Этот одичалый уголок (на железной дороге, однако) не был бы освещен печатью, если бы не случилось уголовщины. В числе диких игр была игра в "покойника": одного парня, 19 лет, раздели, обмыли, одели в саван, положили в гроб и затем торжественно отпели. Попа и дьякона изображали мужики, одетые в женские рубахи, с полотенцами на плече. Отпевали "при вопле и стоне всей избы", а затем покойник, лежавший как мертвец, и в самом деле "рехнулся", по выражению крестьян. Около сотни крестьян в возрасте от 12 до 70 лет подлежат теперь суду. Вдумайтесь в эту случайно вынырнувшую на поверхность картинку из глубины народной. Все, что описано, творится в местности, где давно известен пар и электричество, где город и столица - рукой подать, где земские школы существуют уже более 30 лет. Есть, стало быть, и новая интеллигенция деревенская - народные учителя, фельдшера и т. п. Самое первое условие прогресса в глазах левых партий - наплыв инородцев - тут идет вовсю: евреями, поляками, немцами, латышами Смоленская губерния прямо кишит, и особенно евреями. Скажите же, может ли национализм русский одобрить столь удивительные результаты 50-летнего "прогресса"? Свобода народу от древних дисциплин была дана для того, чтобы, "осенив себя крестным знамением, православный народ призвал Божие благословение на свой свободный труд", залог всевозможных хороших вещей, указанных в манифесте 19 февраля. Вышло, однако, совсем-совсем не то...

Полстолетия назад эта мерзость нравов, это глумление над Церковью, этот сатанинский цинизм в избе, где стоят иконы, были бы невозможны, психологически нестерпимы. Очевидно, нашествие всех иноземных отрицаний нашей древней нравственной культуры разбило последнюю, но не создало новой, и вот великое племя наше болезненно зашаталось на своих корнях. За пятьдесят лет нельзя было, конечно, уйти далеко, если подниматься на высоту. Но этого времени было вполне достаточно, чтобы местами народу очутиться на дне пропасти. Жидопрогрессисты наши могут злорадствовать одичанию великой расы, той самой, что когда-то под Смоленском героически отстаивала Россию, - но нам, которые считают себя плотью от плоти народной и костью от костей его, не до злорадства. Мы видим, к чему ведет фальшивый прогресс, чуждый природе нашего племени. Видим, к чему ведет измена своему Богу и идолопоклонство перед чужими кумирами. Мы глубоко верим, что если бы власть наша не потеряла древний дух народный (в лице Петра 1 и несколько раньше), если бы она оставалась верной началам народного благочестия и народного к себе доверия, то Святая Русь до сих пор оставалась бы святою и не испоганилась бы местами до гниения заживо...

Первый национальный съезд (точнее, первое собрание представителей всех отделов Всероссийского национального союза) не берет на себя больших задач, это просто деловое собрание для текущих нужд партии. Но главная сила всякой партии - не в удовлетворении текущих нужд, а в ярком сознании основной задачи. Воспользуемся тремя днями собрания, чтобы лично ознакомиться, сблизиться, обменяться наиболее наболевшими думами и рассудить о дальнейшем ходе дел. Но не забудем при этом о своих девизах, о тех заветах, что создали партию. Если эти заветы в силах были создать ее, то в силах будут и поддержать ее, и дать ей рост. Мы выступили последними после бури - мы можем считать себя первыми очнувшимися от грома. Пора великому народу нашему перекреститься! Пора вспомнить о суде Божием, о могилах предков, о колыбелях потомства. Национализм борется за жизнь народную, но не за всякую жизнь, а лишь за достойную бытия.

16-18 февраля

Маленькие сумасшествия спасают мир. Разве не сумасшествие любовь, которая, по словам Данте, движет даже небесными светилами? Разве не необходимо "священное безумие" для героя или маниакальная страсть для художника или истинного ученого? Чтобы достичь сколько-нибудь крупного результата, разве не необходимо некоторое помешательство в труде, то есть развитие трудоспособности до idee fixe? Без порыва, без подъема в некоторое ненормальное состояние совершенно невозможны те почти чудесные результаты, которые дает только сверхчеловеческая энергия. Разве железнодорожный мост не чудо? Разве телефон не чудо? Разве прививка оспы не чудо? Вообще культура разве не представляет из себя сверхприроду, сверхъестество? Но это сверкающее и гремящее сверхъестественное, что поймано человеком и приспособлено к машинному производству, - разве оно покорено обыкновенными, естественными умами?

Свобода, равенство, братство... Это такие же прекрасные вещи, как, например, молодость, красота, здоровье. Но разрушить общество во имя свободы не то ли же самое, что разрушить его во имя красоты?

Революционное безумство заключается в том, что оно не признает природы как она есть, а хочет ломать ее во имя отдельных ее моментов. Что вы сказали бы, если бы раздался крик: "Смерть безобразию! Смерть болезни! Смерть старости!" Теоретически, конечно, есть что-то справедливое в этом требовании: разве не желательно, чтобы все люди были прекрасными, здоровыми, молодыми? Но, истребив всех не таковых, реформаторы получили бы разрушенное человечество.

Несомненно, в природе есть методы для достижения революционных целей - но долговременного действия. Это методы эволюции, органического развития. Поучиться у природы вообще нелишне, а особенно поучиться ее терпимости.

Аристократия (когда она была таковой) вносила в законодательство то, что она несла в себе: удовлетворение миром, гордое довольство, сознание своего величия и превосходства. Аристократия ставила в основу закона идеалы, ею уже достигнутые, то есть с доказанной их достижимостью. Отсюда религиозность старых законодательств. Бог, царь, лучшие из народа, народ - общество представлялось священной горой вроде Синая с вознесенным в вечность законом. Первая черта закона была неприкосновенность. Разве Моисееве законодательство подлежало пересмотру? Разве в самой мысли допускались тут реформы? Закон потому и назывался законом, что, подобно законам природы, он казался вечной формулой общества, установленной при его творении. Одно поколение за другим, не рассуждая и не заботясь, не критикуя, а поклоняясь в благоговении, входило - как соки дерева - в заранее сложившиеся направления жизни, в ствол, в сучья, ветви и веточки органического строения. Оттого не только аристократия, но и весь народ ощущал то же, что аристократия, - удовлетворенность и довольство действительностью. Аристократизм проникал собой толщи народные, как общий стиль здания, от вершины до фундамента. В каждом (хотя бы малейшем) деле доходить до совершенства, не бояться трудностей, а побеждать их, быть во всякой борьбе без страха и упрека - хотя бы в борьбе с куском железа, из которого делается подкова, - вот общий девиз народа-рыцаря, каким был каждый средневековый народ.

Религия старается задержать человечество в молодом возрасте, свежем, мечтательном и блаженном, а наука старается его состарить. Религия - древо жизни, наука - древо познания добра и зла. Религия - связь с Богом, наука - связь с миром. Что такое вера, как не детское доверие? Что такое знание, как не сомнение? Сомнение до конца, ибо, пока мы не знаем таинственной сущности бытия, все наши знания лишь относительны. Религия благороднее науки, насколько доверчивость благороднее подозрительности. Не все ли равно, во что верить, - лишь бы душа имела перед собой яркую картину из своих лучших чувств. Человечеству нужен прекрасный или ужасный, но во всяком случае волнующий сон, переживая который можно бы искренно плакать, восхищаться, надеяться и любить. Религия - драма чувства, волшебная и пестротканая. Наука -

трагикомедия ума, блуждающего в девственном лесу. И все-таки они родственны, эти две стихии, как родственны мир и Бог. И все-таки они неразделимы, обе величественны, обе бесконечны.