Опомнившись, раскрыв глаза и мигая желтовато-молочным светом фар, Хома опять ощутил себя тракторозавром, который стоит в сумрачном и сыром помещении среди неподвижных агрегатов. Но он был тракторозавром, который обеспамятел от неожиданной встречи с родной жинкой Мартохой, и поэтому утешился слабой радостью при мысли, что не умер, что видит ее возле себя. Тем временем Мартоха, накачав в ведро воды из колонки, обмыла ему колеса, металлические бока, плеснула на стекло кабины, приговаривая:

— Куда ни глянь, весь в грязи!

— Эге ж, Мартоха, — вздохнул Хома, — стал я невмивака[15], будто попова собака.

— Видно, что руки мыл еще тогда, когда мать в корыте купала, — бормотала Мартоха, протирая тряпицей заляпанные фары. — Или механики ходят за тобой такие, что не способны ни к чему, где сядешь, там и слезешь.

Смыв жирный чернозем с металла, с резины и стекла, из которых состояла нижняя ходовая часть тракторозавра, Мартоха — раскрасневшаяся, со счастливым блеском в медовых глазах, с помолодевшими от румянца щеками — стала осторожно протирать ручку кабины, но, поскольку к Хоме стала возвращаться его чувствительность, прикосновение женских пальцев вызвало у него щекотку, и грибок-боровичок в улыбке разомкнул уста.

— Смеялись моего батька дети, а с ними и я, — пошутил тракторозавр Хома, к которому постепенно возвращались находчивость и исконное яблоневское любомудрие.

Наконец Мартоха открыла дверцу кабины и, стесняясь и отводя взгляд, осторожно примостилась на сиденье. У тракторозавра Хомы дыхание перехватило от ее близости, и, вцепившись худыми пальцами в рулевое колесо, он заплакал. Да и какой тракторозавр не заплакал бы, почувствовав рядом не просто родную жену, а и привлекательный запах домашнего уюта, от которого давно отвык.

— Не плачь, — шептала Мартоха, гладя ладонью его щетинистую щеку.

У Хомы сердце билось, как синица в силках, и в двигателе то ли побулькивало, то ли всхлипывало. И что-то неимоверное творилось с электродами свечи, с магнето, с коленчатым валом. Казалось, еще одно прикосновение женских пальцев — и он, тракторозавр Хома, опять самозаведется, как когда-то! Самозаведется от счастья и нежности к Мартохе, которая вернулась к нему, пришла ночью к полуагрегату и получеловеку, хотя выходила замуж за здорового мужчину.

— Хомушко, — тихонько шептала Мартоха ему на ухо, — прости, что сначала отвернулась от тебя, да на моем месте каждая бы отвернулась.

— Видать, я в маковое зелье въехал, раз ты отвернулась. А как там дома, как хозяйство?

— Кручусь по хозяйству, ибо из чужого добра не построишь двора… А у тебя работа немереная, — посочувствовала Мартоха. — Как кормят тебя, вдоволь ли спишь и ешь?

— Хорошо кормят. Дизельное топливо получаю из малосернистой нефти. Октановое число в норме, и кинематическая вязкость, и кислотность, и сера. Не жалуюсь ни на масло, ни на консистентную смазку — будь то смазка графитная или тавот жировой. Хватает, так что не голодаю и не кусаю, будто собака свой хвост.

— Лишенько ты мое! — шептала Мартоха. — А болячки не одолели? Не болеешь?

— Не болею ли? — рассудительно переспросил тракторозавр Хома. — Кто же при нашей работе не болеет! Там, глядишь, обрыв фазы генератора, или аккумуляторная батарея постоянно разряжается, или прицепное устройство не поднимается или не опускается… Ремонтируют меня — и масло в бак зальют, и натянут приводной ремень, когда пробуксовывает, и позаботятся о реле-регуляторе…

— Лишенько ты мое! — опять прошелестело из женских уст. — А не ослеп ли ты, что тебе и света уже не надо?

— Если с лампочкой что-то случается, когда предохранитель портится или нет контакта в патроне, то меняют неисправные детали, подгибают пластину в патроне.

— А голос твой?

— Треснет мембрана или плохой контакт кнопки — механики поправят, так что всегда при голосе.

И тракторозавр Хома нажал кнопку, нарушив ночную тишину пронзительным сигналом.

