Правда, эти племена исчезают, но больше от сифилиса и водки, чем от добровольного слияния с имперским племенем. О воспаленной ненависти к нам поляков, евреев, финнов, латышей, армян (а в последнее время и грузин) я напоминать не стану, но даже сравнительно мирные инородцы, татары, разве они "объединены с нами общими идеалами"? Совершенно напротив: они объединены с нами не больше, чем Коран с Евангелием. Еще недавно ко мне приезжал один православный епископ с Волги. Он рассказывал крайне тревожные вести о татарском национальном движении, о быстрой татаризации тюрко-финских племен, об антигосударственном, враждебном России подъеме русского ислама. Что это правдоподобно, обратите внимание на так называемую мусульманскую группу в Думе. Едва сложился парламент, как татары отгородились в нем в свой лагерь, который во всех вопросах идет рука об руку с польским колом и с кадетами. Во второй Думе я лично наблюдал одного татарина-депутата, молодого и образованного, – его ненависти к России позавидовал бы любой жид. Пусть некоторые депутаты из татар держат себя посмирнее и поумнее, но, умея лучше скрывать свои мысли, они, может быть, тем самым и поопаснее кричащих шовинистов.

Удивительно, как ничего этого не замечают наши благодушные октябристы! Близорукая, слепая партия! Вместе с кадетами первого сорта они составляют, мне кажется, ту доктринерскую, оторванную душой от народа часть интеллигенции, с которой начинается самопредательство нации, историческая самоизмена. Любая фантастическая, лишь бы книжная мысль превозмогает в их мозгу самый реальный и грозный факт. Давно ли, кажется, вся Россия горела в инородческом открытом бунте? Давно ли евреи расстреливали царские портреты и царских чиновников, давно ли неистовствовали латыши, давно ли останавливали железнодорожное движение поляки, давно ли резались армяне и татары, не говоря о финляндцах, шведах, грузинах и всякой другой прелести? Всего лишь четыре года тому назад это было, и А. А. Столыпину все-таки кажется, что инородцы составляют с нами добровольную "семью народов, объединенных общими идеалами". Хотя в последнее время мне довольно часто приходится употреблять слово "маниловщина", но, право же, без него обойтись трудно. Сам мой почтенный оппонент догадывается, что в милой семье русской Империи не все благополучно. "Бедствия России, – говорит он, – ослабили спайку" инородцев с нами. Хороша спайка, если она держалась до первого бедствия! Хороши семейные идеалы: едва Империя потерпела неудачу, как со всех концов г-да инородцы начали ввозить оружие для внутреннего бунта и без объявления войны начали бить русских генералов и городовых где попало! А. А. Столыпин мечтает о том, чтобы вновь "срослись нормально болезненные швы", то есть чтобы инородческий вопрос снова вернулся в состояние скрытой крамолы, ждущей первого внешнего бедствия России, чтобы прибавить ей такое же внутреннее бедствие. Притворяться всечеловеками, ухаживать за враждебными инородцами, натаскивать в Россию евреев, поляков, армян, латышей, финляндцев, немцев, сдавать им постепенно все государственные и общественные позиции – вот что наши либералы называют имперской политикой. Нет, г-да октябристы, это не политика вовсе, это – самоубийство, и живая часть русского общества никогда не согласится с вашим безумием и не простит вам его. Между националистами и вами невозможно в этом никакое согласие, и чем глубже будет между нами раскол, тем лучше. Вы, с виду мирные и будто бы патриоты, с виду мечтательные и благодушные, на самом деле вы глубоко равнодушны к России, и вас безотчетно тянет на сторону врагов ее.

