– Я согласна, – осознала я. – Со всем!

Кажется, я угадала и попала точно в цель. Он обхватывает меня крепче за талию, наши бедра смыкаются. Испепеляя меня взглядом, он точно смотрит мне в душу. Огненное цунами, движущееся от уголков его глаз, заботливо окутывает зрачки и, проходя мимо, растворяется.

– Мне кажется, в твоих глазах отражается вся необъятность миров, – говорю я, чуть прогибаясь назад, чтобы лицезреть это всецело захватывающее зрелище.

Следуя за мной, одним точным движеньем он сокращает образовавшееся расстояние меж нами. Теперь его дыхание обжигает мне губы.

Он не спешит. Предвкушение разливается по всему моему телу. Чего же он медлит! Кажется, если этого не произойдет – я не переживу, а если случится – тем более. Как бы ни было, его поцелуй мне сейчас нужнее, чем воздух, будто только на нем завязано все мое будущее и именно Он – центр моей вселенной.

Мои ожидания вознаградились сполна.

Наши губы сомкнулись. Чувствуя их бархатную нежность и теплоту, не веря себе, я улыбнулась. Не сдержалась. Он замер. Отчего так смешно?! Я пытаюсь подавить рвущийся из груди воздух. У меня не выходит. Смеюсь ему в губы, он отвечает. Наши короткие смешки пляшут изо рта в рот до тех пор, пока их не сдувает очередным дыханьем холодного ветра.

Мгновенье. Застыл.

Плавным движением смахнул докучающие волосы с моего лица, задержал руку на подбородке. Глядя на мою улыбку, которую я не в состоянии скрыть, привлек мои губы обратно к своим, накрыл их поцелуем. И я поддалась. Поддалась чувствам, действию, Феликсу.

Ответила на поцелуй, ясно ощущая, как внутренний вулкан, пробудившийся во мне в день нашей встречи, закипает, а его жар горячо изливается по всей длине моих раздраженных нервов. Объятая огнем, я потеряла рассудок. Земля будто ушла из-под ног, а голова закружилась с силой, не являющейся даже эхом головокружения от трюков в полете.

Не уверена, но, думаю, Феликс вмешался и поддержал ритм моего сердца. Ведь силу эйфории, подобную той, которую я испытала, маловероятно было бы пережить естественно.

Не могу и сказать, сколько времени мы так простояли: у самолета в местами заснеженном поле, целуя и горячо прижимая друг друга, будто не виделись целую вечность и теперь отчаянно пытаемся друг другом насытиться.

Но совершенно точно убеждена в своем нежелании прекращать эти попытки вообще хоть когда-нибудь.

Его слова тогда обрели смысл – Феликс посмеялся над моими выводами однажды и гарантировал, что скучно с ним мне станет едва ли. Теперь я поняла: мне достаточно было бы просто целоваться с ним все годы напролет, не унимаясь, чтобы умереть счастливой и удовлетворенной прожитой жизнью.

Однако у всего есть финал, и у первого поцелуя тем более. К моему величайшему сожалению, Феликс отстранил свои губы, прижал меня, может, и не со всей силой, но крепко, поцеловал в макушку и томно прошептал на ухо, что истощен и нам стоит немедленно вернуться домой. От легкого шепота, пощекотавшего мои ухо и шею, я совсем растеклась, чем он и воспользовался – продемонстрировал мне, как можно «уложить» волосы на его манер и добраться до дома, преодолев расстояние, какое мне с его скоростью преодолевать еще не приходилось, за считаные минуты. Благо защитный авиакостюм оставался на мне.

* * *

За первый учебный триместр мне трижды приходилось оставаться в доме Валентина одной. И ни разу я не чувствовала себя настолько одинокой. Домашняя атмосфера обычно задавалась цоканьем когтей Гоблина по полу, словно пес – душа этого дома. Теперь, пока Гоблин развлекался в собачьем отеле, в доме стало невыносимо пусто, и будто даже запах жизни успел выветриться за эти дни.

А в холодильнике один початый брикет масла и мышь подвешена компьютерная. Серьезно! У Вэла юмор такой.

