— Служба у товарища Акрамова беспокойная, участок громадный, может, выделим мы ему новый мотоцикл, пусть ездит на здоровье, а? — предложил неожиданно директор.

— А что, дельное предложение, — поддержала его Хадича-апа.

— Ну что ж, давай выделим, — согласился Ярматов, — тем более, что я уже успел пообещать ему кабинетный гарнитур. Пусть уж у него все будет новым.

— А для нас Захидбек — человек новый, — сказала Хадича-апа, — интересно, что он заметил, как говорится, свежим глазом.

— Да по совести говоря, мало еще успел увидеть, — ответил Захид. — Детей много в кишлаке.

— Ну, их в любом поселке хватает, — рассмеялась апа.

— Согласен, но про детей я начал вот почему: через кишлак проходит Большой тракт с его постоянным автомобильным движением. А тротуаров нет. А если несчастье?..

— Пока проносило, — сказала Хадича-апа, — но тротуары, конечно, необходимы. Ульмас-ака, лейтенант правильно подметил.

— Вот-вот, — вмешался в разговор Ярматов, — и дело это как раз по линии Совета, так что вам, Хадича-апа, и карты в руки.

— И вам тоже как депутату этого Совета, — не осталась в долгу Бердыева.

— Общее это наше дело, — сказал директор, — тротуары сделать нужно. У нас в кишлаке, если заметили, — он повернулся к Акрамову, — очень много дорожных знаков. Кое-кто считает, что этого достаточно.

— И в береженый глаз сор попадает, — заметил Захид. — А еще вот что меня удивило — к роднику у вас относятся бережно, а вот чинар безжалостно обкуривают шашлычным дымом.

— И это резонно, — согласился директор. — Ладно, придумаем что-нибудь.

— Теперь о своих планах, Ульмас-ака, — сказал Захид. — Хочу побывать на джайляу, на фермах, везде, где работают и живут чинарцы.

— Пожалуйста, начинайте хоть с завтрашнего дня. Кажется, Джавлиев собирался к Шермату-ата? — спросил директор у Ярматова.

— Да. Что-то он зачастил туда, думаю, к осени на свадьбе будем гулять.

— И хорошо, Мурадджан. Пара получится отличная! Так вот, пусть Джавлиев захватит и товарища Акрамова, а потом покажет совхоз. Ну, а теперь начнем планерку.

Захид вопросительно посмотрел на директора.

— А мне можно присутствовать?

— Покойный Саит-ака ни одну не пропускал.

Акрамов облегченно вздохнул — кажется, контакт налажен.

— Что же, — ответил он, — постараюсь следовать его примеру.

Планерка — рабочее собрание командиров производства. Тут говорят о том, что волнует руководителя в данный момент, предъявляют требования к невыполнившим своих обещаний, принимают решения. Захид, как говорится, слушал да на ус мотал. С кем-то мысленно соглашался, кого-то упрекал за бахвальство, словом, по-своему принимал участие в работе планерки. И уже позже, изучая у себя в кабинете картотеку капитана Халикова, записывал в блокнот заинтересовавшие его сведения о некоторых жителях «Чинара» и его отделений. Захид почувствовал, что незаметно для себя он стал причастен к заботам и тревогам почти двадцати тысяч человек, седобородых старцев и крошечных их внуков, многодетных матерей и еще безусых юнцов — всех, кто жил в совхозе.

В гостиницу Акрамов пришел поздно. Оттуда он позвонил дежурному районного отделения и сообщил — если не случится ничего непредвиденного, утром уедет по отделениям и вернется через несколько дней.

— В случае необходимости меня можно разыскать через секретаря сельсовета, — сказал он на прощание...

В каждом узбекском кишлаке непременно есть балагуры и шутники, любители острого слова. По вечерам собираются они в чайхане, и плоха та чайхана, где не начинается в конце концов аския — состязание острословов. В этом смысле чукургузарцы — жители седьмого отделения совхоза «Чинар» — были в несколько затруднительном положении, ибо чайхана у них отсутствовала. Да в ней, пока в домах не появились телевизоры, особой необходимости и не было, мужчины собирались у кого-нибудь из приятелей во дворе и были этим вполне довольны. Но вот стали появляться в домах телевизоры, и жены под разными предлогами принялись отказываться от гостей-весельчаков — они мешали смотреть интересные передачи.