"Империя – мир", – провозгласил бездарный император Франции и этим погубил монархию. Империя – мир, твердили наши ухаживатели за внутренними врагами и вместо ласки от них дождались таски. Дождутся и не такой еще! Империя – как живое тело – не мир, а постоянная и неукротимая борьба за жизнь, причем победа дается сильным, а не слюнявым. Русская Империя есть живое царствование русского племени, постоянное одоление нерусских элементов, постоянное и непрерывное подчинение себе национальностей, враждебных нам. Мало победить врага – нужно довести победу до конца, до полного исчезновения опасности, до претворения нерусских элементов в русские. На тех окраинах, где это считается недостижимым, лучше совсем отказаться от враждебных "членов семьи", лучше разграничиться с ними начисто. Но отказываться от своего тысячелетнего царства ради какой-то равноправной империи, но менять державную власть на какое-то "водительство" и "руководство" – на это живая Россия не пойдет.

16 марта

Любопытная телеграмма вчера напечатана из Тифлиса. "По распоряжению экзарха Грузии в Эчмиадзин выехала для присутствования на похоронах католикоса депутация от православного духовенства в составе заместителя экзарха епископа Григория, ректора семинарии Пимена и архимандрита Антония". В самом Тифлисе, в Ванкском соборе, будут совершены заупокойная литургия и панихида, "на которых будут присутствовать высшие чины гражданского ведомства".

Неужели это не ошибка? В данном случае, мне кажется, или телеграф, или православное начальство наше, но кто-нибудь из них делает очевидную несообразность. Мы живем в век чрезвычайно либеральный, когда терпимость – высший принцип. То, что маленькая армянская народность исповедует какую-то особенную веру, это в высокой степени безразлично для всего теперешнего православия. Вообще никому не приходит в голову беспокоиться о том, как именно веруют ближайшие люди, с которыми сталкиваешься ежедневно. Если угодно, соотечественники могут ни во что не веровать; всем кажется, что это дело исключительно личной совести. Сама иерархия православная охвачена духом безграничной терпимости. Не только она никого не преследует за разноверие, но ни с какими еретиками даже не спорит, по крайней мере сколько-нибудь серьезно. Просто не хочется спорить о вопросах веры. Считается даже неловким об этом спорить. Когда Лев Толстой открыто ополчился на Церковь и предал ее основные догматы и таинства поруганию, Святейший Синод едва решился в крайне вежливой форме удостоверить факт, что граф Толстой не принадлежит более к числу православных.

Психология нашей церковности состоит в том, что Церковь как бы конфузится своей древней строгости. Она делает все возможное, чтобы показать, что она вовсе не так строга, как говорят о ней. Наоборот, она терпима, терпима в широчайшей степени. Древняя строгость – это "так просто", она числится "на бумаге", на практике же и Церковь в наш просвещенный век придерживается принципа: laisser faire, laisser passer. Множество фактов этой почти безграничной уступчивости вы заметите каждый день. Иногда эти факты бывают весьма выразительными. Когда несколько лет назад вышли облегченные правила для офицерских дуэлей, возник вопрос: как же быть, однако, с Катехизисом Филарета, где поединок приравнен к убийству с заранее обдуманным намерением, то есть к преступлению против шестой заповеди? Орган духовного ведомства высказался очень мило: в следующих изданиях Катехизиса достаточно выпустить что касается поединков – вот и все. Не правда ли, как вопросы совести решаются легко и просто! Когда умер плохо крещенный еврей Пергамент, православное духовенство затруднялось его похоронить. Не потому затруднялось, что заведомо всем было известно, что Пергамент крестился формально, чтобы выгодно жениться, и что фактически он православным никогда не был. Это не остановило бы наше духовенство – смутило же его то, что Пергамент самоубийца, а таковых отпевать нельзя. Но тут выступили кадетские депутаты. Армянин и поляк побежали к премьер-министру, к митрополиту, и в конце концов еврей был торжественно похоронен по всем правилам Православной Церкви. Еще пример из последних дней. В Святейший Синод начали поступать многочисленные прошения православных о том, чтобы воспрепятствовать постройке в Петербурге языческого (буддийского) капища. Если верить газетам, митрополиты наши хотели было ходатайствовать в этом смысле, но пришло письмо от П. А. Столыпина, разъясняющее, что "этот шаг был бы ошибочным", и митрополиты взяли свое намерение назад.