— Лишенько ты мое! — пролепетала вконец сбитая с толку Мартоха, испуганно прижимаясь к Хоме и обнимая его за шею руками. — Не надоело ли тебе в тракторозаврах, не соскучился по дому?

— По дому? А кто за меня закончит эксперимент, который я ставлю на своей шкуре? Что мне скажет научно-техническая революция? Скажет, что не испугался волка, а убежал от совы?

— Значит, тебе дороже научно-техническая революция? Дороже эксперимент, чем я?

— И ты мне дорога, но разве можно так: и показался, и сховался?

Истосковавшаяся Мартоха, крепко обнимая Хому, стала осыпать поцелуями его щеки, лоб, затылок…

Что поцелуи делают с мужьями — всем известно, а что делают с тракторозаврами — сейчас узнаем. Поцелуи Мартохи, в которые она вкладывала весь огонь неутоленной женской любви, обжигали Хому так, что вибрировал генератор, дергался стартер двигателя, вспыхивал электрический ток в свече зажигания, появлялись и гасли искры в магнето, а лампочка, которая освещала номерной знак, мигала, будто сумасшедшая. Отвечая на поцелуи Мартохи, тракторозавр Хома, соскучившийся по любви, левой дрожащей рукой гладил Мартоху по спине, а правой тщетно пытался расстегнуть ей пазуху.

— Норма высева сеялки… количество ячеек на посевном диске, — нашептывал Мартохе пылкие слова своей тракторозавровой любовной песни. — Передаточное число… Диаметр приводного колеса!..

— Не пой мне эту песню, — умоляла Мартоха, упираясь в его грудь руками.

— Имею винт регулировочный высшего сорта, — послушно запел другую песню возбужденный Хома, — да к моему максиметру давно нужна форсунка!

— Не пой мне и эту песню! Или ты начисто позабыл человеческие?

— Летіло помело через наше село. Стовпом дим, стовпом дим. Сіло спочивати у Хоми на хаті. Стовпом дим, стовпом дим, — затянул наконец человеческую песню тракторозавр Хома.

Когда он запел, генетическая память в последний раз явила перед его внутренним зрением всяких там клещей, бабочек, ракообразных, клубнику с усиками и красной ягодой, озеро Балхаш с соленой и пресной водой и другую всячину, с которой тракторозавр Хома в далеком историческом прошлом пребывал в тесных родственных связях. А потом от человеческой песни — «У Хоми хата запалилася, стовпом дим, стовпом дим, у Хоми голова засмалилася, стовпом дим, стовпом дим!» — нижняя ходовая часть, с которой он так крепко сросся, стала будто бы отмирать. И чем крепче целовала его Мартоха, тем больше тракторная половина отделялась от него и становилась чужой, потому что разве останешься тракторозавром, когда тебя так сладко и исступленно целует родная жена?

Э-э, тут агрегатом быть нельзя, только мужчиной, и в добром здравии!

— А Мартоха з радощами носить воду пригорщами, стовпом дим, стовпом дим, — в унисон запели Хома с Мартохой, то есть тракторозавр и его законная жена. — Що залиє, то займеться, то й Мартоха засміється, стовпом дим, стовпом дим!

И тут Хома ощутил, как отделяется от трактора его человеческая половина, и он уже никакой не тракторозавр, не самодеятельное чудо научно-технического прогресса, а тот самый грибок-боровичок, что и месяц тому назад, достославный старший куда пошлют.

— Мартоха! — закричал он во все горло. — Я уже не агрегат! Можешь потрогать…

Сердобольная Мартоха испугалась за него, что ее Хома уже не тракторозавр, ибо где ж это видано, чтобы агрегат был не агрегатом? Но чарующие украинские песни вместе с чарующими поцелуями украинских женщин еще не такие чудеса творили на предвечной украинской земле! Веря и не веря, она стала ощупывать Хому, неверного и лукавого, потому что от него всего можно было ожидать.

— И правда, — прошептала, — ни одной железячки в тебе не осталось, все живое-живехонькое. Ты же, наверное, проголодался, пойдем домой, покормлю. И галушками гречневыми со свиными шкварками, и грибами… Лишенько, где же это слыхано, чтобы на одном дизельном топливе столько держаться!

Они выбрались из кабины трактора, Хома хлопнул дверцей, так что испуганно пискнула мышь в углу за моторным передвижным опрыскивателем.