Вслед затем началась кровопролитнейшая и долговременная война с лифляндцами. Повод к ней подали сперва войска великого князя Ивана Васильевича, бывшие с ним в новгородском походе и после управы с новгородцами для добычи, бегая по северным их городам, вторгавшиеся и в лифляндские границы, за реку Нарву; а потом и сами псковичи, думавшие отомстить лифляндскому орденмейстеру Бернарду де Борху за то, что он весной 1479 года задержал в Риге псковских купцов, и хотя по ходатайству послов после отпустил их, но отнял их товары. То же сделали и дерптяне, засадив в погреб 45 человек псковских купцов. Псковичи, отправив к ним послов для освобождения заключенных, сами заключили бывших во Пскове дерптских купцов в погреб в охабне стены, а между тем, собрав отряд, 27 сентября вторглись в дерптские земли, произвели там великое разорение и, нахватав много полона, возвратились. Три месяца после того лифляндцы ничего не начинали в отмщение, и псковичи надеялись оставаться спокойными, так что, когда великий князь Иван Васильевич в декабре прибыл опять в Новгород, то князь Шуйский, семь посадников и по боярину из каждого конца, не предвидя Пскову опасности, отправились туда с подарком государю от города в 65 рублей и, сверх того, каждый с собственными подносами. В конце декабря великий князь взаимно прислал во Псков своих послов, но при них же пришло псковичам известие, что лифляндцы 6 января неожиданно напали на Вышгород, сожгли стену и Борисоглебскую там церковь, перерубили много людей, не щадя ни жен, ни детей, а несколько граждан и от пожара сгорело. Вестник об этом прибежал 7 января ночью, и в ту же пору дважды зазвонили в вечевой колокол, созвали народ, выбрали войско, и с ним посадники немедленно поспешили к Вышгороду, дабы застать там неприятеля, а на завтра, собрав с каждых четырех сох по одному конному, еще многие за ними туда же отправились. Но неприятель уже удалился и явился на другой границе псковской, под Гдовом. Оттуда также пришла весть во Псков, что 20 января весь посад около крепости этой сожжен им, а стены целую ночь разбиваемы были пушечными выстрелами, и часть ратных тогда же стояла под городком Кобыльем. Псковичи опасались уже ближайших нападений и потому назначили сбор своих ратных людей из всех пригородов к Изборску, а в Новгород к великому князю отправили гонца с просьбой о присылке вспомогательного войска. Великий князь немедленно прислал воеводу своего князя Андрея Никитича Ногтева с достаточным корпусом, который пришел во Псков 11 февраля и через три дня выступил к Изборску, где, совокупясь с псковскими войсками, пошел к Тростянскому погосту, а оттуда – через озеро к реке Амовже (Ембахе) осадил близ устья ее бывшую крепостцу, названную в летописи Костром, взял ее через три дня, нашел там много добычи, пушек и пороха, вывел в плен до 52 женщин и детей, а потом всю крепость сжег. Оттуда все войска двинулись к Юрьеву, или Дерпту, но, простояв под ним одни сутки, разорили только окрестности и со множеством пленных чухонцев и своих освобожденных возвратились во Псков. Неизвестно, почему столь краток был этот поход, но из последствия, что великокняжеский воевода через трое суток с неудовольствием из Пскова выступил в Москву, забравши с собой и пленных, можно заключить, что какие-нибудь несогласия были тому причиной. Псковичи вслед за ним посылали в Порхов двух посадников с просьбой о возвращении, но он не послушался, а лифляндский орденмейстер Бернард фон дер Борх, как скоро сведал об удалении московских войск, то того же 25 февраля пришел под Изборск, надеясь врасплох взять его. Но увидев, что оставленные там для стражи псковские войска упорно отбиваются, дабы не терять времени, потянулся к озеру по псковским волостям, начал жечь их, так что дым и пламя видны были уже во Пскове. К несчастью, тогдашний Псковский князь, наместник Василий Васильевич Шуйский, был совсем