Хома с Мартохой, о которых рассказывается в этой книге, хотя и не принадлежали к числу мудрецов Востока, а, как известно, были рядовыми колхозникам из «Барвинка», но и они хорошо знали, в чем заключается человеческое счастье. Они считали, что для счастья надо жить долгой полноценной жизнью и ни к чему не терять интереса, даже тогда, когда вы собирались поесть и поспать, а вас заставили плясать. Кроме того, не надо заботиться о деньгах, даже когда в кармане пусто, а в кошельке не густо. Кроме того, следует подсознательно избегать несчастных случаев или трудностей, которые могут привести к преждевременной смерти, даже тогда, когда твою беду беда породила, а беду и черт не возьмет, когда такие у вас пожитки — ни кожуха, ни свитки!.. Кроме того, всегда сознавать и не забывать, что порядок должен быть не только в хате, не только на земле и под землей, а и на небесах, пускай там даже сойдутся двое — одно дурное, другое неразумное…

Конечно, кроме этих премудростей, Хома с Мартохой исповедовали и другие, которые даже на воловьей шкуре не спишешь, например: уж если рвать, так рви не дергая; подальше спрятав, поближе найдешь; не надо все на ножки ставить; не все то вылавливай, что по воде плывет; ничем ничего не отбудешь; одни и те же глаза и плачут и смеются. Да еще много-премного других яблоневских философских премудростей, но тут мы перечислили лишь те, что роднят их с мудрецами Востока.

Желая себе счастья, Хома с Мартохой, очевидно, были знакомы с макробиотикой, то есть с проблемами долгожительства, и, избегая всевозможных фармацевтических препаратов и сложных хирургических операций, больше полагались на такие благие вещи, как культура тела, неустанная забота о здоровье, гармония между телом, разумом и душой…

После того как Хому отлучили от ударного труда в коровнике, Мартоха сказала своему мужу:

— Конечно, Хома, счастье и здоровье твое в труде. Поэтому если не может коза охранять лес — пускай его гложет, пускай все знают и видят своими глазами, что вы со своей работой — близнецы.

— Моя рука — в работе владыка, — согласился грибок-боровичок, завтракая лапшой и, хоть и отлученный, о колхозном коровнике думая. — Ибо свой заработанный хлеб лучше чужой сдобы.

— Но ведь ты за той работой и о своем здоровье забываешь, — упрекнула его Мартоха, хозяйничая у печи.

— Чем больше работаю — тем я сильней, а чем я сильней — тем больше работаю!

— Болтай, болтай! — буркнула Мартоха. — Уж если получил от колхоза этот принудительный месяц, то лучше бы подумал о своем теле, чтобы в нем дух высокий не переводился.

— А может, и вправду в этот принудительный месяц хорошенько позаботиться о своем здоровье? Чтобы потом еще с большей энергией взяться за вилы? А то ведь душа рвется к колхозной скотине, душа моя не может без артельной животины, но почему бы и душу не принудить, чтобы не рвалась?

И хотя грибок-боровичок был сегодня вполне здоровым, да ведь завтра всякие болезни могли на него, отлученного, напасть-накинуться, их звать не надо, сами объявляются. Хому даже трясти начинало, когда он только задумывался о том, что его на белом свете подстерегают ревматизм, синусит, сифилис, склероз, слоновая болезнь, тиф, трахома, флебит, цинга, цистит, паранойя, шизофрения, экзема, эпилепсия, рак…

— Боже, сколько хворей — и все мои! — ужасался грибок-боровичок.

И Хома принялся оберегать свое здоровье! Чтобы не прицепилась шизофрения, он употреблял натуральный зеленый чай и соевый соус сёбан. Но, опасаясь экземы, он вместе с тем старался пить зеленого чая немного. Остерегаясь ревматизма, он еще вдвое уменьшил порцию натурального зеленого чая, употребляя поджаренный рис, а также мясо и сезамовое масло. Чтобы не завелись глисты, особенно, не дай бог, круглые, грибок-боровичок готовил отвары из хризантем, а также поджарку из листьев хризантем в муке на чистом сезамовом масле.

