— Он ведь почему со мной так? — объяснял он всем и каждому. — Ему мое место нужно. Есть указание выдвигать молодых и женщин. Тут как раз у Завьяловой все при ней: и молодая, и женщина. Только выдвигать некуда, если Ставицкий место не освободит.

Приняв дела, Тоня, к удивлению всех, Светку Подгорную из цеха не выгнала. Говорят, будто она сказала про нее так:

— Чего ее выгонять? Этим не научишь. А жизнь и без нас научит.

Во всяком случае — все заметили — при новом начальнике Светка стала приходить в цех причесанной и двигалась вроде побыстрее.

Семен Адольфович Волосатов доживал в должности председателя месткома до ближайшей профсоюзной конференции. Можно было, конечно, сразу с ним расстаться, но директор, посоветовавшись с секретарем парткома, решил его пока не трогать: пользы нет, но и вреда он уже принести не сможет, на всю жизнь испугался.

— Вы что, решили, что производство это цирк? — сказал ему Никитин. — Это в цирке можно поднимать картонные гири и делать вид, что они двухпудовые.

Семен Адольфович, взмокнув лысиной и горестно соображая, что случилось худшее, не понимал, однако, при чем тут гири?

— Что вы размахивали липовой анонимкой, делая вид, что развиваете кипучую деятельность по поимке расхитителей?

Семен Адольфович молчал. Он был уже тем счастлив, что директор пока не сказал ни слова об участии во всем этом деле жены председателя месткома. «Кажется, не знает, слава богу, — думал Волосатов, — а то бы черт знает куда упек!»

И что уж было совершенно удивительно и непонятно: хищения вдруг прекратились. Прежде всех этот поразительный факт засекли на «черном рынке», а спустя некоторое время его заметили и работники ОБХСС. «Так, пожалуй, и по миру пойдем, — острили они, — работы-то нет».

Наступил август — время отпусков.

— Мы с мамой в Одессу уезжаем, — сказал Славка своему главному приятелю Диме Семенову. — Нам деда путевки достал.

Виктор Васильев тоже решил отправиться в отпуск: когда Антонина переставала появляться в цехе, работать становилось нестерпимо скучно. Знакомые ребята из клуба туристов звали на Алтай.

— Вообще-то я в Эстонию намылился, — сказал Виктор. — Но, может, передумать? — Ему хотелось посмотреть, что это за город такой, в котором живут Лийзе, Ильмар и немного похожая на Тоню Илга, но ведь город и потом никуда не денется, а на Алтай когда еще ребята снова соберутся!

«…С тех пор как началась эта история с Лихула, Элли не появляется на половине Лийзе. И правильно делает: Лийзе не желает ее видеть. Женщина, дважды преступившая закон! Бесхарактерный Ильмар может прощать ее сколько угодно — это его дело, но у Лийзе нет ничего общего со злой кошкой без двух передних зубов.

Считают, что старость — это умиротворение. Да нет же, нет, нет! Пока человек жив, живы и его страсти. Можно устать от страстей, но избавиться от них нельзя.

Папаша Ру́дольф говорил когда-то Лийзе, своей невестке: «Я устал жить».

Лийзе этого тогда не понимала. Как можно устать жить, когда так прекрасно любить Эйно, детей, стирать, готовить, гладить, топить высокие печи, видеть, как расцветают липы!..

Теперь она понимает: она тоже устала. Устала страдать вместе с Рутором, гневаться на Ильмара, презирать Элли. Если бы хоть минута умиротворения! Куда там! Жизнь все время требует: страдай, гневайся, презирай! И только от одного не утомляется сердце — от любви.

Сегодня Лийзе собирала липовый цвет для маленького Эйно. Липа всегда помогала ей лечить детей. Нет ничего здоровее липового цвета. Но Эйно такой крепыш, он, должно быть, и не будет болеть. Зачем ему болеть? Вчера он увидел Имби в саду и рассмеялся, и ямочки на его щеках были точно такие же, как у Рутора в те времена, когда Лийзе, молодая Лийзе выносила его в сад на руках…»

Завтра Виктор Васильев отправляется на Алтай. У «Голубого Дуная», куда зашли с ребятами после смены пропустить по кружечке, он неожиданно встретил Клима Завьялова. Вот так так!

— Откуда ты взялся? Сто лет не встречались.

— Так ведь я теперь в Калининграде обитаюсь.

— В Калининграде? — удивился Виктор. — А что ты там забыл?

Оказалось — вот это новость! — Клим уже полтора года почти как служит в рыболовном флоте, мотается за селедкой в Северном море и на Балтике, не знает, что Антонина теперь начальник цеха, а что было перед этим!

