К тому времени, когда кончился запас тюбингов, был освобожден Днепропетровск. Завод лежал в развалинах, цех тюбингов разрушен, однако было уже дано указание из Москвы — за восстановление цеха взялась железнодорожная часть. Весьма чутко отнеслись к хлопотам Чеснокова в обкоме партии, увеличив рабочим хлебный паек. Да и люди принялись за дело с небывалым энтузиазмом, будто мстили немцам за их варварство. Ровно через три недели цех выдал первую продукцию!

— В Москве даже не поверили, получив мою телеграмму. Попросили подтвердить…

Война настроила всех — от мала до велика — на какой-то особый лад. Служебный кабинет с раскладушкой и умывальником стал домом, люди отрешились от устоявшихся привычек, потребностей, превратились в солдат трудового фронта…

Однажды в полночь на столе Андрея Семеныча затрещал телефон.

Ведавший монтажом инженер Гастеев доложил, что для завершения работ на Замоскворецком радиусе не хватает ста километров кабеля.

— То есть как… — У Чеснокова даже похолодело внутри. — О чем же вы раньше думали?.. — спросил он хрипло.

И самому стало страшно от этой внезапно наступившей тишины.

Была ли здесь чья-то оплошка, или кабеля с самого начала недобрали — раздумывать было поздно. Дисциплина военного времени сурова, ответственность велика.

— Виноват, — только и вымолвил Гастеев, — готов нести любое наказание.

— Смелый вы человек, — все так же тихо произнес Чесноков, накаляясь против собственной воли, потому что уважал Гастеева как хорошего работника. — Но мне с вашим наказанием чай не пить! Мне нужен кабель, вот и думайте!

И положил трубку.

Постепенно, как это бывало не раз, приходило спокойствие. Еще ничем не объяснимое, вызревавшее из привычной убежденности, что безвыходных положений не бывает: не в пустыне живем. Только без паники, взять себя в руки, прикинуть…

Он уже потянулся было к телефону, чтобы вызвать начальника электромеханических устройств Николая Владимировича Церковницкого, как в дверь постучали, и тот сам вырос на пороге — высокий, подтянутый, чисто выбритый, он всегда брился ночью, чтобы сэкономить утреннее время. Весело тряхнув белокурым чубом, присел у стола.

— Все знаю, — упредил он рассерженный жест Чеснокова. — Гастеев мне звонил.

— Не вижу в этом ничего приятного, — буркнул Чесноков, не сводя глаз с гладких щек Церковницкого. Еще подумал, поморщась: «Неужто одеколоном мажется? Ну конечно, у него воз полегче моего. Хотя…»

Николай Владимирович Церковницкий слыл человеком неугомонным и вездесущим. За полгода до пуска станции он уже подгонял электриков, указывая на возможные узкие места, тормошил начальство, критиковал на собраниях «резинщиков» с Мытищинского вагоностроительного, подкрепляя свои слова статьями в многотиражке. Ему говорили: «Им статья как слону дробина. Не наш ведь завод». — «Что значит — не наш? — вскипал Церковницкий. — Советская власть одна!»

И не зря Андрей Семеныч, раздумывая, к кому бы обратиться за советом, вспомнил о Николае Владимировиче.

— Кто может помочь?

— Мосэнерго, — коротко изрек Николай Владимирович, когда-то работавший в этом учреждении. — У них есть кабель… Должен быть!

— Думаешь, дадут?

— Уверен, но без поддержки МГК не обойтись…

Утром кабель был получен. Так была решена проблема. Одна из многих.

И зря я вначале поражался быстрым темпам проходки метро в условиях войны. Ведь какие люди работали под землей!

— Вот, скажем, Костя Овчинников! Вы бы видели его! — взволнованно заговорил Чесноков. — Богатырь! Волжанин! Таких работников я больше не встречал. Ну, правда, резковат малость, но справедлив! Люди в нем души не чаяли. И умница, каких мало. Московскую капризную породу читал как раскрытую книгу. Загодя знал, где какую ставить крепь. Но уж если своих сил не хватало, помогали опять-таки нам безотказно. Да разве можно отказать таким, как Костя?!

По линии Совнаркома метростроевцев опекал Василий Гаврилович Поликарпов, обычно отвечавший на просьбы: «Сам приеду, погляжу».

