Вместе с целым светом Россия стремительно входит в новый, страшно сложный международный век. Поле дипломатии расширилось на весь земной шар. Горизонты раздвинулись, границы стран сделались зыбкими как никогда. Вместо одного Востока у нас явилось несколько Востоков, один опаснее другого. Отдаленные, не граничащие с нами страны начинают, подобно Америке, оказывать тяжелое давление на наши колонии. Дипломатия в этих условиях приобретает характер непрерывной, самой ответственной перед родиной, самой зоркой стражи. Годится ли такая стража из чужих людей?

 Бегство офицеров из армии необходимо остановить: сказать страшно, до какой степени увеличились местами некомплекты. В то время как в адской войне последней офицеры гибли тысячами - и не бежали, - сейчас, в мирное время, они бегут от каких-то условий хуже шимоз и пулеметов.

Выталкивает из армии не физическая, а нравственная сила, как и притягивает она же. Измените психологические условия офицерской службы - и бегство остановится. Сделайте службу интересной - и бегство остановится. Отодвиньте позор войны и верните почет, сделайте так, чтобы офицер не краснел в обществе и не чувствовал себя неловко даже в своем кругу, - и бегство остановится. Как это сделать? Конечно, панацеей всех военных бед была бы блестящая, победоносная война, но о ней не станем говорить. Будем, если можем, втайне готовиться к ней всеми силами, всей жаждой духа, сделаем ее мечтой хотя бы нескольких поколений, но пока не станем говорить о ней. Есть средства не столь волшебные, как победа, но все же очень серьезные, чтобы удержать армию от развала. Ибо бегство офицеров - ведь это мирная паника, дезорганизация, деморализация всей колоссальной народной силы, что называется армией.

Первое: нужно поставить во главе армии, на посту министра героя, военного генерала, а не штатского. Тут решительно необходимо знаменитое имя, уважаемое, если не обожаемое всей армией. Явись сейчас Скобелев (допустим чудо), с ним вернулась бы потерянная надежда, с ним взошло бы закатившееся солнце веры в себя. Увы, не сумели уберечь великого человека. Но хоть и несчастная война - все-таки она выдвинула ряд блестящих талантов или, по крайней мере, блестящих кандидатур на славу. В растерянном, злосчастном обществе нашем все время идут слухи и толки:

"Слышали? Говорят, Зарубаева [10] назначают в министры". Или: "Есть слухи, что Гершельман [11] приехал". Или: "Что же Мищенко? [12] Ничего не слыхать о нем?" и пр. В бессвязных толках и спорах здесь, внизу, под олимпийскими тучами, чувствуется верный инстинкт народный, vox populi. Народ и общество хотят большого человека на большом месте. Хотят такого, кому каждый солдат от всего сердца отдал бы военную честь. Хотят представителя славы народной - героя.

Невидимое и неведомое, но какое чудесное это могущество - слава! Как тяготение, влекущее темные тела к солнцам, слава немногих притягивает к себе бесчисленные массы. Не только военные, но и все люди во все времена требуют авторитета, моральной власти, требуют блестящих точек, которые повергали бы в гипноз. На чем же основано самое существо власти, как не на очаровании? Чем иным может быть связана буйная воля народов, как не добровольным подчинением некоторым исключительным людям, над челом которых вспыхнул огненный язык славы? Скажут: слава обманчива. Перед войной мы имели знаменитого военного министра. Главнокомандующим имели героя, друга Скобелева. Что же вышло толку? На это я замечу, что слава и тут не обманула. Генерал Куропаткин [13] приобрел славу как талантливый начальник штаба при гениальном полководце. Если бы поверили именно его славе, а не скобелевской, то генерал Куропаткин оправдал бы ее. Когда генерал Куропаткин был назначен главнокомандующим, в Петербурге ходила ядовитая фраза, кажется, Драгомирова: "А кто же в Скобелевы будет назначен при Куропаткине?" - до такой степени в сведущих кругах держалось убеждение, что генерал Куропаткин хорош только на вторые роли. Не слава Куропаткина обманула Россию, а наше неуменье разобраться в ней. Впрочем, знаменитость генерала Куропаткина все-таки принесла огромную пользу: если бы тот же генерал Куропаткин на посту министра не имел никакого имени, никакого обаяния, может быть, наша армия развалилась бы еще до войны и на войне не сумела бы сделать того, что сделала. Все-таки Россия верила в этого человека и выдвинула за десять тысяч верст миллион штыков. Что Россия оказалась с этой силой разбитой, виновата не военная знаменитость генерала Куропаткина, а кое-какие его штатские недостатки - трусость, не перед японцами, а перед петербургскими канцеляриями. Чернила сгубили храброго друга Скобелева, а не вражья кровь!

