Федор, еще совсем молодой, с резковатым лицом, слушал внимательно, хмуро. Казалось, он старался придать себе солидный, приличествующий должности вид. Он готовился к встрече с незнакомым еще председателем, который, очевидно, рисовался ему этаким хитроватым мужиком в седых усах. И когда нам открыл дверь худощавый парень в черной шапке набекрень, Федор, казалось, опешил: как-то не поверилось, что это и есть Ибрагим Алиевич, мудрец и титан.

Он чем-то походил на Федора, такой же прямой, смуглый, только глаза помягче. В их теплой глубине светились готовность, радушие и вместе с тем какая-то скованность, словно был чем-то озабочен, а показывать этого не хотел.

— Давайте, давайте, раздевайтесь…

А сам так и не скинул шапку.

Жена председателя, синеглазая, худенькая, с усталым лицом, уже хлопотала у стола.

— Здравствуйте, Биреза, — сказал Иван Иваныч со своей широкой искристой улыбкой. И взял женщину за руки. Биреза кротко отняла их, поклонилась и исчезла на кухне.

Почему-то все вдруг стали очень серьезными. Только Хасан Резванович оставался невозмутимо веселым. Сняв плащ и оставшись в длинной, потертой толстовочке, похлопал себя по бокам, крякнул:

— Ух, ты! Чичас греться будем.

Посреди горницы стоял большой дорожный чемодан, перехваченный бечевкой. Обойдя его, мы чинно расселись. Выскобленные полы, цветы на окнах делали комнату уютной. От голубых радиаторов вдоль стен шло тепло.

— Ого, — сказал Федор, — цивилизацию вводите?

Ибрагим рассеянно кивнул:

— Было несколько комплектов, никто не брал. Я себе провел, теперь отбою нет — доставай! — говорил он, слегка потупясь, по-прежнему напряженно. От длинных ресниц на щеках лежали тени.

— Вот и доставай, — вставил Федор. — А то небось лес на дрова изводят.

Председатель удивленно поднял бровь, но Иван Иванович поспешил замять неловкость, кивнул на чемодан:

— Ты что это, Ибрагим, уже не разводиться ли вздумал?

— Нет, — порозовел председатель, — какой разводиться…

Наконец он сбросил шапку, вздохнул:

— За границу в отпуск собрался, по путевке.

— А грустишь чего? Небось Резваныч денег не дает?

— Не даю, — обрадовался главбух, — ему давать — всем давать, а доход еще не подсчитан.

— Да при чем тут деньги?.. — И председатель тут же объяснил, что путевка у него на руках. Завтра отъезд, а сегодня сбор в городской гостинице. Но вот беда, машины в разгоне, не брать же трактор.

— Подкинем тебя, — сказал Васильев.

— Вот так всегда, — обронила хозяйка, ставя на стол миску кумачовых помидоров, — другому бы машина нашлась, а себе… — И она снова вышла на кухню.

Ибрагим только рукой махнул. Он явно чего-то не договаривал.

Через минуту Биреза вернулась, неся запотевший, видно, только что из погреба чайник.

— Давайте, дорогие гости, свой квас. Вишневый…

Резваныч разлил по стаканам:

— Побудем!

Ну и квас это был! После первой чашки оживился и сам хозяин. Теперь он сидел прямо, прижав локти к бокам, суетливо и зорко следя за тем, чтобы все пили, ели.

— Не торопи, брат, не торопи, — забасил директор и посмотрел в мою сторону, — лучше расскажи о своих делах. Я уж успел похвалиться, говорю, Ибрагим Алиевич у нас голова.

Такой уж он был человек, Иван Иваныч Васильев. Все, кто так или иначе входил в его директорскую орбиту, должен был немедленно воссиять собственным светом, а сам он гладил бритую голову и по-отечески радовался: вот, мол, знай наших!

Ибрагим мялся, неуклюже переводя разговор на другую тему, директор не уступал:

— О чем с москвичами беседовал, то и нам расскажи. — И тут же объяснил: — Приезжал к нам недавно высокий гость из Совета Министров, и не куда-нибудь, прямо сюда, в колхоз «Победа». Ибрагим ему интервью давал.

— Да что вы! — вконец смутился председатель. — Вы ешьте, ешьте… Мы теперь богатые.

— А, богатые, значит, — директор подмигнул Федору, видимо, намекая на причину их поездки. — И овощи есть.

— Есть, есть…

— Ага!..

Но тут в разговор вступил бухгалтер.