На этот раз было на что посмотреть. Костя при всем своем умении не мог рассечь тоннель к станции «Арбатская» — невиданный по напору слой воды сбивал с ног. Сутки работали люди, не просыхая.

По дороге на аварийный участок, пока Чесноков горячо объяснял товарищу из Совнаркома, какой человек Овчинников и как он все же умудряется сдерживать лавину воды новой, придуманной им крепью, о том, как до зарезу нужен хоть пяток водолазных костюмов, иначе проходка станет, Поликарпов помалкивал. Лишь на участке, когда Костя, слепой от воды и глины, вняв зову гостей, втянул их на площадку через узкую горловину, нещадно ругаясь при этом: «Что тут смотреть? У нас не театры!» — Поликарпов сказал:

— Постараюсь помочь.

А Чесноков, перекрывая шум воды — все в минуту промокли до нитки, — закричал смутившемуся Косте:

— Это ж товарищ из Совнаркома, попридержи язык!..

Поликарпов, как был мокрый, в каске, сел в машину и поехал в Кремль.

В полночь, едва дали отбой воздушной тревоги, к складу Метростроя подъехали крытые брезентом грузовики, в них лежали водолазные костюмы и десять тысяч спецовок.

Овчинников не ушел со смены, пока не поставил заслон воде.

Андрей Семеныч рассказывал. Одна история сменяла другую, из них складывалась картина военных будней…

Каждый день нес с собой новые заботы, новые задачи. Жарким августом, когда солнце, будто огромная огненная ракета, зависало в рокочущем от моторов небе, несколько бригад были посланы строить оборонные объекты в районе Бородина. Базу надо было создавать самим…

Мне в своей жизни довелось поработать в полевых условиях на сооружении дорог, дамб, мостов — и всякое приходилось видеть: и путаницу, и штурмовщину. Но как же радовалась душа, когда за дело бралась мобильная колонна — отряд со сложившимся коллективом, где все было налажено, каждый знал свое место и все делалось без лишней суеты. Стук топоров, визг циркулярной пилы, жужжанье сварки — и, как в сказке, вырастали легкие бараки, гаражи, мастерские, подводилась вода. Короткий посвист движка оповещал о пуске подстанции. А в котельной, окутанной морозным паром, грелась вода для утренней заправки машин — и они минута в минуту выезжали из ворот, а вскоре на объекте поднимались штабеля труб, кирпича, арматуры…

Это в мирное время… А здесь и в военное было так же, может быть, еще четче, сноровистей, быстрей. Группу метростроевцев возглавили инженеры Стрымбан и Рахлин. Из Москвы по Волге на баржах уже везли гравий и цемент, доски и оборудование для подстанции. На месте разыскали глину. Стали готовить раствор, бетон. В палаточном городке все решал график. Военные специалисты показывали, где и как надо строить, куда повернуть амбразуры дотов, уточняли сектора обстрела.

Рыли противотанковые рвы, ставили ежи, сотни, тысячи, десятки тысяч ежей.

А в воздухе кружился ставший привычным фашистский разведчик, и ровно минута в минуту — враг был аккуратен — завывали в небе «мессеры».

— Эта ихняя аккуратность, — усмехается Чесноков, — нас во многом выручала. Прятались загодя, так что толку от налетов было немного. Ночью старались не работать, чтобы не обнаружить себя светом, подвозили материалы. Но от зари до зари выкладывались до конца.

Сам Андрей Семеныч все же попал однажды под пулеметы врага. Ездил в Бородино часто. Путь неблизкий, поэтому об отдыхе пришлось забыть, а тут и вовсе едва жизни не лишился. Хорошо, что вовремя заметил стремительно мчавшиеся навстречу машине бурунчики пыли. Поднял глаза и, мысленно ахнув, крутанул руль вправо. Очередь со свистом прошла мимо, а с нею и самолет на воющем вираже. «Эмка», трижды перевернувшись, стала на четыре колеса. Сидевший позади парторг управления Матвеев только и сказал: «Повезло». Ошеломленные, несколько минут сидели молча.

— Потом и не такое бывало. Человек ко всему привыкает. Иногда ему просто не до страха. Надо было кончать с рубежами… Вообще, — Андрей Семеныч покачал головой, — начинать рубежи было легче. А вот свертываться, скрытно уходить под огнем напиравшего фашиста со всем имуществом, оборудованием, людьми… — Он глубоко вздохнул и добавил: — Однако сумели.