Итак, появление какого-нибудь знаменитого генерала во главе войск есть первая спасительная мера, чтобы остановить расстройство армии. Г-н Редигер [14], как говорят, почтенный человек, но во всех отношениях незначительный. Никогда, ни при каких условиях он не обещает быть знаменитым, ибо вся карьера его в его возрасте выяснилась. Не боевой генерал - как он может быть вождем героев? Почти "не нюхавший пороха", не переиспытавший великих страстей под громом и хохотом смерти, что такое г-н Редигер со своими профессорскими лекциями, ведомостями, штатами, квитанциями etc, etc? У него, мне кажется, не может быть военной души, как не может быть у моряка морской души, если он не плавал достаточное время в морях, не переживал океанской трепки. Все почтенные познания г-на Редигера книжны. Как свеча на солнце, они мгновенно обращаются из света в тень, они бледнеют перед образованностью боевого опыта, совсем особого. Кому, скажите по правде, интересны ведомости и штаты г-на Редигера? Пусть они совершенно необходимы и кто-то, какой-то чиновник, должен этим заниматься. Но сила армии, сила духа - в интересном, а интересное есть талант, героизм, легенда, слава! Именно в мирное время, когда слагается сила войск, необходимо, чтобы первое место в армии занимал интересный человек. Ибо только такой в состоянии всех заинтересовать своим призванием, притянуть и вовлечь в службу обширный круг подчиненных лиц.

Кроме того, что г-н Редигер ничем не выдается, не имеет за собой ни подвигов, ни военного авторитета, за ним есть то отрицательное качество, что он иностранец. Как финский швед, он вдвойне человек нерусский, ибо у него в соблазнительной близости есть свое особое отечество, особая конституция, особое кресло в гельсингфорском сенате. Более чем вероятно, что г-н Редигер не мечтает об этом кресле: держать в руках армию великой империи заманчивее, чем быть сенатором игрушечного финляндского "государства", - но надо же вникнуть в наши народные интересы. Нельзя держать иностранцев на государственной службе, если это люди небольшого таланта. У больших людей есть внутренний могущественный, неодолимый импульс - призвание. Оно толкает человека на работу, тиранически заставляет доводить работу до совершенства. Остерман [15], Миних [16], Екатерина II были иностранцами, но они чуждой им России служили с превосходным рвением и успехом. Возможно, конечно, что они и любили Россию (в особенности что касается Екатерины, здесь выросшей). Талант привязывается к работе, как к родине своего духа. Спрашивается, есть ли тот же двигатель у посредственных или даже не слишком даровитых иностранцев? Конечно, нет. Они остаются посредственными тружениками, их энергия не может не подавляться постоянным сознанием, что они чужие в стране. Я совершенно понимаю обрусевших инородцев - те еще сойдут за русских. Но можно ли допустить, чтобы немец, считающий себя немцем, поляк, считающий себя поляком, швед, считающий себя шведом, служили русскому национальному и государственному делу с тем же чувством ответственности и жалости за свою землю, как коренные русские? Извините, я этого психологически не допускаю. Самые порядочные, самые добросовестные немцы, поляки, шведы, евреи, если они не враждебны к России, все же не могут не чувствовать себя равнодушными к ней. Представьте себя на службе в Германии, или в Швеции, или в Польше. Неужели вы искренно служили бы этим странам, сознавая, что искренняя служба соседям идет во вред вашей собственной народности? У нас когда-то это понимали, теперь перестали понимать. Прежде понимали, что отдавать жизнь свою можно лишь за нечто священное - за "веру, царя и отечество", а не за оклад и чин. В службе государственной опирались на собственный дух народный, на национальное чувство. Теперь же во все ведомства открыли настежь двери именно для тех национальностей, которые наиболее нам враждебны. Показалось бы странным внедрение каких-нибудь португальцев, испанцев, итальянцев в нашем военном или дипломатическом ведомстве. Но открыли широкий доступ не названным сравнительно безвредным народностям, с которыми мы никогда не воевали, а тевтонам, полякам, шведам, с которыми мы вели тысячелетние войны и ненависть которых к России в иных случаях объяснима лишь наследственной враждой. Говорю: в иных случаях, совершенно допуская исключения, даже блестящие исключения. Но правило, вечное правило, установленное природой, то, что враги суть враги, что чужие люди суть чужие люди и предпочесть их равнодушие своей собственной народной заинтересованности - огромная, прямо гибельная ошибка.