неспособен к воинским делам, а при гордости и грубости своей к гражданам склонен был только к пьянству и грабежу. Поэтому, не надеясь на него, посадники собрали наскоро с волостей и пригородов войско, вооружились, чем кто мог, и 1 марта встретили неприятеля уже за устьем – в Пецкой губе, на озере. Там передовые полки обеих сторон сразились на виду главных своих войск, а пока происходило это сражение, лифляндцы отрезали шедший ко псковскому войску отряд из 300 ратников и весь наголову побили, так что псковичи тогда о том и не сведали. Этим кончился весь этот поход. Ибо главные войска, неизвестно почему, простояв с утра до вечера на виду одно против другого, не сразились. По крайней мере, орденмейстер, скрыв свое намерение напасть с другой стороны, не захотел идти вперед и ночью удалился, а псковичи, не рассудив за ним гнаться, возвратились и сами в город, но вскоре узнали, что он перешел через озеро на гдовскую сторону, выжег все псковские посады и врасплох 4 марта вечером осадил Кобылинскую крепость; со следующего утра начал разбивать стены ее пушками, потом по лестницам пустил ратников своих на город, но, увидев храбрую оборону, которой распоряжался тамошний посадник Макарий, приказал обложить стены дровами и зажег их. Дым и пламя принудили осажденных кидаться через свою ограду, но осаждающие били их каменьями, кололи копьями и секли мечами, а весьма многие и погорели или задохнулись от дыма. Таким образом, была разорена эта крепость, в которой, по сказанию Псковской летописи, находилось 3985 человек жителей, из которых оставшиеся в живых все уведены были тогда и с посадником Макарием в плен. Столь жестокое мщение навело страх на псковичей. Сверх того, услышали они, якобы орденмейстер, жалуясь польскому и литовскому королю Казимиру на обиды их, просил и у него вспомогательное войско. Это вероятным казалось им и потому, что в Луцке литовский воевода ограбил одного псковского купца; также и в прочих литовских городах воеводы и мещане псковским купцам не позволяли торговать с немцами, а пленных русских, убегавших из Лифляндии через Литву, задерживали у себя. Посему вече псковское от имени своего князя Василия Васильевича Шуйского всех посадников из всего Пскова отправило к Казимиру посадника Василия Люшковича и боярина Юрия Ивановича с просительной грамотой о том, чтобы король не давал помощи орденмейстеру, не обижал бы в своем государстве псковских купцов, не запрещал бы им торговать с немцами и со всеми купцами, а литовцам запретил бы удерживать у себя псковских пленников. На это посольство Казимир ответствовал псковичам своей грамотой с обещанием не помогать лифляндцам, а обиды, причиненные псковским купцам, рассмотреть и удовлетворить, и запретить пленных, убегающих из Лифляндии, в Литве задерживать. Но в той же грамоте жаловался он, что много и его подданных ограблено, задержано и побито во псковских волостях и что многократно на то приносимы бывали посадникам жалобы, но управы не было получено[28]. Таким образом, псковичи со стороны Литвы хотя несколько и были успокоены, но лифляндский орденмейстер Бернард де Борх после разорения Кобылинской крепости дал им покой только на шесть месяцев и 18 августа опять явился с сильнейшим ополчением под Изборск. Он старался выжечь также и эту крепость, как прежде Кобылинскую, или разбить пушками. Но приметы к каменным ее стенам зажженного хвороста и дров ничего больше не произвели, кроме как дымом и пламенем мешали осажденным отражать неприятеля, а пушками долго было бы разбивать оную. Бросаемые в крепость тучи стрел с зажженными фитилями для произведения пожара внутри были также безуспешны. Поэтому, простояв два дня под стенами ее, не захотел он тратить больше времени, а пошел прямо ко Пскову. 