— Овощи-мовощи, фрукты-мрукты… Вырастить еще мало, собрать надо. Об этом с Москвой разговор был, о технике. Колхоз, говорил Ибрагим Москве, должен свой автопарк иметь, настоящий, а не ходить, просить — дай, пожалуйста, автобаза! Возьмем уборка. Спать минуты нет, а городской шофер спать надо. Воскресенье ему надо. Суббота, короткий день. Какой короткий, когда уборка — час как месяц! Арифметика!

— Точно, — поддакнул Ибрагим, — он тонну привезет, пиши ему две. За двадцать километров, пиши тридцать. Иначе ему невыгодно. — Ибрагим даже ладони вскинул: — А государству выгодно?

Председатель уже зажегся и не ждал расспросов.

— Иметь машины — еще не все. У нас техники много. А как ремонтировать? Нужны настоящие мастерские, станки! Чуть поломка, свой механик чик-чик — и обслужит. С него и спрос… Не на завод же вести. Там комбайн если и день простоит — это тысяча центнеров хлеба! А если неделю?!

Склонив голову, Ибрагим цепко прищурился. И мы, евшие этот хлеб, словно почувствовали, чего он стоит.

— Ну-ну, — обронил Федор, — помогаем же тебе. Выкручиваешься.

— Шибко ты умный, — сказал Ибрагим, — первый раз тебя вижу.

Тут директор воскликнул:

— Фу-ты, ну-ты, совсем забыл познакомить. — И он представил их друг дружке. И всем стало смешно от этого запоздалого знакомства. И чокнулись за хорошие отношения и взаимовыручку. Но Федор все-таки заметил:

— В пределах законности!

Директор укоризненно взглянул на Федора, покачал головой.

Заскрипела входная дверь. В сени ввалилась гармоника, загудели мужские голоса. Ибрагим поднялся, вышел. Вскоре музыка выплеснулась на улицу, растаяла. Ибрагим вернулся, объяснил: соседи заходили лошадь просить. Свадьба у них…

— Куда скотину в такую грязь? Тяжело! — нахмурился Хасан Резванович и, не дождавшись ответа, добавил: — А ведь дал небось? Транжирщик…

Внезапный порыв ветра ударил в ставень, дробно застучало по окнам. Председатель чуть заметно вздрогнул, с лица сбежала улыбка. И эта внезапная перемена в нем, гудение ветра снова родили странное чувство напряженности: словно бы в доме не все ладно, и мы тут не совсем кстати, и пора уходить.

— Град, что ли? — Ибрагим прислушался, покачал головой. — Значит, к морозу… Выходит, прав старик… Есть тут у нас один, лучше барометра. А мы еще картошку не выкопали.

— Успеешь! — сказала жена. — Другие еще не начинали. А у тебя путевка за границу — пропадет!

— Под снегом останется, — не слушая, перебил Ибрагим. — А я обещал по три кило на трудодень.

— Больше получится, — заметил главбух.

— Может, и больше, но лучше не обещать. Обманешь — худо будет, не простят. А мы только на ноги встали… — И, взглянув на главбуха, вдруг заговорил громко, точно желая пресечь возможные возражения: — Если бы еще комбайн уборочный был в порядке, а то поломки, сваривать надо, к соседям ехать за трансформатором. Опять время! А тут эта путевка…

Он уныло и как-то просяще взглянул на жену, но та отвела глаза.

Снова стукнула дверь в прихожей. На сей раз без музыки, без топота. Лишь робко скрипнула половица. Биреза, выбежавшая в сени, позвала:

— Брагим…

Председатель поднялся. Он был бледен, даже глаза потемнели. Нашарил шапку, сказал:

— Ну вот, плохо… — И медленно вышел…

Иван Иваныч пытливо взглянул на Хасана Резвановича, ковырявшего вилкой помидор.

— Такая жизнь, — сказал главбух, — налево свадьба, направо слезы. Тракторист умирает. Рак.

Стало слышно, как позванивают от ветра стекла.

— Вместе колхоз поднимали, — Резваныч взял чайник, взболтнул остатки: — За тракториста! Какой человек! Операцию сделали, доктор сказал: близко бензина не ходи, отдыхай. А он на трактор сел, за день поле картошное спахал. Потом лег, больше не встал…

Вошли хозяева. Биреза села, зажав между коленями руки. Ибрагим в надвинутой шапке оперся о косяк. Вдруг совсем по-мальчишески сморщился, прикусил губу. Все молчали.