Устроившись в углу с книгой, он углубился в чтение и, казалось, забыл о нашем существовании.

— А вы домосед, Игорь, — обратился я к нему. — Когда бы мы ни приходили, двери открываете нам именно вы.

— Такой уж мне достался печальный жребий, — отозвался юноша, — впрочем, вы должны быть этому рады, иначе как бы вы к нам попадали?!

— Ну-ну, не преувеличивайте, — вмешался Худяков, — неужели ваши родители действительно совсем не занимаются хозяйством и взвалили на ваши хрупкие плечи все дела по дому?

— Мама давно тяжело болеет, а отец редко бывает дома.

— Чем же он так занят?

Игорь внимательно и пристально посмотрел на меня:

— Он же преподает в институте, много работает в библиотеке, читает лекции даже за городом, да мало ли чем еще может быть занят взрослый человек. Он ведь мне не докладывает.

— У вас с ним неважные отношения? — быстро спросил Худяков.

— Нет, этого я не могу сказать. За исключением, пожалуй, одного случая, он никогда мне ни в чем не отказывал. Да я, в общем, редко о чем-нибудь прошу. Наверно, потому и не отказывает, что я редко прошу. Значит, есть у него что-то более важное в жизни, чем семья.

А кстати, если не секрет, что он такое совершил?

— Это секрет, Игорь, — сказал Худяков. — Мы не имеем пока права вам ни о чем рассказывать.

А я в это время думал о том, что все сходится и что большая неуютная комната, весь ее неухоженный, заброшенный вид, грязная, давно посеревшая штукатурка, пожалуй, подтверждают слова Игоря — интересы старшего Куликова находятся где-то очень далеко от семьи и квартиры.

Мы еще немного подождали Куликова, а потом позвонили в отдел и, дождавшись смены, поехали к нему на работу.

Пробиваясь по узкой крутой лестнице института сквозь толпу сбегающих вниз студентов, Худяков шепнул мне:

— Интересно, что сказали бы эти еще не нюхавшие жизни юнцы, если бы узнали, чем занимается их преподаватель.

А я подумал, что лучше бы они об этом никогда не узнали, потому что в молодости очень горько разочаровываться в людях, я это знаю по себе.

Секретарь деканата подвела нас к расписанию занятий на факультете — громадному куску ватмана, пришпиленному кнопками к доске.

— Заседаний кафедры и консультаций сегодня нет, — сказала она, не проявляя ни малейшего интереса к тому, зачем нам понадобился Куликов. — Лекций и семинаров Куликов по вторникам не проводит. Так что сегодня он выходной. Извините, мне пора уходить.

Я предъявил ей свое служебное удостоверение. Читать его секретарь не стала, но слово «милиция» произвело на нее впечатление. Она заговорщицки посмотрела по сторонам, хотя в комнате больше никого не было, и, почему-то переходя на шепот, спросила:

— Что сделал Куликов?

Потом, не давая ответить, сказала:

— Кто бы мог подумать! Он всегда производил впечатление безупречного человека. Правда, есть одна деталь в его поведении, которая мне, например, всегда казалась подозрительной. Получая такую большую зарплату, он очень часто одалживает деньги, и у меня не раз одалживал, причем довольно приличные суммы, и всегда обещает отдать на следующий день. Иногда действительно отдаст сразу, а бывает, что и задерживает на неделю-другую.

Однако у нас не было желания вводить ее в курс дела, и поэтому Худяков успокоил ее, сказав, что милиции просто необходима консультация у Куликова по его предмету, а так как необходимость эта срочная, то не подскажет ли она, где нам его можно сейчас найти.

Секретаря деканата это как будто очень разочаровало. Став равнодушно-официальной, она опять заторопилась, надела пальто, вывела нас в коридор и, уже спускаясь по лестнице, порекомендовала поискать Куликова в центральной библиотеке или в санатории у больной жены.

Куликова не было ни в библиотеке, ни у больной жены, ни дома. Оставив «Волгу» на шоссе, он, конечно, понимал, что за ним придут.

