Проникнув в дом через разбитое окно, как и те, кто когда-то давно разорял этот посёлок, мы поднялись мимо перевёрнутых шкафов и стульев на самый верхний этаж.

Окуляры бинокля заскользили по окружающим здание грузовикам и фургонам. Все с одним и тем же логотипом компании, которая когда-то занималась доставкой продуктов. Похоже у неё тут был распределительный центр. Крупный склад с едой. Неудивительно, если варщики в итоге основали тут один из своих складов.

Между машин никакого движения. У выезда с территории на улицу – тоже. В окнах офисного крыла пусто… А вот на круглом балконе перед главным входом, кажется, кто-то есть… Сидят на перилах, что ли… Человек десять… И что-то написано по всей длине…

– Ну чё там? – Кира сгорала от любопытства. – Ну?!

– Сейчас… – Я перенастроил фокус и, наконец-то разглядел фигуры на балконе. Нет, они вовсе не сидели. – Твою мать…

– Да что там?! – Девчонка не стерпела и выхватила бинокль у меня из рук. Хотя я его уже не особо сильно держал. – Твою мать… Сволочи… Сволочи!

По периметру входной группы были развешаны голые девичьи тела. Без голов.

А под ними выведено крупными багровыми буквами:

«Прочь из моего района, Шутник. Или их будет больше.»

И подпись:

«Хайзенберг.»

Я всегда старался обращать против врагов их собственные слабости и пороки. А чтобы они не могли сделать то же самое — лишал себя таковых. Отчасти поэтому многие до сих пор сомневались в том, что я на самом деле живой человек из плоти и крови, а не какой-то мстительный призрак, который не может обрести покой, пока не утолит жажду крови.

Но вот теперь мой противник безошибочно нащупал мою единственную слабость. Появившуюся с недавних пор. И немедленно её использовал.

Нельзя сказать наверняка, как бы я отреагировал на подобную акцию раньше, когда охотился один. Но вполне допускаю, что мне было бы просто наплевать. И я продолжил бы идти к цели, словно машина. Или, скорее, как ходячий мертвец, лишённый жалости и сострадания. Нежить, лишённая болевых точек и особо уязвимых мест.

Ведь, по сути, я и был уже мёртв. Опять-таки — до недавнего времени.

И теперь меня смогли лишить самого главного и самого действенного оружия — способности посеять панику в стане противника. Внушить страх и неотвратимость мести. Раздавить остатки морали и обратить в бегство при одном лишь появлении.

Что ж... В процессе естественного отбора выживает вовсе не сильнейший. Выживает тот, кто лучше других умеет приспосабливаться под изменяющиеся обстоятельства.

Значит, пришло время меняться.

— Как так можно... Что они им сделали... Что? — Эти слова Кира тихо повторяла себе под нос уже не в первый раз. Отказавшись от ужина, она завернулась в спальник, уселась на пол в уголке мансарды и просто смотрела перед собой в пустоту. — Это ведь из-за нас они их... Сволочи... Какие же сволочи...

Вряд ли кто-то сможет спокойно заснуть после такого зрелища — даже такой тёртый калачик, как эта девчонка. Больше полугода она наблюдала вокруг себя смерть, глупость и подлость. Чёрт подери, да она сама перерезала горло самому дорогому человеку на свете... Хоть тот уже и не вполне был человеком.

Но, выживая на окраине, вдали от эпицентра жесточайшей резни всех против всех, она явно ещё никогда не сталкивалась с подобными методами убеждения.

Хотя я был уверен в том, что где-нибудь в центральных районах зимние армии не брезговали и такими способами ведения войны, без оглядки на любые кодексы — писанные и неписанные. Показательные массовые казни, террор и устранение малейших рисков — вплоть до убийства собственных побратимов при первом же шухере. Не такие уж и новые приёмы, если подумать. Они всегда неплохо работали.

Я, в свою очередь, всё ещё испытывал побочные действия перенесённой передозировки. Поэтому сейчас тоже не испытывал ни голода, ни сонливости — не смотря на поздний час. К тому же любая попытка принять горизонтальное положение вызывала сильную головную боль и тахикардию. Повышенное давление спадёт только к утру.

Чтобы немного успокоить шокированное сердце, а заодно и свою спутницу, я принялся ходить туда-сюда по небольшой комнатке и рассуждать вслух. Но шёпотом, чтобы не привлечь лишнее внимание ночных тварей, рыскавших неподалёку:

— Они знали, что мы будем здесь. Значит, точно нашли маячок...

— Это ведь я его подкинула... Это из-за меня...

— Нет. Из-за маячка они просто смогли подсунуть нам эту... — Я затруднялся подыскать слово, описывающее то, что варщики устроили на входе в офисный центр. — Смогли отправить это послание прямо сейчас, а не позже. Причина не в трекере. Причина в том, что я угрожаю их бизнесу. Ты сама видела, к кому они обратились.

Кира не стала ни возражать ни соглашаться. Продолжая смотреть перед собой, она погрузилась в тяжёлые размышления. И лишь украдкой шмыгнула и вытерла нос.

Я продолжил наворачивать круги по чердачной комнатке, озвучивая мысль, которая, скорее всего, и так сидела в её голове:

— Мы больше не можем такого допустить. — После этих слов девчонка глянула на меня и чуть заметно кивнула. — А это, в свою очередь, означает, что мы больше не можем действовать так, как раньше. Открыто и агрессивно.

— А как же тогда? План «Б» придётся отменить? Мы ещё успеваем...

— Нет. Оставлять такие действия безнаказанными тоже нельзя. Иначе их станут использовать не для защиты, а уже для нападения.

Кира снова кивнула, резко шмыгнув.

— И нам некуда отступать. — Продолжил я размышлять вслух. — В любом случае варщики когда-то снова организуют новую пушечную атаку. Для чего-то же они до сих пор собирают макулатуру. Только в следующий раз будут осторожнее. Потому план «Б» нужно не отменить, а модифицировать.

— А как? Если они потом опять кого-нибудь вот так вот...

— Первая фаза остаётся прежней. Лис устраивает Куску побег. Предварительно при нём кто-то из крюков якобы проговорится о месте хранения метиламина. Рано или поздно, Кусок сдаст информацию об этом месте варщикам... Скорее рано, чем поздно...

Девчонка перебила меня недовольным тоном:

— Это я помню! Только когда наши накроют их в этом месте из засады, Хайзенберг, рано или поздно, другим девчонкам головы... — Судорожно всхлипнув, Кира не стала доводить мысль до конца и отвернулась к стене. — Скорее рано, чем поздно!

— Именно эту часть плана мы и модифицируем.

Мои слова вновь привлекли внимание собеседницы:

— И как же?

— Над этим я ещё думаю. Но у меня впереди вся ночь. Спать я сейчас всё равно не могу чисто физически.

— Я тоже... Я никак не могу перестать думать о том... О том, что если бы не мы, они были бы ещё живы...

Что может мужчина сделать в такой ситуации? Лезть со стандартными успокаивающими клише? Объяснять, словно трехлетней, что войны без жертв не бывает? И что иногда лучше пожертвовать несколькими жизнями, чтобы спасти тысячи? Что жизнь этих девчонок и так была тяжела и, возможно, смерть для многих из них была облегчением?

Или, может, напомнить о том, что мы пережили чертовски длинный день, после которого нам необходим отдых? Сначала меня чуть не переварила гигантская амёба, а потом нас обоих чуть не разорвали какие-то гориллообразные уроды. И под конец я чуть не сдох от передозировки кустарными стимуляторами. Наверное, сегодняшнее «ускорение» стоило мне минимум десятка лет жизни.

Но всё это — то же самое, что просто сесть сейчас рядом с ней и тоже расплакаться. Ничего из этого не заставит её чувствовать себя менее тошнотно. Да и не такой она человек. Не нужны ей ни мои, ни чьи-либо утешения. Не нужны занудные объяснения. И уж точно она не будет сейчас сочувствовать моим маленьким трагедиям. Ей нужен ответ на вопрос — что мы можем сделать, чтобы такое больше не повторилось. И что нужно сделать для того, чтобы те, кто в ответе за это преступление, сдохли в страшных мучениях.

Что сделать, чтобы перестать винить себя в чужой смерти? Кому, как не мне знать, что пустые слова здесь точно бессильны.