— В его годы и у вас, наверное, не было ее, — сказала Сахро.

— В его возрасте я уже был завторгом рабкоопа. Если он действительно приглянулся моей сестренке, то... я считаю так — лучше маленькая работа, чем большой разговор. А у него вся работа из одних разговоров состоит.

— Не волнуйтесь, не люб Азаде комсомольский секретарь. Просто она не может отважиться и сказать ему об этом, — неожиданно заявила Сахро.

— Она не отважится, мы скажем, Сахрохон. Спасибо за хорошую весть.

— А разве вам неинтересно, кто же приглянулся Азаде? — шутливо спросила Сахро.

— Вот это мы все и хотели бы знать.

— Акрамов. Азада уже обещала позвонить ему.

Шерзад улыбнулся.

— Ну что ж, серьезного парня выбрала сестра. Я бы на месте отца одобрил такой выбор.

Шерзад не мог скрыть радости.

«Если виноградную лозу не укоротишь, она и до Кашгара доползет, — подумала Сахро. — Разочарую-ка я этого толстяка, пусть не радуется преждевременно».

— Только зря лейтенант Азаде голову кружит, — сказала она с сожалением.

— Зря?

— Ну да. Я слышала, у него невеста есть.

— Интеллигент! — воскликнул зло Шерзад. — Одну имеет, другой голову дурит. Надо предупредить сестренку, как бы беды не вышло.

Шерзад обдумал все, что услышал от Сахро. С одной стороны, конечно, хорошо, что Азада равнодушна к Юсуфу, но вместе с тем... Если лейтенант помолвлен — тогда позор на весь «Чинар». За ужином, выбрав удобный момент, он сказал жене, но так, чтобы услышала и Азада:

— Оказывается, участковый наш — бабник. Имеет невесту, а говорят, в «Чинаре» уже кому-то голову вскружил. Надо Ярматову подсказать, чтобы по партийной линии его...

Первый трехэтажный дом в «Чинаре» наконец-то был сдан. Его построили на взгорке, в углу сада, недалеко от конторы. Он был как городской, этот дом, со всеми коммунальными удобствами. Еще при закладке было решено отдать его приезжим специалистам — учителям, медикам, агрономам, ветеринарам. Захиду выделили квартиру на третьем этаже — однокомнатную секцию с большим окном и балконом, выходящим на площадь. Из всех жильцов только ему провели телефон, мол, служба такая — в любое время может лейтенант понадобиться.

Квартира Захиду понравилась, особенно его радовало то, что из крана текла вода, душевая работала и газ уже был подключен. Комната оказалась большой, светлой, из окна виден был кишлак и скалы за ним.

— Кто-нибудь из коренных чинарцев поселился в этом доме? — спросил Захид у коменданта.

— Предлагали многим, но все отказались, — ответил тот. — Не привыкли, понимаете. Разве дехканин сможет спокойно жить, если у него в хлеве не мычит корова, не блеет овца, если из подворотни не лает собака, и вообще во дворе не слышен крик ишака? И... потом, третий этаж и огород как-то не уживаются...

В совхозе Захиду дали грузовик, и он, заехав в райцентр на старую квартиру, забрал там свои пожитки и отправился к родителям — ведь квартиру нужно было чем-то обставлять.

Родные его встретили радостно. Джамиля захлопотала на кухне, Пулатджан, который оказался дома, пошел в магазин, а мать, усадив сына и шофера за дастархан, стала потчевать их чаем и попутно жаловаться на детей — мол, странные они какие-то пошли, чуть что, норовят удрать из дома, «в самостоятельность». Захид, слушая ее, вспоминал народную пословицу: «Дочка, тебе говорю, а ты, сноха, слушай». Он усмехнулся.

— Вот видите, шоферджан, — заметила мать, — Захид ничего всерьез принимать не хочет...

Возвращались они в «Чинар» ранним утром.

— Лето, — сказал шофер Калтура-ака, коренастый сорокалетний мужчина, — прекрасное лето!..

Захид кивнул. Действительно, хлопковые поля, люцерники и кукурузные клинья, словно изумрудные ковры, застелили землю. В открытое небо кабины влетает утренний ветер и разгоняет остатки сна. Захид молча любуется красотой долины, и радость переполняет его сердце.

