Все это не интересовало молодого человека, сидевшего на лавочке недалеко от остановки. В спину ему светил фонарь, и от его света получались на асфальте прямо перед Парфеном две кривые тени — от него и от капитана. Тени были уродливые, никоим образом не напоминающие фигуры людей. Но Гришка почему-то не мог оторвать от них взора. Он ни о чем не думал, просто смотрел на две уродливые призрачные серые кляксы на желтом асфальте.

— Чалый сбежал, — вслух произнес Тарасов, обращаясь в пустоту летнего вечера.

«Для чего он это сказал? — невольно подумал Парфен. — Хочет меня убедить, что это его рук дело? А может, действительно это Чалый постарался? Я для них теперь как кость в горле!»

Рассуждая сам с собой, Парфен в который раз поймал себя на мысли, что Тарасов словно действует по чьей-то указке. Первый раз ему так подумалось после того, как Андреич позвонил неизвестному и одним махом решил вопрос с его переводом на спецквартиру.

«И сегодня ему звонили не из дома! — решил Гришка. — Звонил тот неизвестный, к которому следак бегал в кабинет!»

Уверенность в правильности своего вывода у Гришки была стопроцентная — он по своей природе отличался хорошей наблюдательностью и сразу отметил про себя что-то фальшивое в поведении капитана, когда тот врал про жену. Недаром старлей так глянул на коллегу. Да и про его жену ляпнул старлей скорее для Гришки, нежели для капитана.

Когда Тарасов разговаривал по телефону, он весь подобрался, словно перед ним их милицейский генерал! Гришка по армии помнил, как молоденькие лейтенанты себя вели, когда вышестоящее начальство в батальон звонило. Поэтому-то он и не поверил про жену.

Эти мысли галопом промчались в Парфеновой голове. Вслух же он спросил неожиданно севшим голосом:

— Когда, гм-гм, он убежал?!

— Два часа назад, — сообщил Тарасов. — Насчет него мне и звонили, — словно угадав предыдущие размышления парня о загадочном звонке, пояснил капитан, — просто пугать тебя не хотел.

— Лучше бы сказал, — через минуту молчания горестно выдохнул он. Гришка невольно задержал свой взгляд на лице муровского работника. Взгляд капитана был таким же отрешенным, как всего минуту назад у самого Парфена. Покопавшись в кармане, Тарасов обнаружил отсутствие сигарет. Гришка по его движениям понял, что ищет следователь, и протянул ему свою пачку и зажигалку. Они закурили.

— У него дочь и сын, — глухо произнес Тарасов. Потом перевел взгляд на Гришку, и лицо его на секунду исказила злобная, нехорошая гримаса. Капитан как будто очнулся и сообразил, с кем он делится своим горем. Секунду он сверлил парня свирепым взглядом. Гришке показалось, что капитан его сейчас ударит. Удивительное дело — ему было все равно! Но Тарасов не сделал этого. Он шумно выдохнул, отшвырнул почти до фильтра выкуренную сигарету и приказал: — Пошли назад в квартиру.

Он подождал, пока Парфен поднялся, и спросил, когда тот невольно застонал:

— Что такое?

— Но-га, — сквозь сжатые зубы выдавил Гришка, опускаясь на лавку.

— Черт, — выругался капитан, — задирай штанину! Фью-у, — присвистнул милиционер и покачал головой. Достав из кармана сотовый, он быстро набрал номер. — Кто это?! Омельченко! — привычно загремел он в трубку. — Давай к остановке на Куприянова! Что не знаешь — за угол поверни, а там увидишь! Мы на лавке прямо на аллейке! Давай быстрее — у меня раненый! — покосившись на Гришку, подмигнул тот и, отключив телефон, пробурчал: — Молод ты еще, чтобы целый капитан тебя на себе таскал! Тачку подождем!

Гришка ничего не ответил. Он вновь смотрел на две уродливые тени на асфальте.

«А ведь он себя в первую очередь винит в смерти Артема Михайловича! — неожиданно подумалось Парфену. — С чего ты так решил?! — усомнился он в своих же мыслях. — Ты себя в смерти Свирида винишь? Или Макара? Совсем другое дело! — возразил он сам себе. — Ты их не бросал и тем более… не подставлял! А с чего ты решил, что Тарасов подставил напарника? — задал Гришка вполне резонный вопрос. — Его вызвали по телефону, он хотел еще кого-то вместо себя прислать!»

