— Ленинград! Известий слушал? — кричал он.

— Смоленск сдали, — отвечали девушки.

Старик цокал языком, поднимал руку к тюбетейке и уходил в дом. Два его сына были на фронте, один под Ленинградом, а от другого с самого начала войны не было никаких известий.

В доме рядом, отделенные от соседей невысоким дувалом, тоже жили эвакуированные, москвичи и ленинградцы.

— На этом доме когда-нибудь мемориальную доску повесят, — говорила Марианна.

В доме 54 по улице Жуковского жила Анна Андреевна Ахматова.

Они так и не решились с ней познакомиться, только здоровались издали, и она склоняла в ответ свою величественную голову.

— Господи, какая женщина! — восхищались девушки. — А мы-то что все ноем, суетимся?

По правде говоря, они не ныли вовсе, хоть и приходилось несладко. Особенно Нине Александровне. Витя долго и тяжко болел, и прошло целых три года, пока он окончательно не выправился и не превратился в крепкого веселого мальчика.

Консерватория давно уехала обратно в Ленинград, и в доме 54 не осталось никого из эвакуированных, а Нина Александровна все жила в балахане у старого Садыкова. Когда она уходила на работу (устроилась машинисткой в Заготзерне), маленький Витя оставался с Садыковым, и по-узбекски он уже говорил едва ли не лучше, чем по-русски.

Только в сорок пятом году, за три месяца до Победы, вернулись в Ленинград. На вокзале их встретили Зоя и Марианна, и, пока ехали с вокзала в четвертом трамвае на Васильевский, Нина Александровна все время плакала, и Витя, глядя на нее, плакал тоже…

— Откуда вы все это знаете?

— А я люблю стихи. А вы разве нет?

— Я тоже люблю, но я ничего не запоминаю.

«Красивая женщина, но до чего ж глупа», — подумал Виктор Петрович. Это он предложил ей пройтись перед ужином до аэропорта.

— До аэропорта? — круглые черные глаза докторши сделались еще круглее. — Но ведь это далеко!

И вот они гуляют перед ужином, и он читает ей стихи, потому что разговаривать скучно, а так она хоть молчит, и ее глаза, когда она взглядывает на него, при свете редких фонарей кажутся еще черней, чем днем.

— А это кто написал?

— И это — Ахматова.

— Про Ташкент?

— Она жила здесь во время войны.

— А-а, — сказала Алла Сергеевна и спросила: — Какое завтра число?

О господи, какое число! Неужели кому-нибудь неизвестно, что завтра двадцать третье, полуфинал.

— Завтра двадцать третье, полуфинал.

— Вы можете о чем-нибудь думать, кроме бокса? — рассердилась Алла Сергеевна.

— Конечно! Я ведь вот читаю вам стихи…

— Вы потому и читаете стихи, что думаете о боксе.

«Сообразила, — удивился Виктор Петрович. — Не такая уж она, оказывается, простота». Он остановился и осторожно и твердо взял ее за плечи.

— Ну, — сказала она, но он не дал ей договорить.

Целуя ее, услышал, как часто стучит сердце.

— Алла, вы красивая женщина, с ума сойти, — пробормотал он.

— Мы на ужин опоздаем, — засмеялась она, отстраняя лицо.

— Ну вот, — сказал он и разжал руки. — Я ей про любовь, а она мне про ужин.

Обратно шли быстро, уже совсем стемнело, и только фары встречных машин выхватывали из темноты стволы деревьев, мостик, перекинутый через арык, пятиэтажные длинные корпуса общежития.

— Вот мы и дома, — сказал Виктор Петрович, пропуская докторшу в калитку.

Ленинградская спортивная делегация жила в общежитии Транспортного института, неподалеку от аэропорта, на окраине, застроенной после землетрясения новыми домами. Каждое утро к общежитию подавали автобус и команда уезжала. Так было все шесть дней. Шесть дней в городском цирке шли изнуряющие душу предварительные соревнования. Ни разу за это время не было возможности (да и желания) выбраться в город. Какой тут город, когда решается: быть в финале или не быть? Но до этого предстояло еще пережить полуфинал!

