Что же ей делать? Уйти навсегда, забыть о них, вычеркнуть из своей жизни? Нет, не надо торопиться. Все-таки в письме могло быть и не о ней. Конечно, не о ней, ведь там не указано имя. Как она не поняла этого сразу! Вот глупая! Спасительная мысль быстро превратилась в радостную надежду, возвращая ей уже было утраченную веру в людей, в свое будущее. Ведь она похожа на мать, ей не раз говорили об этом. Вот, пожалуйста, — девочка достала из ящика гимназическую карточку, — те же глаза, рот, цвет волос. Странно только, что мама и папа никогда не рассказывали ей о девочке, потерявшей родителей. И где теперь она?

— Я обязательно разыщу ее, — сказала Нина вслух, — и стану ей сестрой...

Она с трудом преодолела желание бежать за матерью. Что-то предпринять, и притом немедленно, — это было в ее натуре, деятельной и энергичной. В последний момент ей пришло в голову, что так она, пожалуй, может разминуться с матерью.

Прошло еще около часа, который показался девочке вечностью, прежде чем заскрипела входная дверь и послышался веселый голос Веры Петровны:

— Что, дочка, заждалась? Хороша мать, нечего сказать. Ушла на полчаса и исчезла. Зато я тебе кое-что принесла. Ну-ка, помоги мне раздеться.

Удивленная молчанием, Вера Петровна открыла дверь комнаты:

— Ты что не отвечаешь, зачиталась? А почему сидишь в темноте?

Одного взгляда на девочку ей было достаточно, чтобы понять: что-то случилось.

Вера Петровна подошла к Нине и взяла у нее листок, который девочка вот уже больше часа не выпускала из рук. Письмо это было получено семьей Крамаренко так давно, что Вера Петровна не сразу вспомнила, о чем оно, и поначалу не уловила связи между ним и настроением Нины. Когда же, спокойно и неторопливо включив свет и надев очки, она поднесла письмо к глазам... ей пришлось, чтобы не упасть, опереться о край стола.

— Мама, — сказала Нина ледяным голосом, по-прежнему не смотря на нее. — О какой девочке спрашивают в этом письме? Уж не обо мне ли?

Одинаково не подготовленная ни к откровенной правде, ни к спасительной лжи, Вера Петровна сказала, заикаясь:

— Ты... должна... понять нас... нельзя же так... сразу.

Лишившись последней надежды, явственно ощущая подступивший к горлу комок, Нина вскочила с кресла:

— Скрывать от меня все годы! Это... это!..

Вера Петровна, сама близкая к истерике, попыталась обнять девочку, но Нина резко вырвалась, рывком сорвала в прихожей с вешалки пальто и, хлопнув входной дверью, выбежала на улицу. На улице она сделала два-три неуверенных шага, не замечая ничего вокруг, бросила взгляд на освещенные окна дома и побежала через парк в направлении к городской железнодорожной станции.

Прошло не более минуты. Дверь дома снова открылась, и из него выбежала, задыхаясь, Вера Петровна, но ее крик не догнал девочку.

Нина остановилась, когда почти у самой станции ей преградила путь колонна грузовиков.

Еще не проехала последняя машина, тяжело переваливаясь на размокшей от беспрерывных дождей дороге, как девочку крепко схватил за руку парень лет шестнадцати, по-юношески долговязый и угловатый, в сером коротком пальто.

— Нина, что с тобой? Третий раз тебя спрашиваю.

— Володя, прости.

Сейчас ей было не до него и вообще ни до кого в этом опостылевшем ей городе.

— Я очень тороплюсь.

Дорога была свободна, но девочка не уходила. Секунду поколебавшись, она все-таки решилась.

— Володька, можешь меня выручить?

— Могу! — поспешно выкрикнул он, боясь, что она передумает. Шутка сказать, Нина Крамаренко просит его о помощи. Любой мальчишка в 28-й средней школе от восьмого до десятого класса все отдал бы, чтобы оказаться сейчас на его месте.

— Мне срочно нужны деньги, — не глядя на него, сказала Нина. — Я через недельку отдам. Часы продам и отдам.

— Сколько? — спросил Володя.

Названная ею сумма была достаточно велика, но у него сразу же возникли кое-какие соображения.

— Не позже чем через час!

