Вместо жалованья все вышеупомянутые чиновники имели особо отведенные им общественные земли, пожни и рыбные ловли, в грамотах отличаемые названием: посадничьи, наместничьи, боярские, тиунские, дьячьи, старостинские; даже и подъячим давали поместья в оклад, а за отличные услуги жалованы были и в род такие же угодья; а иным отдавались оные из оброков. Царь Федор Иванович пожаловал князя Ивана Петровича Шуйского всеми дворовыми псковскими доходами в обеих половинах с пригородами, с тамгой[9] и с кабаками, а доходов сих с вышей и сох было 18 000 рублей, да торговых, судных, пашенных и банных 12 000 рублей[10].

Кроме начальствующих и чиновников, народ весь во Пскове и в области его, как и в Новгородской, разделялся на четыре статьи: первая называлась гости, или купцы, которые разделялись на сотни и имели по рядам своих старост и сотских. Гостями преимущественно назывались приезжие или ездившие за границу купцы; вторая статья – люди, или людины, просто так именовавшиеся, и разумелись свободные мещане и посадские; они могли происходить и в чиновники; третья – земледельцы, иначе в Псковской летописи называемые земцы, обрабатывавшие поля по волостям и деревням; четвертая – смерди общественные и частные, состоявшие из самых низких рабочих и кабальных холопов[11]. Первые две статьи народа были свободные, ничем лично не обязанные; третья с обрабатывания земли давала пятую долю, или пятину, произведенного помещикам, и потому слово «пятина» доныне сохранилось во всех псковских оброчных платежах; а последняя обязана была записью для Пскова, князя и бояр производить всякие работы и платить ежегодную им дань. Что касается всеобщих государственных повинностей, то в случае нужды никто из оных исключаем не был – или добровольной складкой, или налогом по расчислению. С XVI столетия на земледельцев и волостян возложено много и особых еще повинностей работами, как то: содержать и кормить государственных коней, косить на них сено, содержать ямские подводы, обустраивать наместничьи, волостные и ямские дворы, снабжать их дровами, и, сверх того, подвержены были они вообще и градским, и волостным раскладкам, а заезжавшие к ним все начальники и посыльные получали себе особые от них корм и посыльные пошлины. Но пошлин купеческих с капитала, привоза и отвоза товаров не было до покорения Пскова.

Правление по уездам имело также своих окружных начальников под зависимостью от псковского вече и от псковских посадников. По знатнейшим пригородам, каковы были Изборск, Остров, Опочка и Гдов, в летописях упоминаются иногда и свои местные посадники, а в других – наместники, в крепостях – воеводы, в засадах – сотские и головы; в губах – губные старосты, а в волостях – волостели, старосты, приказчики и сельские тиуны, а судебные места назывались земскими избами. В древнейшие времена и по уездам, как на псковском вече, народ в сходках и съездках своих имел полную власть осуждать даже на смертную казнь. А с XV столетия право сие ограничено не только в уездах, но и в самом Пскове. Народ хотя мог назначать и требовать злодеям смерти, но должен был ожидать разрешения от псковского вече, и само вече, наконец, обязано было требовать на смертный приговор согласия от великокняжеских во Пскове наместников. В 1477 году, когда опочане без позволения псковского начальства убили одного коневого вора, то псковичи оштрафовали их 100 рублями, а в 1485 году, когда сами они в бунте казнили нескольких своих граждан, то вытерпели гнев великого князя.

По чину ларника, бывшего при вече, видно, что псковичи свято сохраняли у себя собрание своих уставов, грамот и приговоров. Но из них почти ничего до нас не дошло, кроме упоминания в летописях, и, вероятно, все они забраны московскими великими князьями при совершенном покорении Пскова. Самым первым уложением для гражданских судов могла служить им сперва «Русская правда», новгородцам данная от великого князя Ярослава Владимировича в 1016 году, и его же уставные грамоты, а по церковным судам в летописях упоминаются за основание греческий «Номоканон», или «Кормчая книга», и грамоты константинопольских патриархов, всероссийских митрополитов и новгородских архиереев. Из первого некоторые статьи находятся в летописях и разных сборниках, а из последних помещены и между правилами Стоглавого собора, бывшего в Москве в 1551 году. В одной синодальной летописи под № 348 историограф Н. М. Карамзин нашел общую для псковского духовенства и гражданства уставную грамоту или, может быть, только отрывок, либо прибавление к пространнейшей грамоте о судах. Сия грамота, вероятно, написана еще до подчинения Пскова московским великим князьям, ибо в ней не упоминается ни о них, ни о наместниках их, а только о князе, посаднике и судьях. В сем найденном отрывке узаконено: 1) духовных людей ни князю, ни посаднику, ни судьям не судить, а судить владычну наместнику; а в суде мирянина с духовным судить общим судом; 2) когда кто присвоит какую скотину и назовет ее доморощенной, то произвести о сем следствие; 3) кто перед начальником ударит на суде своего истца, тот должен заплатить ему рубль, а князю пошлину; 4) за барана заплатить хозяину шесть денег, за овцу – десять денег, а судье – пошлины три деньги; за гуся и гусыню – хозяину две деньги, а судье – три; за утку и селезня, за курицу и петуха – две деньги и прочее; 5) кто в пьянстве чем поменяется или что купит и, проспавшись, раскается, то разменяться; 6) княжьим людям не держать корчмы ни во Пскове, ни на пригороде, ни в ведро, ни в корец[12], ни бочкой меду не продавать; 7) кто доказывает кого в зажигательстве, то дозволяется отдать на вольную присягу; 8) кто у кого бороду вырвет и свидетелем не доказан, такому целовать крест и биться на поединке; а если свидетель докажет, то взыскать за бороду и бой два рубля, а свидетелю быть одному; 9) купивши корову, телят не требовать, а больную назад возвратить; 10) женщине с женщиной в тяжбе биться на поединке самой, а за себя бойца не нанимать ни которой; 11) кто искать будет за бой с пяти или десяти человек, или сколько ни будет, то взыскивать как за один бой один рубль и пошлину одну князю[13]. В сей грамоте заметно уже отступление от Ярославовой «Русской правды» в числе пеней, а закон о поединке женщин нигде не бывалый. Но великий князь Московский Василий Иванович после покорения Пскова в 1510 году дал псковичам свою уставную грамоту, которая также не дошла до нас.