Я не нашла причин останавливаться в большом доме и, захватив с собой пачку орешков (это всё, что я раздобыла), прямиком направилась в свое уютное логово, пусть его и придется для начала еще обогреть. Но уж лучше дожидаться возвращения Феликса в привычной обстановке своей комнаты, чем в покинутых всеми стенах коттеджа. Кроме того, я даже не имела представления, сколько времени необходимо Феликсу на поиск энергии тогда, когда он, как сам выразился, буквально истощен.

Родные стены враз воротили меня в мою реальность – обыденную и знакомую. В которой я, студентка первого курса, проводила значительную часть времени в этой комнате, усердно грызла гранит науки и изо всех сил старалась, очень старалась не допускать мыслей о Нем.

Теперь же все сумбурно, запутанно – мое будущее, да что там, и настоящее настолько неочевидно, непредсказуемо, что я даже не знаю, чем заняться, как скоротать время (которого раньше катастрофически мне не хватало) в ожидании Его. По-хорошему, конечно, мне бы следовало уложить в голове эту адскую тонну обрушившейся на меня феноменальной информации, проанализировать ее и принять. Но в данный момент на это я однозначно неспособна. Горячий душ, а мысли… мысли на потом.

Я затопила камин и, не без труда выбравшись из авиакостюма, отправилась мыться.

Нарочно не торопилась. Мне очень хотелось, выйдя из ванной, увидеть Феликса, как бывало, восседающим в кресле у камина. И мое разочарование не знало границ, когда, уже с подсушенными волосами, попытка прочесать которые не увенчалась успехом, переодетая в теплую уютную пижаму, я столкнулась только с уже затягивающимся одиночеством.

Что делают люди, когда им нечем заняться? Когда совершенно не хочется что-то делать, за исключением того, чего ждут всем сердцем. Мне не пришло в голову ничего лучше, кроме как предвкушать. Я постояла у окна некоторое время. За ним скучно так, безлюдно, отчужденно. С грустью забралась под одеяло. Родная постель позволила мне расслабиться и ощутить некую защищенность, по крайней мере от всякого рода древних призраков голубых кровей. Тем не менее – не то. Встала, прошлась, убрала вещи. Посмотрела на телефон – вот уж точно не до него! И так по кругу, пока от себя не устала.

Обиженная, плюхнулась в кресло и стала смотреть на догорающие поленья. Их мерцающие переливы такие свободные, непредсказуемые… Поразительно, за ними и правда можно часами наблюдать…

Сладкий сон поглотил разум ненавязчиво, постепенно растворяя усталость.

Декорации отсутствуют на этот раз уже с самого начала действия. Никаких бальных залов, в каких я теперь уже побывала. Только парочка, замершая вдалеке, ожидает своего выхода.

Уверенно я иду к ним и натыкаюсь на следующее несоответствие. Если раньше, передвигаясь в этом безграничном темном пространстве, я ощущала твердую под ногами опору и шагала по ней почти беззаботно, то теперь на каждом шаге мои ноги будто проваливаются в пустоту, словно по глубоким рыхлым сугробам, путь дается мне с трудом.

Приложив усилия, я таки сокращаю это расстояние, чтобы встретить очередное противоречие – в паре с Феликсом замерла Гинюки, а не я с чужим лицом.

Зазвучавшая музыка заставляет вздрогнуть меня, я ее убираю. Выходит, контроль этого действия неизменно остается за мной. «Что ж, уже хорошо», – успокаиваю себя я, как вдруг бывшая замершей до этого момента Гинюки заливается громким, безудержным смехом, очевидно над моим жестом, отбрасывающим музыкальную дорожку. До боли в ушах он разносится в пространственной пустоте.

Не прекращая злобно хохотать, она медленно поворачивает голову ко мне. Замолкает. Растянутые в волчьем оскале губы обнажают хрустальные клыки, столь же дивные, как у Феликса.

Ощущая угрозу физически, я начинаю опасаться, что Гинюки вот-вот кинется на меня, растерзает прямо во сне, из которого я уже не выйду, когда, вопреки моим подозрениям, Гинюки возвращает свое внимание к Феликсу. Без театральщины она сжимает замершего его в своих объятьях, таких крепких, полных любви и отчаяния. «Убирайся!» – звучит в моей голове ее яростный голос.

Пространство больше не держит меня. Я проваливаюсь в черную его бездну.