— С ума вы тут все посходили, — говорила Алла Сергеевна. — Смотреть противно.

Она в первый раз поехала с командой на соревнования, вообще недавно начала работать в городском физкультурном диспансере.

Перед отъездом в Ташкент Виктор Петрович, подписывая в диспансере на Фонтанке какие-то очередные бумаги, увидел в кабинете у главного врача Аллу Сергеевну.

— Это что за местная красавица? — спросил Виктор Петрович, когда та вышла.

— С вами, между прочим, поедет, с боксерами, — сказал главный.

Теперь она сидела рядом с тренерами в ташкентском цирке и, судя по всему, ужасно скучала.

— На вас смотреть противно, — говорила она. — Ну не выиграет этот. Ну и что случится?

Что можно было ей объяснить? Никто и не пытался ничего объяснить. Разве можно это объяснить?

«В синем углу ринга отдыхает кандидат в мастера спорта…» Голос диктора бесстрастно перечисляет бои, победы, поражения. О господи, как это мы еще живы до сих пор, после стольких боев и поражений? Победы — не в счет, победы — не в счет, от них, как от облаков, ничего не остается, а горечь от поражений нерастворима — оседает в душу и лежит на дне до конца.

В утро полуфинала Виктор Петрович тихонько приоткрыл дверь в комнату мальчиков. Они еще спали, Сергей — справа, отвернувшись к стене. Виталий — на левой кровати, калачиком.

— Мальчики, — шепотом позвал Виктор Петрович.

И они разом открыли глаза. Сон перед соревнованиями — он знал — чуткий, почти полусон, потому и позвал шепотом, чтобы разбудить, но не испугать.

— Пора.

Он улыбался, всем своим видом стараясь показать, что ничего нет страшного в этом утре. Ну, полуфинал, ну и что?

На завтрак они бежали бегом — разминка, а за завтраком после надоевшей каши он достал из целлофанового мешочка персики и виноград. Диетолог каждый вечер предупреждал: «Следите, чтобы дети не ели фруктов. Следите, чтобы не ели. Это очень опасно».

Виктор Петрович считал диетолога дураком, а его запреты — чушью и безобразием: привезти детей в фруктовый город и кормить кашей!

Автобус, выехав со двора Транспортного института, свернул направо и помчался по еще нежарким улицам в сторону центра.

«Сегодня непременно пойду, — подумал Виктор Петрович. — Вот выиграем полуфинал…»

Он испугался, что так подумал, и незаметно постучал по деревянной крышке посылочного ящика, стоявшего в проходе. В ящике лежали пакеты с бинтами, ватой — то, что не поместилось в чемоданчик Аллы Сергеевны.

Машинально, как и все эти шесть дней, он отмечал про себя названия улиц, по которым они ехали: Транспортная, Вокзальная, улица Энгельса, улица Чехова… Где-то здесь есть и улица Жуковского. Сегодня он непременно сходит туда. Сегодня — непременно.

— В синем углу ринга отдыхает кандидат в мастера спорта Сергей Зайцев, боксер из Ленинграда. Ему пятнадцать лет, боксом занимается с 19. . . года у заслуженного тренера… Провел восемь боев… победил…

Виктор Петрович, обмахивая его полотенцем, быстро говорил:

— Делаешь все правильно, молодец. Он слабее тебя. Не забывай работать левой. У тебя замечательная левая. Не забывай. Он этого не ожидает. Все будет прекрасно. Работай левой.

Сергей работал. Ни одного движения зря. Чтобы не вымотаться. Нет, он не вымотается, как бы тот ни старался. Ни одного движения зря. И — левой. Левой! Еще раз левой!

— Молодец!

Это голос Виктора Петровича. Какой бы ни был рев на трибунах (а рев стоял приличный, только не понять, за кого болеют), он всегда различал ясный и четкий голос тренера.