— Молодец! Работай! Не открывайся, работай!

Перед третьим раундом, жадно подставляя лицо ветру, который добывал для него из полотенца Виктор Петрович, Сергей уже знал: все будет хорошо. И Виктор Петрович это знал, поэтому и говорил:

— Не расслабляйся. Он сильный и еще не вымотался. Работай! Он сильный, помни это.

Трибуны ревели, но Сергей слышал, как Виктор Петрович радостно и одобрительно кричал ему:

— Молодец! Так! Так! Молодец!

Стыдней всего Сергею было потом вспоминать ту секунду, когда судья держал их за руки, а диктор начал объявлять: «Победил…» — и он дернулся, чтобы поднять руку, а судья пригнул ее книзу, потому что диктор объявил: «Победил Ильдар Ахметов».

Сергею показалось, что он оглох: на трибунах что-то кричат, а он не слышит. Что случилось? Разве это не он победил? Он же победил! Почему же назвали не его фамилию? Это же он победил!

Он не помнил, как очутился в раздевалке. Неужели он заплакал еще на ринге? Еще на ринге?! Ослепший от слез, он все отталкивал чьи-то руки, должно быть, это была доктор, Алла Сергеевна, руки были мягкие, как у матери, — все равно ему ничего и никто не нужен, «отстаньте вы все от меня».

Потом он услышал слово: «протест». Это Виктор Петрович сказал: подаем протест. А старший тренер добавил: они там в жюри совсем обнаглели.

Постепенно затихая, Сергей понял, что ни в чем не виноват. Он не проиграл. Никто и не думает, что он проиграл. Это они там, в жюри. «Сволочи!» — сказал Виктор Петрович.

И Сергей опять заплакал, вспомнив, что в Ленинграде, когда узнают, что он не попал в финал, никто не поверит, что все было не так, не так, и если бы не они там…

Дело не в том, что в жизни существует подлость, думал Виктор Петрович, мало ли что в ней существует! Дело в том, что твоя работа из-за этой подлости сводится на нет. Будто бы ты ровным счетом ничего не делал целый год. Как если бы завод работал, работал, выпускал продукцию, а кто-то, обладающий властью, сказал бы: вы ничего за целый год не выпустили. Абсурд? Конечно! А то, что произошло сегодня, не абсурд?

Он старался успокоиться, поэтому так длинно рассуждал сам с собой. На самом деле все было ясней ясного: если бы Сергей сегодня выиграл, то в финале он должен был бы встретиться с мальчишкой из Армении и, конечно, выиграл бы и у него, причем за явным преимуществом. Именно явного преимущества и боялся этот из почетного жюри.

В почетном жюри сидели знаменитости, олимпийские чемпионы. Еще когда шли предварительные бои, Виктор Петрович — как сердце чувствовало — с опаской поглядывал на это жюри: ведь все карты могут спутать, если начнут давить. Один из знаменитостей был свой, но он разве умеет давать? Скромный, деликатнейший человек. А тот, что из Армении, тот всех задавит. Не авторитетом — волей. Волевой мужик.

— Не волевой, а наглый, — сказал старший тренер, когда Виктор Петрович поделился с ним своими опасениями. — Я сам все время за ним наблюдаю. Но посмотрим, как оно будет складываться.

И вот как оно сложилось. У Зайцева мальчишка из армянской команды никогда бы не выиграл — слаб. Поэтому и надо было сегодня Зайцева послать в нокаут. В моральный нокаут. Бокс — не для слабонервных. Примерно так и сказал знаменитый этот из Армении, когда узнал, что ленинградцы подают протест.

«А ведь когда-то был кумиром моим, — думал Виктор Петрович. — Но что я тогда о нем знал?»

— Ишь слабонервные, — сказал про них бывший кумир, скаля в улыбке белоснежные зубы, — слабонервные!

От цирка задворками, перепрыгивая через ямы и кучи строительного мусора, Виктор Петрович вышел к базару Старого города и бессмысленно толкался между рядами, остро пахнущими перцем, чимшой, вялеными дынями. Запахи, не смешиваясь, плыли в знойном воздухе. Они были абсолютно реальными в этом казавшемся нереальным мире.

Внизу, рядом с базаром, умирал Старый город. Уже почти разрушенный, он еще цеплялся за узкие пыльные улочки, за покрытые копотью лавчонки-мастерские, где лудили, паяли и продавали старые кувшины, тазы, казаны. Между лавчонками, как цапли, ходили два иностранца в белом и, тыча пальцами в кувшины, пытались что-то объяснить молчаливым узбекам.

«А Сережа?!» — вдруг выплыла мысль. Виктору Петровичу показалось, будто чем-то горячим плеснули в сердце. Задыхаясь, он побежал вверх по крутому спуску улицы Уйгура. Как же он мог? Упиваться тут своими обидами, жевать вяленую дыню, смотреть, как ходят вокруг древностей эти длинные цапли. Сережа!

Когда, остановив первую попавшуюся машину, он приехал в общежитие, день кончался и жара сменилась прохладой. Мальчики, так же как утром, спали, отвернувшись к стене.

— Сережа, — позвал Виктор Петрович, но никто не проснулся.

Утром выяснилось, что протест не приняли.

— Я и не сомневался, — зло сказал Виктор Петрович старшему тренеру. — На моей памяти ни один протест успеха не имел. Потому что надо стенку лбом прошибать, а кому охота?

Старший тренер промолчал. Это от него зависело, примут протест или не примут. Но прошибать стену лбом дураков нынче нет. Получается, что права докторша Алла Сергеевна. «Ну, не выиграет этот, ну и что?» Очки команда заработала, а то, что Сергей Зайцев станет думать о мире хуже, чем до сих пор, — что ж поделаешь? Пусть привыкает. Бокс — не для слабонервных.

— После завтрака я поеду в город, и Сергей со мной, — так же зло сказал Виктор Петрович.

Дел было еще много, вечером команда улетала, но, чувствуя свою вину, старший тренер, не возражая, молча кивнул головой.

…Доехали на трамвае до Центрального рынка и оттуда пошли пешком мимо фонтанов и театра Навои. На каждом углу что-нибудь продавали. «Хочешь?» — спрашивал Виктор Петрович. «Ага», — отвечал Сережа. Его глаза блестели, видно было, что такая жизнь ему нравится. Они уже попробовали лагман по-киргизски, съели манты и теперь искали, где продают мороженое.

— А сейчас мы с тобой знаешь куда пойдем? — сказал Виктор Петрович, доедая мороженое. — На улицу Жуковского.

— А там что? — спросил Сережа.

— Там я.

— Как это? — удивился Сережа.

— А вот увидишь. Там я, только маленький, мне там два или три года, и узкий арык кажется мне речкой.

Сережа засмеялся и опять спросил:

— Как это?

— А вот ты когда-нибудь приедешь в Ташкент лет через тридцать и увидишь себя тут таким, как сейчас. Все остается, разве ты не знал?

Сказав это, Виктор Петрович испугался, что Сережа подумает про вчерашний полуфинал, но он, похоже, и не вспоминал уже об этом. Детские обиды тонут быстро, но иногда всплывают потом…

— Увижу себя и вас, — засмеялся Сережа. Он принял игру. — И мы опять будем есть лагман, а потом искать, где тут продается мороженое?

На тротуар со стуком падали желуди.

— Подумай, я и не знал, что в Ташкенте столько дубов, — сказал Виктор Петрович. — Почему-то мать мне никогда не рассказывала про дубы. Мы ведь здесь жили в войну.

— Может, тогда здесь еще не было дубов? — предположил Сережа.

Виктор Петрович засмеялся.

— Этим дубам по сто лет, а то и больше.

Издали он увидел номер на угловом доме: 54. Дом был светлый, многоэтажный, с жалюзи на окнах. Какая-то доска белела на стене. Они подошли ближе.

— Музей Юлиуса Фучика, — громко прочел Сережа. — Он что, жил здесь?

— Вряд ли. Это ведь новый дом, совсем новый.

И соседнего дома не было. Вместо него за забором лежал пустырь. Они перешли на другую сторону. За старыми деревьями над крыльцом висела вывеска «Адвокаты».

Виктор Петрович рассмеялся с облегчением:

— Ну хоть адвокаты на месте.

Они снова вернулись к музею Фучика и пошли дальше вдоль арыка мимо тополей, побеленных снизу.

— Видишь, как много мы с тобой повидали, — сказал Виктор Петрович и положил руку на острое плечо мальчика, — пора возвращаться.

Было слышно, как течет вода в арыке и со стуком падают на землю желуди.