И повадились тогда по вечерам ходить мужчины в сельский магазин. Весело стало там, порой стены сотрясались от хохота, но продавец вскоре выставил их, потому что в такие вечера резко падала выручка.

И тут как раз райбыткомбинат открыл в кишлаке парикмахерскую. Оживились чукургузарцы. Поскольку в кишлаке не оказалось собственного брадобрея, прислали из района. Им был уста[21] Нияз, сорокапятилетний мужчина. Человеком он оказался добродушным, веселым, столько знал анекдотов и смешных историй, что уже спустя неделю парикмахерская стала самым многолюдным местом в кишлаке. Уста повесил в парикмахерской полукиловаттную лампочку, и, едва она вспыхивала, как туда валил народ. Кто-нибудь устраивался в кресле, а остальные рассаживались на скамейках вдоль стен. Уста намыливал голову или лицо клиента и заводил разговор — неважно о чем, ведь предметом аскии может быть пустяк из пустяков. В него втягивались и остальные, мало-помалу разгоралась аския. Расходились, как правило, за полночь, чисто выбритые, надушенные тройным одеколоном.

Но уста Нияз любил не только шутить. Часто он брал у кого-нибудь ослика и, прихватив снасти, на все воскресенье отправлялся вверх к родникам, где якобы водилась особенная форель.

Когда уста возвращался с рыбалки, никто не знал, но каждый понедельник вечером лампочка вновь призывно вспыхивала в его парикмахерской...

Секретарь комитета комсомола Юсуф Джавлиев был коренастым парнем лет двадцати пяти. Одевался он, как настоящий спортсмен-мотоциклист, в коричневую куртку из искусственной кожи, сверкающую молниями, ярко-желтый шлем и модные ветровые очки. Появился Юсуф в гостинице рано утром, едва Захид успел встать.

— Товарищ Акрамов? — спросил он и, получив утвердительный ответ, представился: — Джавлиев, секретарь комитета комсомола.

— Очень приятно, — сказал Захид и, пожав парню руку, предложил: — Завтракать будете?

— Не откажусь, товарищ лейтенант.

На столе уже стоял ароматный шир-чай и завтрак, приготовленный хозяйкой гостиницы, которая выполняла одновременно обязанности повара. Позавтракав, вышли во двор, где у крыльца стоял мотоцикл Юсуфа. Захид отстегнул дерматиновый тент и устроился в люльке, а Джавлиев, важно нацепив очки, сел за руль. Он резким толчком ноги завел мотор, включил скорость, и машина рванулась вперед. Проехав с полкилометра по асфальту, Юсуф свернул влево и на полном ходу проскочил брод через речку. Отсюда неширокая каменистая дорога, петляя между адырами, карабкалась вверх, к видневшимся вдали снежным вершинам. Юсуф сбавил скорость, чувствовалась нагрузка на мотор — он гудел во всю мощь, и рев его, отраженный адырами, по ложбинам возвращался обратно стократным эхом.

— Захид Акрамович, — сказал Юсуф громко, — отдохнем малость, а?

— Давай.

По правде говоря, Захид уже устал. Два часа трястись в люльке по дороге, которую и сам шайтан обойдет стороной, дело нелегкое!

— Давно бы в порядок дорогу-то привели, — сказал он, когда Юсуф остановил мотоцикл на небольшой площадке.

— Силенок не хватает, — ответил комсорг, — облисполком обещал сделать дорогу на свои средства, но и у него, видать, деньжат нет пока.

— До места далеко еще? — спросил Захид, выбравшись из люльки.

— Это смотря куда, Захид Акрамович. Если на сенокос, так часа четыре еще, а если к Шермату-ака, то часа через полтора будем. — Юсуф слез с седла и вслед за Акрамовым стал размахивать руками и приседать, чтобы размяться. — Перекусим немного и дальше.

— Семья большая? — поинтересовался Юсуф у Акрама.

— Мать, отец, сестра да я.

— Личную я имею в виду.

— Пока один.

— Вот и я холост. Четверть века за плечами, а рубашки все еще мать стирает.