В поисках Куликова прошла ночь, а утром мы встретили идущего в институт Игоря. Он подтвердил нам, что Иван Иванович домой не возвращался. При этом на его лице промелькнуло выражение, как будто он хотел сказать: «Вот видите, я вас не обманывал, мой папа не часто бывает дома, и ему вообще на нас наплевать». Вероятно, все же ему не хотелось наговаривать на отца, и он решил промолчать, но выражение его лица было достаточно красноречиво.

В девять часов утра Худяков заявил, что Куликов вообще скрылся и дело, конечно, дойдет до его розыска. Но в этот момент около своего дома появился Куликов.

Было бы наивно искать радость на его лице при виде неурочных посетителей. Он же не выразил ни радости, ни страха, разве что досаду.

— Вы из санатория? — не удержался Худяков.

— Возможно, — буркнул Куликов. — Ваша назойливость, надеюсь, оплачивается не сдельно? Что вам от меня надо, опять будет сто дурацких вопросов?

Его наглость кого угодно могла вывести из себя. Наш небольшой еще опыт подсказывал, что обычно так ведут себя либо абсолютно ни в чем не повинные люди, которые хотят этим доказать, что им нечего бояться, либо опытные преступники, уверенные в том, что следствие не располагает против них никакими уликами.

Но про себя я позавидовал выдержке этого человека.

Не в правилах следственно-оперативных работников задавать какие бы то ни было вопросы подозреваемым, свидетелям или обвиняемым на улице, в машине, на ходу, между делом. Все вопросы и ответы должны фиксироваться в протоколах допросов, в письменных объяснениях. Торопливость часто приводит к тяжелым последствиям. Случайно оброненное сотрудником милиции слово может насторожить подозреваемого, дать ему возможность изменить линию поведения.

Не следовало заранее задавать Куликову никаких вопросов, но Худяков еще усугубил свою ошибку, уточнив:

— Вы, конечно, ездили туда на машине?

Куликов устало ответил:

— Никуда я сегодня на машине не ездил.

Младший лейтенант, видимо, и сам понял свою оплошность. Он виновато посмотрел на меня, как будто хотел сказать: «Сейчас мы подойдем к гаражу, и Куликов скажет, что у него угнали машину, и опять начнется сказка про белого бычка».

Я понял это без слов, но дело было сделано, и, чтобы как-то выйти из положения, я решил отрезать Куликову путь к отступлению:

— Машину, я полагаю, у вас не угнали? Насколько я помню, на дверях вашего гаража крепкие замки?

— Может быть, и угнали, — сказал Куликов, словно обрадовавшись вовремя подсказанной ему удобной версии. — Я давно на ней не ездил, после наших с вами бесед я ее видеть не могу. А впрочем, давайте вместе посмотрим.

Если при встрече с сотрудниками милиции на лице Куликова еще можно было различить досаду и раздражение, то теперь оно ничего не выражало, кроме усталости и безразличия.

Когда после двойного поворота ключа двери гаража распахнулись, Куликов продолжал оставаться безучастным, но зато мы с Худяковым чуть не потеряли дар речи от изумления. В гараже, поблескивая лаком, стояла серая «Волга» 15-80.

Мы ничего не сказали Куликову, пока ехали на его машине в райотдел, а потом, уже во дворе райотдела, предложили решить вопрос, какая же из двух машин, двух серых «Волг» за одним номером 15-80, принадлежит ему, Ивану Ивановичу.

Это были не просто две родные сестры, это были сестры-близнецы: одного цвета, с одним государственным номером, совпадали даже номера шасси и двигателя. Мы, видавшие виды сотрудники ОБХСС, не могли скрыть удивления. Что же касается Куликова, то на него стоило посмотреть. Он ходил вокруг машин, приседал, осторожно трогал руками, разглядывал их так внимательно, как будто даже свою видел первый раз в жизни. Потом он подошел к нам и почти беззвучно сказал:

— Этого не может быть!

Мы развели руками. Тогда он опять кинулся к машинам. Он открывал и закрывал крышку багажника, хлопал дверьми и даже лег на землю, не пожалев своего костюма, зачем-то подергал трубу глушителя и долго разглядывал двигатели. Потом он снова подошел к нам и сказал: