит и любит автор.

Книга «Подстриженными глазами» писалась долго, на протяжении 1930-х годов. Затем был перерыв, вызванный войной и самым трагическим событием в жизни Ремизова — смертью жены — С. П. Ремизовой-Довгелло. Окончательный текст был завершен в середине 1940-х, но авторская работа над ним продолжалась даже тогда, когда книга была уже в печати. 1 августа 1949 года Ремизов сообщал об этом в письме к своему другу и литературной ученице Н. Кодрянской: «Не могу отойти от исправления «Les yeux tondus» [«Подстриженные глаза» (фр.). — А. Г.] и продолжаю во сне»[1].

После появления «Подстриженными глазами» сразу же возникли вопросы по поводу столь странного названия, как будто противоречащего кажущейся «простоте» книги и точно воскрешающего сюрреалистические кинематографические образы «Андалузского пса» Сальватора Дали. В этом плане характерна зафиксированная Ремизовым реакция его парижского знакомого — поэта и художника-сюрреалиста: «А сегодня <...> еще засветло появился Одарченко <...> и укорял меня зачем я назвал книгу Подстр<иженными> глазами — “надо, чтобы всем понятно“[1]. Надо помнить, что требование «понятности», «доступности» было постоянным критическим припевом, сопровождавшим Ремизова на протяжении всей его жизни. Однако зачастую происходило следующее: что оказывалось неясным уму рецензентов, то постигал сердцем «обреченный на непонимание» читатель.

Сам писатель дал четкое толкование названия и художественной концепции своей книги в рассчитанном на публикацию диалоге-«интервью» с Н. Кодрянской: «— Алексей Михайлович, что вы сами думаете: в каких ваших книгах нужно искать к вам разгадку? // — Не знаю, трудно самому решить, а все же пожалуй «Подстриженными глазами». В этой книге я обнажил себя до конца! <...> Мои «Подстриженными глазами» — этапы жизни. Попытка рассказать о себе. Я сам сюжет рассказа. <...> // — Многие недоумевают, что означает название вашей книги «Подстриженными глазами». Разное приходится слышать — зрение как бы подстрижено и сужен кругозор? // Это не так, — отвечает Ремизов, — я родился с глазами, а глаза даются по душе человека. Мои подстриженные глаза развернули передо мной многомерный мир лун, звезд и комет, и блестящие облака, аура вокруг живых человеческих лиц. Для простого глаза пространство не заполнено. Для подстриженных нет пустоты // «Подстриженные глаза» еще означает мир кувырком, эвклидовы аксиомы нарушены, из трех измерений переход к четырем. Эти глаза подняли меня в мир сновидений, а также открыли дорогу в подземную глубь черной завязи жизни // Если бы я не был слепой, я бы нарисовал вам композицию книги // Запев — который я называю «Узлы и закруты» — увертюра, с возвращающимся мотивом: «И разве — могу — забыть я», и вся книга будет пронизана этим рефреном. Незабываемое от колыбели до тюрьмы. Тоже и встречи «случайно». В каждой «случайности» есть что-то по судьбе. Не зря явление из другого мира. Кто-то — я назову его «демон», я чувствовал, будет распоряжаться моей жизнью, — когда я делаю совсем не по своей воле и еще отбрыкиваюсь, а иду. <...> В «Подстриженных глазах» я рассказываю, как возникали одно за другим мои желания. <...> Также моя попытка дать объяснение события — поставить его в ряд других событий, противоположных по качеству и свойству <...> Я стараюсь ответить, что такое человек <...> И опять повторяю: я считаю, это дар быть на земле, это счастье, на которое я избран. И если и были какие-то беды, то была и радость»[1].

На самом деле название книги «Подстриженными глазами» восходит к повести Н. В. Гоголя «Невский проспект». В автобиографической статье начала 1920-х годов Ремизов, отмечая природу своего «творческого глаза», писал: «Учусь и учился у Гоголя, его глазу, его подвижничеству и терпению. Вот несколько строчек из “Невского проспекта”, как изображать надо и что меня очень поразило: “<...> алебарда часового, вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами, блестела на самой реснице его глаз”»[2].

Итак, повторим слова автора о том, что он сам — сюжет своего рассказа. На первый взгляд, «Подстриженными глазами» — история жизни замоскворецкого жителя Алеши Ремизова; история, охватывающая временной период со дня его рождения и до 19 лет. Все реальное бытие героя протекает в Москве. «Подстриженными глазами» — одна из книг, созданных с огромной, нутряной любовью к древней столице. Москва — полноправный герой книги. Ее облик, размеренное течение жизни представлены с фактологической точностью, что делает книгу Ремизова весьма ценным источником по московскому краеведению [1]. Колоритные обитатели Первопрестольной (купцы, фабричные, учителя, монахи, фокусники, иереи, тараканоморы) — так зримы, так плотски реальны, что подобны персонажам физиологического очерка, созданного в XIX веке каким-то последователем «натуральной школы» русской литературы. Но ремизовская Москва — не ретроспективная утопия, встающая перед глазами старого писателя-эмигранта. Она увидена «подстриженными глазами» Ремизова.

Подзаголовок к «Подстриженными глазами» — «книга узлов и закрут памяти». Он имеет первостепенное значение для понимания философско-эстетической концепции и художественной структуры произведения. Тема памяти — одна из магистральных для творческого самосознания Ремизова. Одновременно «память» принадлежит к основным категориям его философии истории. В самой книге читателю дан «ключ», с помощью которого открываются иные, «неэвклидовы» измерения ее художественного пространства. Таким «ключом» — знаковым кодом являются указания автора на имена, пользуясь его терминологией, «человеческих гениев» — писателей, философов, исторических личностей, которые помогли открыться его «подстриженным глазам». У Ремизова слово «гений» выступает в двойном значении — в привычном для нового времени и в первоначальном, восходящем к римской мифологии, где «гений» (греч. аналог — «демон») есть персонификация внутренних свойств человека, божество, рождающееся вместе с ним, руководящее его действиями, а после смерти человека бродящее близ земли или соединяющееся с другими божествами (вспомним рассуждения Ремизова о роли «демона» в процитированном выше его «интервью» с Н. Кодрянской).

Перечисляя имена своих «гениев», Ремизов отмечает: «Гете останется для меня первым среди первых; Тик, Новалис, Гоффманн, эти первые мои нерусские книги, кого я слушал и с кем разговаривал. На всю жизнь они станут мне самыми близкими и понятными. Я был полон тех же чувств; моим глазам открылось то же небо и та же земля, — то ли существо мое одной с ними сущности, и вот душа моя распускалась “голубым цветком”»[1]. Кроме немецких литераторов, близких или являющихся представителями романтизма, Ремизов называет имена русских писателей, находившихся под влиянием философии и эстетики этого литературного направления (писатели-«любомудры», Гоголь, Пушкин, Вельтман) или имена тех, чье творчество было связано с ним своими корнями (Даль, Лесков, Достоевский).