Кудаков воровал рубашки из брака, не предназначенные для продажи. Делал он это с помощью своего закадычного приятеля — рабочего фабрики. Если бы они воровали рубашки со склада готовой продукции, охрана бы это рано или поздно заметила. Но брак так тщательно не учитывался.

Изготовить же фальшивый штамп ОТК для такого ловкого преступника, каким был Кудаков, было не слишком сложно. Обмен бракованных изделий на рубашки, действительно прошедшие через ОТК, и последующая их продажа казались ему делом верным и безопасным.

В какой-то мере его погубила собственная болтливость. Однажды он сказал Баринову, что универмаг плохо охраняется.

Если бы Баринов и Березов не совершили кражу в универмаге, может быть, и Кудаков не скоро бы еще был обнаружен. Но в том, что рано или поздно он все-таки попал бы к нам в руки, сомнения быть не может, ибо такова неизбежная участь всех преступников.

— Ты у нас самый молодой, — сказал мне заместитель начальника отдела майор Кунгурцев, — вот и пойдешь к мальчишкам.

Только этого не хватало! За несколько лет работы в милиции я уже был и ассистентом хирурга, и поваром, и даже артистом. Я мечтал о настоящем деле, но мне не везло: за два года я не участвовал ни в одном раскрытии мало-мальски серьезного преступления.

— Запомните, — часто говорил нам Петр Иванович Кунгурцев, — милиционер не имеет права мечтать о преступлениях, так же как пожарный о пожарах, а врач о больных.

Он был, конечно, прав. И все же кражи, убийства, насилия случались еще и в нашем районе.

Я мечтал о сложных, запутанных делах, готовился к схваткам с хитрыми, коварными преступниками, а вместо этого возвращал бестолковым матерям потерянные детские коляски, искал украденное с чердаков белье и проверял заявления о ссорах в коммунальных квартирах. И вот опять какие-то мальчишки!

Давно, много лет назад, когда я еще сам был мальчишкой, я оказался случайным свидетелем отчаянной схватки между тремя уголовниками и милиционером, вступившимся за молодую женщину.

Как-то сразу этот человек затмил в моем детском воображении всех книжных героев, которым я до этого поклонялся. Именно тогда я и дал себе слово, что, когда вырасту, буду работать в милиции. Уже гораздо позже, заканчивая школу, я стал мечтать о том, как, придя однажды на очередной вечер встречи школьных друзей, я небрежно скажу ребятам:

— Простите за опоздание, только что задержал опаснейшего преступника...

Теперь же я искал предлога, чтобы уклониться от школьных вечеров.

...Это была не совсем обыкновенная квартирная кража, если, конечно, кражу вообще можно считать обыкновенным явлением.

Вор унес несколько хрустальных ваз, пятьдесят рублей, тоненькое, старинной работы золотое колечко с топазом и отрез синей шерсти на платье — всего на сумму сто восемьдесят пять рублей, как аккуратно подсчитал оперативный уполномоченный старший лейтенант Лавриков.

Но ущерб, нанесенный хозяйке этих вещей — пожилой, недавно овдовевшей женщине, Лидии Васильевне Парадиевой, не ограничивался сосчитанной Лавриковым суммой. То, что вор не смог унести с собой, он постарался испортить: разбрызгал чернила по стенам и мебели, разрезал на куски перочинным ножом огромный персидский ковер, покрывавший весь пол от двери до пианино у противоположной стены, нацарапал длинное замысловатое ругательство на полированной дверце серванта.

Такое странное поведение вора поставило в тупик оперативного работника Лаврикова.

Наглость преступника проявлялась еще и в том, что кражу эту он совершил в середине воскресного дня, всего за час с небольшим, точно уложившись во время, которое потребовалось Парадиевой, чтобы выйти из дома, купить в гастрономе картошки, хлеба и подсолнечного масла и вернуться обратно.

