— Коля Березов — неплохой парень, — сказал он. — Дети нашего двора очень любят его, вернее, любили раньше, пока он не начал ежедневно прикладываться к бутылке. Теперь, когда он идет домой, пьяный и злой, они боятся попадаться ему на глаза. Собственно говоря, существуют два Березова — трезвый не способен обидеть и мухи; пьяный, мне кажется, может совершить преступление. К сожалению, первого Березова я да и остальные жильцы нашего дома понемногу начинаем забывать.

Нас со Светличным интересовали связи мастера автобазы, его друзья, собутыльники.

— В этом я, пожалуй, не смогу быть вам полезен, разве что дам адрес одной девушки, которая давно любит Березова. Они были дружны еще в школе, и все были уверены, что они поженятся. Теперь мать не разрешает ей выходить замуж за алкоголика. Да она и сама понимает, но все еще надеется, что он образумится...

Нина вышла из своей квартиры как раз в тот момент, когда мы собирались нажать на кнопку ее звонка. В руках у нее был увесистый рюкзак.

— Ну что ж. Тем лучше, — сказала она. — Я как раз иду к вам.

В рюкзаке были шерстяные рубашки. Семьдесят пять штук. Ровно половина того, что было украдено в универмаге. Вторая половина.

Нина рассказала, как однажды утром Березов занес рюкзак к ней на квартиру и попросил подержать до вечера. Она не спросила, что в нем и почему он занес рюкзак к ней, а не домой, не такие у них были отношения. Принес — значит, нужно. Но Коля сам сказал ей, что в мешке спортивный инвентарь, выданный на лето его бригаде, но он забыл в гараже ключ от квартиры и возвращаться с рюкзаком обратно ему неохота. Березов обещал зайти вечером, но не зашел. На следующий день его видели пьяным, потом он еще где-то пропадал три дня.

А сегодня Нина узнала, что он арестован, и понесла рюкзак в гараж. Там мешок вскрыли, и выяснилось, что это не инвентарь, а новехонькие шерстяные рубашки. Начальник гаража посоветовал отнести их в милицию. По дороге туда она на минутку забежала домой...

На очной ставке с Ниной Березов подтвердил ее слова, а от себя добавил, что историю с продажей рубашек на вокзале он придумал, чтобы не впутывать девушку в это дело.

— Как бы она доказала, что не причастна к воровству, если хранит краденое? — сказал он, и это были слова того трезвого и когда-то хорошего Березова, о котором не забыл еще старый юрист.

Нина держалась на очной ставке, но, выйдя из комнаты, не выдержала и заплакала.

— Долго мне придется ждать его? — спросила она, всхлипывая.

Но что мы могли ей ответить?!.

Когда увели Березова, Светличный сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Все это очень интересно, но рубашек-то у нас, как говорится, — незаприходованные излишки.

Да, это было похоже на мистику. По словам заведующего отделом, из универмага было украдено сто пятьдесят шерстяных рубашек. Это же подтвердила и инвентаризационная комиссия торга. Ошибки тут быть не могло. Откуда же тогда Кудаков взял свои двадцать рубашек? Купил, как он утверждал, на вокзале? Но у кого, если все сто пятьдесят рубашек нами найдены? Какое он вообще имел отношение к этому делу, если, по словам Березова, в краже участвовало всего два человека — он и Баринов? О Кудакове речи не было.

И все-таки ответы на эти вопросы мы пошли искать к Кудакову.

Однако очередной допрос бывшего бригадира нам ничего не дал. Кудаков не знал о тех семидесяти пяти рубашках, которые нам передала Нина, и продолжал упорно утверждать, что «свои» рубашки он купил на вокзале у Березова.

Собственно говоря, мы и не надеялись, что он так просто изменит показания, но хотели предоставить ему еще одну возможность для чистосердечного признания. Однако Кудаков этим шансом не воспользовался, и тогда следователь устроил ему очную ставку с Березовым.

Березов искренне раскаивался в совершенном им поступке, и его показаниям можно было верить.

Кудаков внимательно выслушал Березова, ни разу не перебив его, а затем очень спокойно заявил, что от прежних своих показаний он не отказывается.