Все было так, однако что-то не давало Парфену покоя. Какая-то мелочь, нюанс, ясно указывающий на то, что капитан если не знал, что должно произойти на втором этаже девятиэтажки на окраине Москвы, то, по крайней мере, догадывался — точно!

Пытаясь уловить этот самый ускользающий от его восприятия штришок из общей картины, Парфен тупо глядел на серые кляксы теней на лимонном асфальте. Размышлял он об этом несколько минут, пока не приехал за ними сотрудник. И все же тех нескольких минут Гришке хватило, чтобы понять, что же дало ему основание быть уверенным в правоте своих выводов относительно Тарасова, — тон следователя, которым он разговаривал с погибшим опер-уполномоченным. В их разговорах, сколько успел заметить за время своего общения с обоими Гришка, у Тарасова иногда проскальзывала мягкая ирония, может, даже небольшая насмешка, и всегда — масса уважения! Уважения! Но никогда раньше его тон не был сколь-нибудь заискивающим! На этот раз — был!

Увидев подкативший «жигуль» с синей полоской вдоль всего «фюзеляжа», Парфен решительно сплюнул и поднялся. Сильно прихрамывая, он направился к машине. Едва он сообразил насчет Тарасова, у него в один момент поменялось отношение к этому человеку. Раньше для него это был просто мент — не хуже и не лучше, чем остальные. У него с ним была выгодная сделка — Парфен, пардон, стучит на братков, а тот засовывает его вместо долгосрочной тюряги в программу по защите свидетелей. Программу, правда, еще не утвердили депутаты, но, как говорится, — вот-вот! Ее все давно ждали и уже наполовину считали действующей. Так вот, молодой человек, во-первых, в ту же секунду, как до него дошло про Ходакова, сразу потерял всякое доверие к капитану. Глупо доверять человеку, подставившему под пули напарника, с которым проработали вместе не один год. Да и хлеб ломать, поди, не раз приходилось! А во-вторых… во-вторых, Гришка испытывал душевные муки оттого, кем он стал. Как ни крути, Улыбка, хоть и бандит, — все же человек. И охранник его — тоже человек! Гришка осознавал, что он лишил жизни двоих людей!

Поэтому он признавал как бы невольное право следователя, да и других работников милиции, относиться к нему так, как к нему относились! Но теперь за Тарасовым он такого права не чувствовал. Наоборот, Парфен теперь поставил его ниже себя — он убил незнакомых людей, а тот подставил друга!

Тарасов словно чувствовал настроение парня и не пытался тому помочь. А может, не желал из каких-то своих соображений. Гришка проковылял отделявшие его от милицейской машины двадцать с небольшим метров. Тарасов не спеша шел позади.

— Где раненый! — удивленно уставился на подошедшую парочку усатый сержант с круглым лицом.

— Вот он, — указав на Парфенова, лаконично ответил Олег Андреевич.

— Ясно, — стараясь говорить бодро, чтобы скрыть растерянность, ответил сержант. Однако по тону было совершенно очевидно, что на самом деле ничего ему не ясно! Но спорить с начальством, да еще в такой ситуации, себе дороже! Секунду поразмышляв, водитель предпринял единственно правильные, с его точки зрения, действия в данной ситуации. Он распахнул дверь для начальника и затем уже помог сесть Парфенову на заднее сиденье.

Спецфургон остановился. Парфен слегка пошевелился, разминая затекшие руки и ноги. Слегка — больше не позволяла теснота. Справа и слева к нему прижимались плечами два зэка. К ним, в свою очередь, другие. Но никто сейчас не вспоминал худым словом худощавого начальника, оставшегося с последней партией конвоируемых у железной дороги дожидаться второй машины. Все же дождь не капал за шиворот! А он потихоньку-полегоньку разошелся не на шутку!

Машина стояла, мотор работал, но высоченные ворота не спешили отползать в сторону.

Гришка сидел и слушал, как частые капли выбивают чечетку по крыше фургона. Он вспоминал день суда.

День с утра пошел несуразный, начиная с погоды.