0 псковских старинных обыкновениях и нравах, наравне с законами и уставами у каждого народа соблюдаемыми, мало известий оставили нам летописатели, потому что сии предметы в их время всем известны были и не требовали описаний. Гораздо более могли о сем писать иностранцы, бывавшие проездом или жившие во Пскове.

Но из них не позднее XV столетия имеем мы описателей, и то кратких. Недавно сделалось известным несколько подробнейшее сказание о псковичах одного немца, Самуила Кихеля, в путешественных его записках с 1585 по 1589 год, напечатанных в немецком периодическом издании под названием «Архив для географии, истории и науки государственной и военной» в 1820 году в 86 номере[14]. Он говорит, что псковичи в рассуждении приезжих иностранцев имели строгую осторожность, расспрашивали их о причине приезда и к одним только торговым из них людям больше имели доверенности, а опасались наипаче приезжавших из любопытства и шпионов. В город ни немцев, ни других народов они не впускали даже и тогда, когда принимали от них складные грузы и товары, и все переговоры с ними производили на мосту – с Завеличья, в город ведущего, против немецкого двора, и там только позволяли им прогуливаться. Если же кто из них хотел ехать в Москву, то пропускали и через город, но с ведома и дозволения наместника великокняжеского. Город Псков, – описывает Кихель, – первый по Москве величиной и даже более укреплен, нежели Москва, а Новгород тогда был уже в разорении. «Градские здания, кроме городовых каменных стен и церквей, – говорит он, – все деревянные, покрытые тесом, не исключая и дворов боярских, богатейших граждан и даже дворца великого князя. Ибо-де они думают, что каменные дома для жития нездоровы, а от сего при пожарных случаях нет там никакого спасения. Для погребения мертвых находятся за городом кладбища, и беднейших кладут в общую большую яму, выкопанную на четверть часа езды от города, под кровлей, и по наполнении, засыпав оную, выкапывают возле новую. При церквах же и в церквах погребают только богатых за вклады. В обращении они угрюмы и грубы; ни перед кем не снимают шапок; одежду носят опрятную, из хорошего сукна, покроем длинную, наподобие армянской, и между мужчинами и женщинами с малой разницей; обувь у мужчин и женщин подбивается железом. Женщины, когда выходят на улицу, то лицо закрывают, и одни только глаза их видны, а те считаются бесстыдными, кои сего не соблюдают. В самих домах своих женский пол имеет отдельное от мужчин жилище. Все вообще трудолюбивы, довольствуются малым, едят и пьют просто, без приправ; яблок и груш у них нет, но зато всякая зелень и овощи, а особенно много огурцов, коих за столом они могут съесть от 6 до 8; пьют много вина, и без оного лучший пир ничего не значит. Но также переносят алчбу и жажду более, нежели какой другой народ может. Против неприятелей мужественны, но сопротивляются более в городах и крепостях, нежели в чистом поле, и потому, хотя польский король Стефан шестьюдесятью тысячами войска осаждал их город, но безуспешно. Товары, ими отпускаемые за границу, суть рухлядные меха куниц, соболей, рысей, лисиц и волков, также кожи воловьи, бараньи, лосьи, лен, пенька, сало, а к ним остзейцы привозят сукна, шелковые материи и всякие мелочные изделия. Торг, прежде производившийся через Нарву, в сие время обратился через Псков». Таковыми были по Кихелеву описанию псковичи в XVI столетии. Надлежит еще к сему примолвить, что барон С. Герберштейн, бывший во Пскове лет за 70 до Кихеля, заметил уже в псковичах отличие от предков их. Вместо учтивых и вежливых нравов у псковичей, говорит он, после уничтожения их свободы и поселения в их городе московских переведенцев ввелись у них и развращенные московские обычаи. Ибо-де прежде в договорах своих псковичи бывали так искренни, чистосердечны и просты, что не употребляли на обман покупщика никакого многословия и одним словом сказывали правду. Однако ж не во всем еще последуют москвичам, и, например, волосы носят не по русскому обычаю, а по-польски, разделенные на две стороны. Твердость их в обдуманных намерениях известна была наипаче лифляндским соседям, всегдашним их неприятелям. Лифляндский магистр Шпангейм, в 1417 году ведший с ними договоры о мирном постановлении, уведомлял тогда прусского великого магистра, что сей народ как скоро что задумает, то его совратить от сего никак не возможно, и за то называл их «странными» и «упрямыми».