— Я не знаю, почему этот человек теперь не узнаёт меня, — нахально сказал Кудаков следователю. — Может быть, ему это невыгодно. Впрочем, я попрошу вас запротоколировать: я опознал предъявленного мне человека, но ручаться, что это был именно он, конечно, не могу. Вот сейчас, после его слов, я внимательно рассмотрел его. Может быть, это был и другой, но, во всяком случае, очень на него похожий. Я бы, пожалуй, не сомневался, что это все-таки один и тот же человек, но ведь он это отрицает...

Кудаков сам запутался в своих словесных излияниях и запутал нас. Но одно нам было предельно ясно — в данный момент мы не располагаем убедительными доказательствами его вины, и до тех пор, пока они у нас не появятся, рассчитывать на добровольное и чистосердечное признание Кудакова не приходится.

Из рубашек, которые Кудаков сдал в комиссионные магазины, три еще не были проданы. На них-то мы и возлагали основные надежды.

Мы со Светличным побывали у директора фабрики «Красная заря».

Светличный показал ему рубашки и сказал:

— Мы знаем о них только то, что они изготовлены на вашем предприятии. Вы бы очень помогли нам, если бы сообщили время их изготовления, базу, на которую они были отправлены с фабрики, магазин, где они были проданы. Мы, конечно, понимаем, что кроме ярлыков эти рубашки не имеют никаких индивидуально-определенных признаков, которые помогли бы вам ответить на наши вопросы. Но, поверьте, нам все это очень важно.

Директор дал команду начальнику отдела сбыта, тот еще кому-то, и через двадцать минут мы получили удивительное сообщение — рубашки, предъявленные нами, в продажу с фабрики не поступали.

— Значит, у вас должна быть недостача? Ведь не мы же изготовили эти рубашки? — спросил я директора.

— Ничего не понимаю. Три дня назад у нас проводилась инвентаризация, которая не обнаружила ни излишков, ни недостачи. Кроме того, если бы какое-нибудь хищение имело место на фабрике, наша охрана что-нибудь да заметила бы.

Начальник отдела сбыта, которого все это касалось больше других, долго обсуждал с директором, каким образом рубашки могли попасть в милицию, а потом сказал:

— Может быть, они ушли с фабрики в обмен на возвращенный брак?!

В двух словах Светличный обрисовал им ситуацию. Услышав фамилию Кудакова, начальник отдела сбыта стал что-то вспоминать, потом вызвал своего заместителя. Заместителю фамилия Кудакова тоже показалась знакомой. Пошептавшись с начальником отдела, он ушел, но вскоре вернулся с папкой, на обложке которой было написано крупными буквами: «Рекламации».

Нужно отдать должное сотрудникам и руководству фабрики: рекламаций у них было мало. Так, например, за последние полгода на фабрику было возвращено всего 35 рубашек. Из них семнадцать Семеновым и Васильевым из Мурманска и три — Кудаковым.

— Мы были очень удивлены, — сказал начальник отдела сбыта, — что такое количество рубашек попало, по существу, в одни руки, ну, всего к трем покупателям, — поправился он. — Тем более, бракованные рубашки. Но так как эти рубашки были все же наши и на их ярлыках стоял штамп фабричного ОТК, а экспертиза дала категорическое заключение, что они действительно бракованные, мы обязаны были заменить их качественными изделиями.

— Я еще тогда вызывал начальника ОТК, — сказал директор, — и сделал ему выговор за то, что его контролеры плохо работают. Он не сумел мне дать никакого более или менее вразумительного объяснения.

— А эти люди, которым вы обменивали рубашки, — спросил его Светличный, — что-нибудь сообщили о себе?

— Кудаков — ничего, кроме того, что попросил прислать ему другие рубашки, а Семенов и Васильев написали, что они — курсанты училища мотористов, скоро уходят в море. Будучи проездом в нашем городе, они купили для своей группы семнадцать рубашек, и все оказались бракованными.

После того как от курсантов Семенова и Васильева мы узнали, что семнадцать обмененных ими рубашек тоже принадлежали Кудакову и что всю эту операцию по обмену он уговорил их сделать за литр водки, мы представили себе в общих чертах всю картину преступления. Нам не хватало только нескольких деталей, но о них рассказал уже сам Кудаков. На этот раз он вынужден был во всем признаться.