— У каждого цветка свой запах, — как бы уловив настроение Захида, сказал шофер. — Лето — один из цветков года.

«Сегодня займусь устройством быта, — размышлял Захид, — приведу в порядок квартиру, а завтра подключусь к оперативной группе». Он гнал от себя мысли об Азаде, старался думать о предстоящем расследовании дела Халикова, только не о ней. Но это ему плохо удавалось.

Когда девушка не явилась в кино, странная мысль пришла Захиду в голову. А что если здесь сыграло свою роль слово Шермата-ата. Он вспомнил, как зло высказался старик в адрес Юсуфа, когда тот ненадолго вышел из юрты.

Захид тогда в душе пожалел Юсуфджана, неплохого, как казалось ему, парня, а про Шермата-ата подумал: «А этот чабан рассуждает, как самый настоящий феодал».

Машина въезжала в «Чинар», а Акрамов так и не решил, как же ему теперь поступить, как вести себя с Азадой.

Весь день Захид приводил в порядок квартиру, а вечером зашел к Ярматову.

— Мурад-ака, я должен извиниться, — сказал он, — но пока с оперативной группой работать не смогу.

— Что-нибудь срочное?

— Да. Время уходит, я хочу, как говорится, по горячим следам проверить одно дело в Чукургузаре.

— Что ж, не смею задерживать.

Чукургузар означает — глубокий брод. Здесь Шорсу вырывается из теснины ущелья и, прежде чем продолжить путь между адырами, широко разливается, упершись о каменистые пороги, как о плотину.

В живописном месте, расстелив на берегу курпачи, расположилась под вечер компания уста Нияза. Все были заняты делом: кто нарезал морковь для плова, кто устанавливал казаны, кто раскладывал костер, лишь бухгалтер Самад, худощавый тридцатилетний щеголь, отдыхал, удобно расположившись на курпаче, изредка отдавая распоряжения. Самад считал, что его миссия уже окончена, ведь это он достал мясо, рис, морковь.

Поводом для угощения послужило вот что. Абрай-кара, бригадир молочно-товарной фермы, растил семерых дочерей, симпатичных, очень похожих друг на друга. Девочки росли, старшие уже работали, средние учились, а младшие ходили в детский сад. Абрай-ака, человек общительный и добродушный, с тех пор, как в кишлаке открылось заведение уста Нияза, не знал покоя — градом сыпались на него шутки завсегдатаев парикмахерской. И причиной тому были семь его дочерей. Но вот у Абрая-ака родился сын, и он, довольный и счастливый, поспешил в парикмахерскую. Уста Нияз тут же смекнул, что рождение бригадирского сына — удачный повод для мужской пирушки, на которой он попробует выполнить просьбу Эгамова.

— Не дело, Абрайджан, — сказал он, усадив бригадира в кресло вне очереди, — отмечать такое великое событие в учреждении. Давайте так: я вас сейчас сделаю молодым джигитом, а через час, скажем, всей вот этой компанией мы явимся к вам?! Как, товарищи?

— В принципе правильно, — поддержал уста зоотехник Салиев, — но к Абраю-ака идти сейчас нельзя, жена еще в роддоме, как-то неудобно.

— Лето, уста, — напомнил кто-то, — посидеть можно где угодно, а лучше всего — у дарьи.

Абрай-ака предложение поддержал:

— Надо поручить кому-нибудь все это организовать. А расходы несу я.

...И организацию дела поручили бухгалтеру Самаду. Наконец дастархан был накрыт.

Ошпаз[34] поставил на дастархан чаши с пловом, а поднос уже в третий раз пошел по кругу.

— Говорят, если в доме многолюдно, то и на улицу выйти не страшно, Абрай-ака. Пусть у каждого сидящего здесь будет так! — воскликнул Самад.

— Доброе слово — мед, — сказал уста, — я присоединяюсь.

Уста, решивший во что бы то ни стало поговорить во время угощения о своем деле, все никак не мог выбрать удобного момента, ибо дело это никак не вязалось с настроением. Не придумав ничего путного, уста вынужден был пойти на откровенность.

— Друзья! Говорят, широкая овчина не разорвется, а тесная община не разбредется. Живу я в вашем кишлаке уже пять лет, у каждого из вас отведал хлеба-соли, все вы для меня как родные. Надеюсь, и вы не считаете меня чужим.