— Ну, как мои дела?

— Забирайте бумаги, почтенный, — ответил за лейтенанта Хакимов, — и постарайтесь больше не появляться в наших краях. Сами понимаете, такое сырье...

— Ясно, товарищ капитан.

— Все.

— Спасибо. — Эгамов спрятал бумаги в карман, проворчал: — Эх, товарищ лейтенант, из-за вас столько времени зря потеряли! Все так просто решилось!

И директор вышел с видом победителя.

Зазвонил телефон. Захид снял трубку, услышал голос Ярматова:

— Захиду Акрамовичу привет!

— Здравствуйте, Мурад-ака. — Он прикрыл ладонью трубку и сказал Хакимову: — Секретарь парткома звонит. — Слушаю вас!

— Жду вас в кафе гостиницы, завтракать пора.

— У меня гость, Мурад-ака, — сказал Захид.

— Просите и его.

Акрамов положил трубку и сказал капитану:

— Партком-бобо приглашает на завтрак.

— Вот это деловой разговор, — произнес тот рассмеявшись. — А этот тип из Баскента... Если такими заниматься, нам с вами некогда будет голову причесать. Идемте!

За столом, где Мурад-ака предложил гостям выпить по пиале чая, разговор зашел о делах совхоза.

— Будь моя воля, — сказал секретарь парткома, — я бы никому зла не причинял. К сожалению, не получается. Пестрота ведь только у овец в шерсти, а у людей-то она внутри. Одного просто пожуришь, другого серьезно предупредишь, а третьему откажешь в незаконных претензиях: есть и такие, сделают на грош, а требуют алтын. Но в основном народ у нас хороший, вот что я скажу. Трудятся на совесть и живут богато!

— Да, вы правы, — сказал Захид, — чинарцы живут богато!

В этом он убедился, побывав на пастбищах и фермах. Вот в его родном кишлаке было иначе, там в отношении личного скота действовали строго по уставу, завелась лишняя — будь добр, отдай! Правда и теперь там появляются любители нажиться за счет государства. Они просто умело используют головотяпство отдельных руководителей.

— Ерунда все это, — сказал как-то Захиду, когда Акрамов принялся ругать раисов за то, что они пока не могут вытеснить частников с базаров, его одноклассник и друг Ядгар, колхозный экономист. — Наша республика обязана давать стране хлопок, это ее интернациональный долг. Хлопок — это изобилие на дастархане. Я знаю вот этот закон, а остальное меня не волнует!

— Ну и жаль...

Сейчас Захид рассказал об этом разговоре капитану и Мураду-ака.

— Знаете, Захидбек, — сказал Мурад-ака, — когда меня только избрали секретарем парткома, я с жаром взялся наводить порядок. Подключил к этому делу контролеров, принялись выяснять, у кого сколько лишних овец, отобрали пяток-другой. И что вы думаете? Вторым концом палки себя же по лбу ударил.

— Каким образом? — спросил Захид.

— А простым. Буквально на следующий день явились в контору те, у кого отобрали овец, положили чабанские посохи на стол директора и ушли. Что делать?! Не могу же я заменить всех чабанов? Интересы совхоза, а значит и государства, выше. Может, я и не отступил бы, но обстоятельства...

— Да, обстоятельства... — задумчиво произнес капитан. — Схватят за горло, хоть караул кричи. Впрочем, вот что я вам посоветую, лейтенант. Не наживайте себе лишних врагов. О том, что чабаны имеют по несколько овец сверх нормы, знают люди повыше нас с вами. Когда потребуется что-то предпринять — дадут команду.

— Пока придет эта команда, — воскликнул Захид, — мы можем потерять куда больше, чем имеем сейчас и будем иметь через пять лет!

— О чем вы, лейтенант?

— Я говорю о нравственном уровне, товарищ Хакимов.

— Ерунда все это! — сказал капитан. — Я согласен с вашим другом Ядгаром — придет время, и все встанет на свои места.

— Наверное, мы в чем-то здорово ошибаемся, что-то не учитываем в своей работе с людьми.

— Все учитываем, Захид Акрамович, — сказал Мурад-ака, — но... как всегда, появляются обстоятельства, как говорится, от нас не зависящие. В данном случае — это принцип материального стимулирования, разработанный Министерством сельского хозяйства. Не вообще принцип материального стимулирования, тут никаких разговоров быть не может, а только та его часть, которая предусматривает стимулирование натурой, то есть ягнятами. Надо, мне кажется, поощрять достойных только денежными премиями. Смотрите, что получается. Кондитер, выпускающий сверхплановую продукцию, получает за это деньги...

— А не муку или торт, — закончил его мысль капитан.

— Вот именно, а мы — пожалуйста, ягнят! Словом, сложно во всем этом разобраться пока.

— И все равно, — сказал капитан, — в конце концов уровень сознательности будет настолько высок, что люди сами откажутся от, казалось бы, законных и в то же время незаконных излишеств.

— Вот именно, якобы законных. И этот прискорбный факт, если хотите знать, существенно сказывается и на нашей с вами работе, товарищ капитан. Ягнята растут, дают приплод, который по сути дела уже не есть предмет оплаты за хороший труд, так ведь?

— Ну ладно, товарищи, — сказал Мурад-ака, видя, что спор этот может быть бесконечным, — выпьем чаю да займемся делами.

Из всех членов своего многочисленного семейства лишь только со старшим сыном Шерзадом делился ата заботами. Сорок лет — пора зрелости, да и не доверят пост председателя рабкоопа человеку, не наделенному мудростью. Шерзад осторожен, семь раз отмерит, прежде чем отрежет. Сам ата на решения скор, решителен. И медлительность, неторопливость сына частенько его спасала от необдуманных поступков. Хотя, если говорить по совести, Шерзад порой казался отцу тугодумом и тем самым раздражал его.

Они с холой отправились с джайляу домой, и всю дорогу ата решал, делиться ли со старшим сыном своими планами насчет Захида — начнет опять все обдумывать, взвешивать. Но Бодом-хола решительно посоветовала:

— Дадаси, халат, скроенный по совету, никогда не жмет.

— Ладно, — кивнул ата и всю остальную дорогу до дома не произнес больше ни слова.

Когда он остановил мотоцикл посреди двора, с супы[29] под чинарой бросились к ним внуки, окружили со всех сторон и такой галдеж устроили, что ата вынужден был прикрикнуть:

— Эгей, потише вы!

— Кахраманджан, Надырджан, Хуррамбек, Зухраджан... — хола называла внуков по именам, и ата, поняв что это будет продолжаться долго, пока бабушка не перечислит всех, покачал головой, слез с седла и направился к супе.

Он сел на дастархан, а старшая невестка Марьям тут же поставила перед ним касу с шавлей.

— Ну, как вы тут, дети мои? — спросил он, обращаясь одновременно ко всем.

— Спасибо, ата, — ответил также за всех Шерзад. — Как сами?

— Слава аллаху, здоров. Мать вон привез. Все уши нам с Рахимом прожужжала: домой да домой!

— Хорошо сделали, ата, дети тоже соскучились по ней.

На этом часть встречи была закончена. Ата принялся за пищу, остальные последовали его примеру.

Уважение к главе семьи, вообще к старшему в доме, — неотъемлемая часть жизни в кишлаке. Уважение это воспитывалось столетиями у молодых поколений и передавалось как бесценное достояние от потомства к потомству. В этом же доме уважение к главе семьи было возведено в культ, который стал насаждаться Бодом-холой особенно рьяно в последние годы. Она сама беспрекословно исполняла любое желание Шермата-ата и требовала того же от членов семьи — сыновей, снох, внуков. Даже в таком простом деле, как обед и завтрак, хола стремилась подчеркнуть авторитет мужа, ему и Шерзаду накрывала отдельный дастархан. Сегодня же вся семья оказалась за одним столом, и потому особенно невестки чувствовали себя не совсем уверенно, они не столько ели, сколько следили за тем, чтобы кто-то из детей не нарушил покой деда.

— Зайдешь ко мне, — сказал ата сыну, пообедав. Обратился к невестке: — Постели, пожалуйста, Марьям, в комнате!

— Сейчас, атаджан! — Она поспешно встала.

Поднялся и ата. Едва он скрылся в доме, как семья, безмолвно сидевшая за дастарханом, преобразилась — дети принялись шалить и задевать друг друга, матери то и дело покрикивали на них, а хола делала замечания и невесткам, и внукам.