Наверное, в этот момент он посмотрел на мое обиженное лицо, потому что вдруг засмеялся:

— Не самого опытного, но зато деликатного, что ли. Есть у тебя такая симпатичная черта. В этом деле она очень понадобится. Что же касается самой сути, то я навел предварительные справки и больше, чем написано в этом заявлении, ничего, к сожалению, не удалось найти.

Не могу сказать, чтобы я был в восторге от причины, по которой меня выбрал Петр Севастьянович. Но в конце концов, это не главное. Пусть будет деликатность, если ему так нравится. Я взял заявление девочки и попросил разрешения идти к себе.

Вот это заявление:

Уже из этого заявления можно было сделать кое-какие выводы о характере девочки. Согласитесь, что не каждому придет в голову изобрести себе такую фамилию, да еще с вызовом подчеркнуть ее. Вообще-то мне приходилось участвовать в работе по подобным заявлениям. Наш отдел начал заниматься розыском пропавших во время войны граждан задолго до того, как эта функция была возложена на все паспортные отделы страны. В каждом таком деле были свои трудности, но зато и какие-то зацепки: оставшиеся письма, кто-то что-то помнил. Здесь же начинать нужно было с нуля. Пока я читал заявление, Нина смотрела на меня. Между нами говоря, это мешало мне сосредоточиться.

— Вот что, Нина, — сказал я наконец. — Запишите мой телефон и идите-ка отдыхать. Можете не сомневаться, что вы нам еще понадобитесь. Нам с вами придется здорово пораскинуть мозгами. А для этого нужно иметь свежую голову.

На следующий день, согласовав план действий с Петром Севастьяновичем, я приступил к розыску родителей Нины. Начать я, безусловно, должен был с семьи Крамаренко. Нина идти со мной наотрез отказалась.

Супруги Крамаренко были внешне удивительно непохожи друг на друга. Он — высокий, сухой, с костлявым лицом, глубоко сидящими глазами, с виду сумрачный и нелюбезный, она — маленькая рядом с ним, полная, подвижная, быстроглазая, общительная. Предупрежденные телефонным звонком, они не выразили при моем появлении удивления, но встретили меня по-разному. Василий Степанович сильно и резко сжал мою руку, буркнул неразборчиво — Крамаренко, и первый сел на диван, предоставляя мне возможность решать самому, то ли тоже садиться, то ли повернуться и уйти. Вера Петровна укоризненно посмотрела на него, засуетилась, забегала, схватила меня за рукав, потащила к креслу, усадив, бросилась накрывать на стол, потом на секунду присела и тут же стремительно вскочила, повозилась немного на кухне, вернулась (за это время Василий Степанович не проронил ни звука), извинилась и сказала:

— Мы вас слушаем.

Я готовился к разговору, знал, что он будет не из легких, да и Петр Севастьянович меня предупреждал.

— Дело в том... — начал я серьезно.

Но Вера Петровна не дала мне продолжать, перебила и заговорила-заговорила быстро, глотая слова, как будто боясь, что ее тоже перебьют:

— Прежде скажите, где живет сейчас наша девочка? Мы уже знаем, что здесь, в городе, но никто не хочет сказать нам адрес. Мы, конечно, виноваты перед Ниночкой, что не сказали ей вовремя. Честное слово, собирались, да все не решались. Разве мы не понимаем, каково ей теперь. Мне обязательно нужно поговорить с ней. А вы... вы уж нас строго не судите...

Голос ее дрогнул, и она убежала в кухню, сказав, что закипает чайник и что она сейчас вернется. Доктор Крамаренко продолжал отчужденно молчать. Я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Знаете, — сказал я, когда Вера Петровна снова вошла в комнату. — Я ведь не судить вас и Нину пришел. Чтобы найти Нининых родителей, мне нужны все подробности ее эвакуации из Москвы и приезда в Энск. Кто, кроме вас, может их вспомнить?

Мне многое хотелось еще спросить у них, посоветоваться, с чего начинать, но доктор Крамаренко выглядел таким неприступным, так, я сказал бы, даже враждебно смотрел на меня, что у меня пропало желание особенно раскрываться перед ними.

Несмотря на мое сопротивление, Вера Петровна усадила меня за стол и, разливая чай, довольно несвязно рассказала историю удочерения Нины, сообщив при этом еще меньше интересующих меня подробностей, чем я ожидал.

Мне не удалось скрыть разочарования, да, честно говоря, я и не пытался этого сделать.

— Ну вот что, — сказал доктор. По сути дела, это была его первая фраза со времени моего прихода. — Давайте-ка я расскажу. Может быть, у меня это лучше получится... В тридцать девятом году у нас умерла дочка, утонула. Это, конечно, к делу не относится...

Мне хотелось возразить, но он не посмотрел в мою сторону.

— Я всю ночь находился у тяжелого послеоперационного больного, а утром отправился гулять с трехлетней дочкой, на минутку зашел на пляж, заснул после бессонной ночи, а когда проснулся, Оля уже утонула. Я даже не узнал потом, как это произошло...

Вера Петровна сидела опустив голову. Плечи ее вздрагивали.

Доктор Крамаренко встал со стула, подошел к жене и сжал ей руку.

— Ну, а в сорок первом наша хорошая знакомая — секретарь райисполкома Сметанина предложила нам удочерить девочку, которая попала к ней каким-то загадочным образом. То ли она сама сняла ее с поезда, то ли ребенка привела к ней сошедшая с поезда старушка. Я не запоминал этих подробностей, потому что Сметанина предупредила меня сразу — родители девочки вряд ли найдутся. Даже наверняка не найдутся. Почему у нее сложилось такое мнение, я не знаю... Да и не в моих интересах было разыскивать Нининых родителей.

— А какое отношение ко всему этому имеет секретарь исполкома?

— Через нее вообще проходили все дела о передаче детей. Она регистрировала их в своих книгах, выписывала документы.

— И какой документ выдала она Нине?

— Видите ли, — сказала Вера Петровна, — никакого документа у Нины до того, как она попала к Сметаниной, не было.

— Лучше все-таки ребенок без документа, чем документ без ребенка, — сказал Василий Степанович так, как будто я собирался с ним спорить.

— И Сметанина снабжала в подобных случаях всех детей новыми документами? — спросил я.

— Да, — ответила Вера Петровна. — И естественно, что истинная фамилия Нины осталась невыясненной. Поэтому ей и была выдана метрика на Нину Крамаренко, родившуюся в Энске в 1940 году.

— С фамилией ясно. Но имя свое девочка должна была знать.

— Не забывайте, что ей было около года, может быть, чуть больше. Она еще почти не говорила — бедный, измученный дорогой, голодный ребенок. Сметанина называла ее разными именами, и ей показалось, что на Нину девочка реагировала больше, чем на другие имена. Так что, возможно, это действительно ее имя.

— Ну, а вещи какие-нибудь вам передали с девочкой? Была же она во что-то одета? Для нас сейчас все может иметь значение.

— Что-то передали, но это было так давно, — сказала Вера Петровна, как мне показалось, после некоторого колебания.

— Ну и последний вопрос. Может быть, вы знаете, где мне найти Сметанину?