А через два часа Володя, дав честное комсомольское слово, что он никому ничего не расскажет, помог Нине добраться до их одноклассницы Тани Ветцко, которая жила в пригороде одна, так как родители ее вот уже три года работали в Якутии в геологической экспедиции.

По-моему, Петр Севастьянович Курилов сильно переоценил мои возможности, поручив мне это сверхзапутанное дело. Впрочем, ему виднее. А вот то, что девчонка смотрит на меня, как будто я дельфийский оракул, совсем уж непонятно. Для нее это, конечно, вопрос жизни и смерти, но с теми сведениями, которые она нам сообщила, ей вряд ли можно на что-нибудь надеяться. Очень, между прочим, симпатичная девочка! Глаза, как два прожектора, огромные, горячие. Ей всего пятнадцать, совсем еще ребенок, и смотрит она на меня, как дети на взрослых, — с мольбой и надеждой, но в то же время и с какой-то железной настойчивостью. Под ее немигающим взглядом начинаешь чувствовать, что у девчонки есть характер, что такая от своего не отступится.

А дела ее не блестящи. Говорить я ей этого не собираюсь, у нас, как у врачей, на этот счет есть твердые правила, по крайней мере, до тех пор, пока не исчерпаны все возможности. Но суть дела от этого не меняется. Шутка сказать, найдите ей родителей! Может, они погибли во время войны? Конечно, в самой Москве жертвы были только в первые месяцы войны. Но родители могли погибнуть на фронте. Кстати, насчет Москвы тоже никакой ясности нет. Так, робкие предположения.

Допустим, родители Нины жили в Москве и остались живы. Даже в этом случае найти их нужно из нескольких миллионов человек. А может быть, они не остались в Москве, а уехали куда-нибудь...

Между тем девочка, сидящая передо мной, по-моему, считает, что я сейчас, ну в крайнем случае на этой неделе, возьму ее за руку и отведу в соседний кабинет для встречи с ее папой и мамой. Да, хорошенькая история!

— Скажите, пожалуйста, Нина, где вы остановились?

— А какое это имеет значение?

— Ровным счетом никакого. Но нам же надо знать, где вас при случае искать. И потом мы могли бы помочь.

— Спасибо. Я все сделала сама.

— Так все-таки, где же?

— У подруги.

Я записываю адрес и снова начинаю думать.

Я назвал ее дело сверхзапутанным. Неточное, конечно, определение. Не запутанное оно, а просто нет его, дела, в нашем, милицейском, понимании этого слова.

Ну, раз уж я сказал «милиция», пора представиться. Фамилия моя Николаев, зовут Вячеслав Сергеевич. Да, я милиционер и рассказываю о моем первом, на всю жизнь запомнившемся мне серьезном деле. Мне тогда было двадцать пять лет, я только что заочно закончил юридический факультет университета. В милицию пошел по собственному желанию. Многим это покажется смешным. Ну ладно еще, быть следователем или сотрудником ОБХСС, но по зову сердца работать в паспортном отделе милиции — это уж слишком. А я вот работаю именно в паспортном отделе. Преступников ловить мне не приходилось, да, пожалуй, и не придется. Пистолет, правда, у меня есть, но, прямо скажем, без особой на то необходимости.

Зато один человек на свете просто-таки счастлив, что я работаю в паспортном отделе. Этот человек — моя мама. Странная у меня мама — она всего боится; если я выхожу на улицу без шарфа, значит, я обязательно простужусь, если я опоздал домой на час, со мной что-то стряслось. Но самое удивительное, что в момент действительной опасности моя мама обретает мужество, ведет себя просто геройски. Во время войны, например, она была на фронте и имеет медаль «За отвагу». А вот сын у нее отнюдь не герой. Больше всего мне приходится возиться с документами, со справками и прочими бумажками. Что и говорить, дело не самое интересное, но ведь нужное.

Да, так вот. Полковник милиции Петр Севастьянович Курилов, начальник нашего отдела, поручил мне тогда заняться розыском пропавших родителей Нины Крамаренко.

— Имей в виду, — сказал он, передавая мне ее заявление, — дело это сложное, а главное, тонкое. Я выбрал тебя, будем откровенны, не самого опытного и пока еще не самого умелого сотрудника нашего отдела...