Лидия Васильевна не понравилась Лаврикову. И больше всего его раздражало в Парадиевой то, что она отчаянно торговалась с ним при оценке украденных у нее вещей, как будто он был не оперативным уполномоченным отдела милиции, а агентом по страхованию имущества. Лаврикову даже пришло в голову, что у такой неприятной женщины наверняка должны быть враги и что один из них и забрался к ней в квартиру.

Эта версия могла бы заодно объяснить, почему вор тратил дорогие для него минуты на то, чтобы испортить ковер и мебель.

— Если не враг, — объяснил Лавриков свою мысль Парадиевой, — то из тех, с кем у вас, скажем, неважные отношения.

Лидия Васильевна пожала плечами:

— Мне это неизвестно. Есть несколько человек, с которыми я состою, если можно так выразиться, в служебном конфликте. Но это же не причина для того, чтобы резать мой ковер или царапать полированную мебель.

Она подумала еще немного и добавила:

— Кое-кто, конечно, завидовал моей обстановке.

Она горделиво обвела рукой свою комнату, тесно, не по-современному заставленную тяжелой, громоздкой мебелью.

— В особенности старший брат моего покойного супруга, — продолжала Парадиева. — Он даже осмелился заявить, что я ускорила смерть мужа, заставляя его слишком много работать на эту «проклятую мебель».

— Так, может быть, он и побывал в вашей квартире, пока вы ходили в магазин? — спросил Лавриков.

— Он слишком стар для этого, да, кроме того, он уже месяц лежит в больнице.

— А кто мог знать, что вы идете в магазин и это займет у вас не меньше часа? Кстати, где в тот день были ваши соседи?

— Я была одна. Соседи на выходной уехали за город. А догадаться о том, куда я пошла, было не так трудно по моей продуктовой сумке. Магазин наш на ремонте, и за продуктами приходится ходить довольно далеко. По воскресеньям там бывают очереди, так что меньше чем за час никак не управиться.

— Так... — задумчиво протянул Лавриков, — Это известно своему, живущему где-то здесь.

— Кто же мог видеть меня, когда я выходила из дома? — размышляла вслух Парадиева. — И при этом еще знать, из какой я квартиры и что соседи за городом? На лестнице я ни с кем не встретилась, во дворе... постойте, — мальчишки. Конечно, мальчишки! Они всегда толкутся в нашем дворе, У них здесь что-то вроде штаб-квартиры...

— Это — мальчишки, — сказал Лаврикову присутствовавший при разговоре усатый дворник Максимов. — Черт бы их побрал! И что мы только ни делали, чтобы отвадить их. Даже скамейки пробовали убирать — не помогло. Собираются у нас всякие проходимцы со всей улицы. И чем им только наш грязный двор так приглянулся?

От дворника немного пахло водкой, и, стыдясь оперативного уполномоченного, он говорил в сторону, стараясь не дышать на него:

— Я их гоню, а они только смеются надо мной. И в карты они здесь играют, и песни неприличные поют...

Он хотел добавить, что и водку пьют, но потом решил эту тему не затрагивать.

...Выполняя задание Кунгурцева, с тортом и букетиком фиалок я вхожу во двор дома, где живет Парадиева. Мрачный, затхлый, полутемный колодец. Солнце спускается сюда не часто, и лужи здесь почти никогда не высыхают. Три чахлых деревца бессильно опираются на колышки, вбитые кем-то наспех и неумело. Посредине двора — грубо сколоченный, врытый в землю стол. Очевидно, поставили его сюда по инициативе доминошников. Но сейчас на нем пятеро подростков ожесточенно режутся в карты. Я бросаю на них безразличный взгляд и подхожу к ближайшей парадной. Номера квартир снаружи стерлись от времени, и я не могу определить, здесь ли живет девушка, к которой я пришел в гости. Кроме ребят, играющих в карты, во дворе никого нет, и я просто вынужден обратиться к ним за помощью.

— Где здесь десятая квартира?

Ребятам явно не до меня, и мне приходится повторить вопрос.

Наконец один из них, с огромной огненно-рыжей шевелюрой, не принимающий участия в игре, удостаивает меня ответом: