— Ничего, перекантуетесь! — весело отозвался на их возмущения прапор ВВ. — Вам всего сутки пути!

Этап получился большой — места не хватало на всех, приходилось тесниться. Компания по загону получилась пестрой: кавказец примерно одних с Вовой Ханом лет, бывший военный и молодой парень примерно Гришкиного возраста.

Парень — типичный бычок из небольшой бригады, ставившей на уши ларьки, как выражался парфеновский сокамерник. Срок он получил небольшой. Шел на зону получить науку жизни. Второй — лезгин, все время молчал и упорно не желал вступать в разговор с сокамерниками, лишь иногда односложно отвечал на вопросы соседей, сильно коверкая русские слова.

— Только террориста нам еще тут и не хватало! — ворчал Хан.

Военный тоже был не очень разговорчив. Возмущался только иной раз, что ему дико не повезло — ни за что посадили! Воровало начальство, а сел он. На что Хан едко отвечал, что все ни за что сидят. Только прокурор почему-то по-другому считает.

Боец из тамбовской бригады откликался на прозвище Ефим. Григорий общался в основном с ним — один возраст, одни взгляды на жизнь. Хотя особо Парфен не откровенничал с Ефимом — не в его интересах было искать общих знакомых. Хотя, как говорили федералы, легенда у него была железной, но бог его знает?! Парфен уже привык за последнее время, что судьба преподносит ему сплошь печальные сюрпризы.

Поезд четко выдавал дробь колесами, неся Григория к лагерю в Мордовии.

Зона, на которую этапировали Григория с Ханом, находилась в пяти километрах от довольно большого города.

Это была исправительно-трудовая колония строгого режима, «крытка», как называли ее в обиходе зэки. С «железки» их сгрузили на платформу. И второй раз в жизни Григорию предстояло под остервенелый лай овчарок бегом бежать со своим узлом к машине. Только, в отличие от первого раза, дело было не утром, а под вечер, и погрузили их сразу всех. С этапа сняли всего пять человек, включая и Григория. Ехали недолго, и вскоре — знакомая уже остановка. Затем машина не спеша катит вперед и раздается команда:

— По одному — на выход!

Григорий знал, что ему придется очень тяжело. И не было никакой гарантии, что на этот раз он выйдет из схватки с судьбой победителем. И все же после разговора с Тарасовым, когда он подтвердил свое согласие на участие в операции, он ни разу не ощущал той гнетущей тяжести, какую дают человеку безысходность и неизвестность. Была цель — ее нужно было достичь. Парфен любил играть в жизнь. Среди друзей он слыл везунчиком. Очень часто, словно по его капризу, судьба подбрасывала ему счастливые подарки. Чересчур азартным игроком он не был, но при случае всегда ставил на кон, будь то «Спортлото» или просто спор с приятелем. Карточной игры на деньги Парфен избежал в своей жизни просто потому, что боялся попасть на шулеров. Несколько историй, рассказанных в свое время старшими дворовыми приятелями, послужили для него страшилками, и он сторонился компаний, где играли на деньги.

Парфен спрыгнул из «трюма» тюремной машины на асфальт «локалки» и, поправив лямку вещмешка на плече, посмотрел с некоторым вызовом во взгляде на толпившихся у ограждения зэков. Те глазели на новичков, довольно щерясь. Жесткие, голодные взгляды запертых в клетку хищников. Парфен понимал, что он сам сродни этой стае. И с ними же, с кем-то из них, ему предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.

— Вперед! — прозвучала команда, и Парфен поспешил к вертушке, навстречу своей судьбе.

— Оба-на! Кто к нам при-и-шел! Моло-о-денький, пухленький!

Парфен только переступил порог, а к нему по проходу, пританцовывая на блатной манер, уже катил невысокий толстяк. Глаза круглые, рот глумливо перекошен. Парфен хотел молча пройти мимо, но тот цепанул его за плечо.

— Молодой человек, я к вам обращаю-ся! У нас тут принято здороваться! И отвечать, коли спрашивают!

— Тебе, что ли, отвечать, синерылый? — Григорий стряхнул руку с плеча.

— А ты что меня оскорбляешь? Граждане, нет, вы слышали! Порядочного человека ни за что ни про что синерылым обозвали!

Парфен понимал, что ему устраивают «проверку на вшивость».