А как грибок-боровичок лечился от воспаления легких! Что правда, воспаления легких у него никогда не было, а было лишь Мартохино подозрение на это, но почему бы не заняться профилактикой? Поймал грибок-боровичок в яблоневском пруду здоровенного зеркального карпа, отрезал ножом голову, собрал в кружку холодную рыбью кровь и, пока рыбья кровь не свернулась, быстренько ее выпил. Мартоха взяла макогон, истолкла того карпа в ступе, гордясь при этом, словно кургузый бык в стаде, потом истолченного в ступе карпа положила на грудь грибка-боровичка, меряя его температуру через каждые полчаса. И что же? А то, что выпитая рыбья кровь и пластырь из карпа очень помогли Хоме, он так и не заболел воспалением легких!

Остерегаясь гриппа, грибок-боровичок пил японский чай кахон, который, конечно, покупал в яблоневской лавке у продавца от деда-прадеда Петра Кандыбы. А в целях профилактики кашля не чурался даже такого средства, как ренкон, иными словами лотосовый чай, который готовил по такому рецепту: растирал корень сырого лотоса длиною около шести сантиметров, к выдавленному соку добавлял немного имбиря и соли. Против насморка употреблял также чай хару.

Чтобы очистить свою кровь, опасаясь неврастении и гонореи, нефрита и сифилиса да еще болей в желудке, он употреблял сьо-бан, то есть натуральный зеленый чай с соевым соусом сёбан. Вам приходилось слышать о чае янь-янь? А Хома не только слышал, а и пил. Вы слышали о чае банча-женьшень? Старший куда пошлют из колхоза «Барвинок» употреблял именно банча-женьшень как прекрасный тонизатор. Он, хитроумный, брал сухой натуральный зеленый чай, прожаривал его несколько минут на сковороде, потом добавлял несколько кусочков корня женьшеня, немного имбиря, а потом уже заваривал его в чайнике. Заваривая чай, никогда не брал посуду из железа или из алюминия, потому что иначе бы у него получался не банча-женьшень, а черт знает что.

Вот так грибок-боровичок заботился о своем здоровье, чтобы еще крепче сжимать вилы в руках, когда наконец он вернется на колхозную ферму. Вот так Хома придерживался принципов макробиотического дзена, то есть искусства омоложения и долголетия, пренебрегая извечными яблоневскими беспринципными принципами. Какими именно? Душа не упырь, того же хочет, чего и весь мир; нет ничего лучше, чем тот борщ: хоть и плох, да много-премного; сыпь, жинка, перца, пускай нам хоть раз на веку горько станет.

В рацион Хомы вошли водоросли конбу, иначе говоря, ламинария японика. Мартоха где-то доставала эту ламинарию японику, нарезала кусочками, варила, солила, выпаривала воду — какое прекрасное блюдо получалось! А то еще к ламинарии японике добавляла накрошенную морковь, корни лопухов и лотоса, связывала все это в пучок арбузным стеблем, варила, солила, добавляла соевый соус. Или же давала своему мужу эту самую ламинарию японику, поджаренную на подсолнечном масле. А то еще связывала длинными полосками толщиной с мизинец и жарила. А то варила уху из ламинарии японики. А то готовила голову сома в ламинарии японике, добавляя немного подливы Осавы. Не говоря уже о том, что меню грибка-боровичка не обходилось без водорослей хидзики, которые приготовлялись с лотосовым корнем на растительном масле и подавались с сыром и поджаренной соей…

Полудничая в поле, товарки Мартохи по звену выпытывали у нее, как она готовит для своего Хомы отлученного всякие блюда и напитки, потому что женщины всегда разговаривают о таких вещах. Другая на ее месте, может быть, и скрывала бы свои секреты, только чего было скрывать Мартохе, которая делилась всем со всеми?

— Спрашиваете, бабоньки, как я готовлю уме-сьо-бан? Да нет здесь ничего такого, чего бы вы не сумели. Вот поджариваю на сковороде чай трехлетней выдержки, иначе говоря, чай, до которого руки три года не доходили. Добавляю воды и только одну-единственную сливу умебоси.

— Эге ж, единственную сливу умебоси, — поддакивало звено на свекле или на кукурузе.

— Завариваю в макитре. К напитку добавляю немного традиционного соуса сёйю, то есть тамари.