20 августа явился он перед стенами псковскими и расположился на поле в Завеличье, которое до прихода еще его сами псковичи выжгли, дабы не дать ему пристанища, а в бродах выше города – на Выбуте, дабы не мог он перейти Великую реку, сделали завалы, и на стороже там поставлены были пригородские войска. Такую же стражу послали они и на устье реки Великой. Но это последнее место неудобно было к преграде, и на другой же день с озера по реке проплыли ко Пскову юрьевцы в 13 шнеках с военными и съестными запасами. Они, остановившись на лугу за монастырем Св. Стефана, расположили там свои батареи против Запсковья, а часть перевезли против Полонища и начали непрерывную стрельбу. В гражданах рождалась уже робость, так что многие стали разбегаться, и даже один посадник, Филипп Пукашов, ушел было, но был догнан. Сам князь их Шуйский приготовил уже оседланных лошадей для побега и едва был уговорен, и остановлен посадниками и боярами. Гонцы, посланные в Новгород и в Москву с просьбами о помощи, не возвращались, или, по крайней мере, ниоткуда не привозили обнадежения. Ибо великий князь был сам тогда занят войной с крымским ханом, а новгородцы после уничижения своего потеряли бодрость. В этих тесных обстоятельствах один из граждан объявил посаднику Стефану бывшее себе в сновидении повеление благоверного князя Доманта, завещавшего снять покров с гробницы его и с крестным ходом обнести трижды по стенам. Обряд этот немедленно в следующую же ночь был совершен. Граждане все ободрились, и, когда неприятель, сев на шнеки под прикрытием батарей, стал делать высадку на Запсковье – между церквами Лазаревской, в поле, и Спасской, за стеной, то есть на самый Варлаамский угол, – то народ, ринувшись на них с оружием, какое кто нашел, отразил их от берега, побил и потопил до 50 человек, а одним шнеком совершенно завладел. После этой неудачи неприятель покусился произвести пожар в городе, дабы отвлечь жителей. Они нагрузили два больших судна остатками горелого на Завеличье строения, сухим хворостом и соломой, обливши все это еще смолой, и поелику с Завеличья дул сильный ветер на город, то они зажженные суда эти пустили по реке – ближе к стенам, надеясь, что ветер, подняв горючие вещества через стены, раскидает их по градским зданиям, а сами приготовились переплыть на градский берег. Но и это покушение было неудачно, а в следующую ночь, к удивлению граждан, после пятидневной безуспешной осады Пскова орденмейстер со всеми войсками отступил и удалился в Лифляндию. Лифляндский летописатель Арндт приписывает это отступление, кроме недостатка в корме лошадям, опозданию Ревельского епископа, во время пущения зажженных судов и высадки на берег занимавшегося совершением литургии в стане своем, и робости Дерптского епископа при произведении высадки, после неудачи коей он же первый оставил союзные войска и прежде всех пошел со своими домой. Как бы то ни было, но несогласие неприятелей спасло Псков на сей раз почти от неминуемого взятия. Ибо сам же Арндт пишет, что войска лифляндского тогда было якобы 100 000, но в извинение ему говорит, что оно было большей частью из мужиков, не обученных военному искусству, а орденмейстер думал-де, что псковичи сразятся с ним на поле. При самой осаде они посылали к нему поверенных для переговоров, соглашались обменяться пленными и даже уступить ему некоторые земли, но он не умел воспользоваться этими предложениями. Впрочем, псковичи опасались еще возвращения его, и поелику не было им помощи ни от великого князя Московского, ни от новгородских наместников, а в Великих Луках стояли князья Андрей и Борис Васильевичи, по ссоре с братом своим великим князем Московским отошедшие от него и при себе имевшие до 10 000 войска, то псковичи обратились к ним с просьбой о защите и отправили в Великие Луки посадника Дорофея Гавриловича. Князья охотно согласились и со всеми войсками своими немедля прибыли во Псков 3 сентября. Граждане поместили самих их в княжьем дворе, а войска их расположили в Остролавицком и Боловинском концах и на Полонищи.