Он мог обойтись «базаром», благо опыт тюремного общения у него уже был. Но Григорий сознательно пошел на конфликт. По двум причинам. Первая — Волдырь, чье место в жизни он занял, был парень резкий и невыдержанный. К тому же раньше не нюхавший параши. Вторая причина была в том, что за сценой «знакомства» с интересом наблюдало полбарака, и в числе прочих — Мирон. Григорий узнал его сразу, хоть тот и похудел на зоне, по сравнению с «вольной» фоткой.

— Ты что же это к людям так?

С нар спрыгнул второй зэк. Все его тело, не закрытое трусами и майкой, было сплошь покрыто наколками.

— Ты откуда родом, такой невежливый?

— Из Москвы, — Парфен сказал как можно громче, чтобы услышал Миронов. Краем глаза он заметил, что тот действительно услышал и уже пристально стал смотреть за происходящим.

— А что ж не представился?

— А я должен тебе представляться?

— О-о, молодой человек, придется преподать вам урок вежливости! Положь-ка узелочек!

— Да иди ты!..

— Что?! Ты кого, падла, послал?!

От первого удара Григорий увернулся и сам влепил в челюсть разрисованному хмырю. И следом, не дожидаясь, развернулся к толстопузому и врезал тому от души.

— Братва, наших бьют! — как недорезанный на весь барак заорал кто-то, и с коек моментом посыпались люди. На парня навалились со всех сторон, толкнули в спину, кто-то поставил ножку, и Григорий оказался на полу. Пять или шесть пар ног принялись охаживать его. Сколько мог, он защищал голову руками, сложившись на корточках. Затем от чьего-то пинка он завалился на бок, и правый глаз брызнул сполохом искр.

«Забьют, суки, насмерть!» — мелькнула в голове тоскливая мысль.

Но неожиданно Григорий почувствовал, что удары стали реже.

— Отвали, Сухарь! Толстый, отвали, я сказал! Ты что, сучара, не понял?!

Григорий вскочил на ноги. Рядом с ним стоял Мирон, а против них, набычившись, четверо зэков. Толстый размазывал по физиономии кровь из разбитого носа и сверлил Григория злым взглядом. Тот, которого Парфен ударил первым, облизывал разбитую губу.

— Мирон, ты чего это за него впрягся? Землячка нашел?!

— А хоть бы и так!

— Ну-ну, смотри!

— Я у тебя смотреть должен, рожа твоя сапожная?!

— Эй, что там за балаган? Ну-ка усохните! — раздался властный голос откуда-то из глубины, и на этом все закончилось. Зэки расползлись по своим углам, на проходе остались только Григорий и его заступник.

— Пошли, рядом со мной шконка есть свободная, — сказал парню земляк. Два раза Гришку приглашать нужды не было, и он, зыркнув по сторонам, подобрал свои вещи и пошел следом.

— Приземляйся! — кивнул на свободную шконку Мирон. Сам сел напротив. — Как зовут тебя?

— Гришка, кличут — Волдырь.

— Меня — Слава. Кличут Мирон. Жрать хочешь?

— Хочу, — честно признался Гришка.

— Ты, я слышал, из Москвы? — доставая припасы, поинтересовался Мирон.

— Да, — отозвался Григорий.

Так состоялось их знакомство. Перекусив, они повели спокойную беседу.

— Я во Владимире работал, у Лешего в бригаде. В последнее время на юг подался, там и хапнули, — рассказывал о себе Григорий.

— Сколько тебе отвесили?

— Червонец.

— Мне — восьмерик.

— А чего эти бараны ко мне так прицепились?

— Слушок прошел, что ты с каким-то чертом из их круга еще до этапа, в тюряге, цапался. Вот и решили по-свойски встретить.

— А, был такой. Я только в камеру зашел, он давай из себя пахана корчить. Синета поганая! Украл на три рубля, пропил — и корчит из себя урку одесского, представляешь? «Туда ложись, там твое место!» — передразнил он Хана. — Да еще как узнал, что я из Москвы родом, рожу так сразу и перекосило!

— Да, не любят они наших. Но ты — молодец, в обиду себя не дал! Держись меня. А там сам разберешься, кто тут и что! Жить, вообще-то, можно, только блатата достает порой. Э-эх, мне бы сюда моих парней!