Словом, «Голубым Дунаем» дело обойтись не могло.

— Как хорошо, что я тебя встретил, — радостно говорил Клим. — Вот спасибо, что встретился.

— Спасибо не булькает, — засмеялся Виктор.

— О чем разговор! — воскликнул Клим. — Пошли в «Волгу»!

Виктор удивлялся себе: он-то чего радуется? По всему видать, Клим собрался снова пришвартоваться к оставленной жене. Огорчаться надо, дурак, а он радуется.

— Я слышал, у нее есть кто-то, — сказал Клим.

— От кого ты мог такое слышать?

— Да уж рассказали добрые люди. Говорят, одеваться стала, тряпки там всякие…

— Ошалели вы все с этими тряпками, — рассердился Виктор. — И ты туда же! Ладно уж бабы, а ты-то что? Ну, тряпки. Родители ей суют эти тряпки, чтобы, как я понимаю, возместить моральный урон. Между прочим, папаша у нее — мужчина настоящий.

— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросил Клим.

— Знаю, раз говорю. А где Зинка-то твоя? — спросил Виктор в свою очередь.

— С Зинкой давно кончено, — недовольно сказал Клим.

Беседа то откатывалась враждебно, то накатывала весельем.

— А помнишь, — смеялся Клим, — как на Селигере…

— А на Московском море, когда сушняк валили, и я… — смеялся Виктор, и все время что-то болело в сердце, и было ничем не унять эту боль…

И в конце концов разговор вернулся к Антонине.

— Она в Одессу уехала в отпуск, со Славкой, — сказал Виктор.

— В Одессу? — удивился Клим.

Тетя Фрося была такой же, только сильно поседела и стала меньше ростом. Она встретила Тоню так, будто та всего на несколько минут выходила из комнаты.

— Чего это вы ходите друг за дружкой?

— Кто? — не поняла Тоня.

— Да твой-то, — сказала тетя Фрося. — Был давеча.

Тоня не то испугалась, не то смутилась и постаралась перевести разговор.

— А это Слава, — сказала она.

— Вижу, — улыбнулась тетя Фрося. — Похож.

На кого похож Слава, Тоня уже не стала уточнять. Она рассказала тете Фросе, как они хорошо устроились, как удачно, что отцу дали путевки в пансионат для родителей с детьми на Большом Фонтане.

— Ну, ну, — кивала головой тетя Фрося.

— Каждый день экскурсии, — рассказывала Тоня. — Я ведь Одессу-то и не видела тогда — все в больнице сидела. Красивый город! А когда привезли на Ришельевскую лестницу, я прямо расхохоталась, вспомнила, как Колька говорил: «Дид! Вам, раз уж вы весь в гипсе, можно вместо дюка стоять».

— Ну, ну, — соглашалась тетя Фрося.

Стали прощаться.

— А твой-то чего приходил? — опять спросила тетя Фрося, и Тоня ушла с тяжелым сердцем: «Старуха — какая жалость! — тронулась умом».

На другой день, отказавшись от экскурсии в Куяльник, она вместе со Славкой отправилась туда, где когда-то попали с Климом в аварию: мотоцикл перевернулся, на полной скорости заехав на песчаную обочину, и их выбросило из седла, и Клим сломал ногу.

Почему-то захотелось увидеть это место и показать его Славке. Здесь, в Одессе, она спокойно говорила со Славкой об отце — дома, в Калинине, так не получалось.

На выезде из города поймали попутку — зеленый грузовик, на борту которого было написано «Уборочная». Уборочная давно кончилась. Степь лежала пустая, просторная, а за ней, будто подымаясь над ней, синело море.

— Вот здесь, — сказала Тоня.

Шофер притормозил, и они со Славкой спрыгнули из кабины вниз. Она сразу узнала и шоссе у переезда, и эту дорогу, убегающую в степь с редко стоящими вдоль нее телеграфными столбами.

Вон там, у третьего столба, ее ждали те двое, что помогали нести Клима к машине. Какая же она дура, что так и не узнала, как их зовут, где живут, даже спасибо толком не сказала! И тете Фросе ни разу не написала за семь лет! И не знает, что потом стало с дидом, возможно, его уже и на свете нет… Неужели люди всегда бывают такими же неблагодарными, как она? А может быть, утешала себя Тоня, память — это тоже род благодарности? Вот ведь она помнит все: и Колькины шуточки, и то, как ловко шпилькой здесь в степи завели мотор, и как женщина, у которой нашлись шпильки, положила ей руку на плечо и сказала: «Вот беда-то»…