Оставшиеся дни Гришка жил на даче за городом. Тарасов сказал, что это его дача, но Гришке казалось, что это не так. Вообще, теперь ко всем словам следователя парень относился с подозрением. Он больше не верил Олегу Андреевичу, менять что-либо было уже поздно. Конечно, отказаться от своих показаний можно было бы и на суде. Но тогда — прощай Парфенов-свидетель и получите Парфенова-обвиняемого в двойном предумышленном убийстве! Понятное дело, такой поворот событий Гришку совсем не устраивал. И, несмотря на то, что верить Тарасову Гришка перестал, он все же надеялся на благополучный исход для себя лично. Надежду свою он основывал на том, что все уже зашло очень далеко и вышестоящее начальство капитана тоже в курсе происходящего и не позволит Тарасову самовольничать. Да и поостеречься должен капитан после неудачного покушения — если это его работа! Если нет — то и те люди, на которых он работает, тоже не могут беспредельничать окончательно! Хотя… что про это говорить, когда даже в тюремных камерах-одиночках свидетелей убивают!

Тарасов в оставшиеся три дня мало общался с Гришкой, только по делу и только при крайней необходимости. После гибели его товарища между капитаном МУРа и свидетелем словно выросла кирпичная стена, ломать которую не собирался ни тот, ни другой!

Олег Андреевич понимал, что парень не виноват в том, что погиб «вечный старлей» — это была его работа и он ее выполнял. Так и написали на мраморе плиты: «погиб при исполнении».

Гришка действительно был прав: Тарасов отчасти винил себя в гибели друга, с которым проработал бок о бок в течение десяти лет. Но и ослушаться того, кто вызвал его по телефону, он не мог. Поэтому свое раздражение на сложившиеся таким роковым образом обстоятельства он вымещал на Парфене. Естественно, полностью дать выход своим эмоциям капитан не мог, поэтому просто старался не обращать на парня внимания. Олег Андреевич чувствовал, что может взорваться, и старался избегать Гришку. Тем более что во взгляде Парфенова появилось что-то такое, что очень даже не нравилось капитану.

После нападения Гришку перевели на дачу за город. Увезли той же ночью. Там не было телефона. Во всем остальном условия были гораздо лучше, чем в той двухкомнатной квартире.

Только теперь Гришке запретили любые контакты. Даже работники МУРа могли приезжать только из узкого круга посвященных. На вопрос Гришки, чья это дача, Тарасов хмуро буркнул, что его. Про себя Парфен ехидно отметил, что капитан российской милиции слишком размечтался, потому что такой коттедж он сможет себе позволить только лет через десять, когда станет полковником, если повезет.

В одном их настроение с Тарасовым совпадало — они оба считали часы и минуты до суда.

В то утро Гришка проснулся с особым чувством. Подобное состояние испытывает человек, когда просыпается в день своего юбилея. Но если именинник ждет приближения часа торжества с трепетом и радостью, то сердце Гришки выпрыгивало из груди от мысли, что через несколько часов решится его судьба.

Он проснулся очень рано и вышел на крыльцо. Охранявший его старший сержант, тот, что подобрал их с Тарасовым на машине в тот ужасный вечер, зевнул и вышел следом.

Солнце еще только начало свой путь по небосклону, показав из-за горизонта окрашенный багрянцем краешек. Облака кучерявыми барашками разной величины скользили с севера на юг. Ветер редкими порывами тревожил еще зеленую листву на деревьях. Было тепло.

Гришка сел на крыльцо, не спеша закурил первую в этот день сигарету и прищурился на восходящее светило.

— Дай сигаретку, — требовательно попросил у него милиционер, устраиваясь рядышком.

Гришка протянул ему мятую пачку «Явы». С тех пор как перестали приходить передачки от пацанов, про «Мальборо» пришлось забыть.

Едва они закурили, как землю накрыл сумрак и в лицо бросилась пыль. Тяжелое облако закрыло солнце, и ветер, словно ждавший сигнала, тут же ударил новым резким порывом.

— Вот черт! — поднимаясь, поморщился круглолицый сержант. — А так славно присели!

Следом за песком ветер швырнул первые крупные капли дождя.

Мужчины зашли на застекленную веранду и устроились в плетеных креслах-качалках.

— Курите? — непонятно для чего спросил второй сотрудник милиции, охранявший Гришку.

Теперь двое конвоиров уже неотлучно находились при Парфене, да и Тарасов не отходил ни на шаг. Невысокий коренастый боец в синей форменной рубашке, брюках и совсем неуставных домашних тапочках стоял в дверях. Непонятно, для чего он задал свой вопрос, ведь и так было совершенно очевидно, что сидевшие в плетенках именно курят!

Гришка молча протянул ему свою пачку, но сотрудник мотнул головой, отказываясь. Он достал из кармана свои сигареты и, поискав глазами, присел на ящик.

— Тарасов давно уехал, — сказал он коллеге, глянув на часы. — Должен уже скоро вернуться!

Дождь так же внезапно, как и начался, прекратился. Как обычно говорят в таких случаях — несколько капель брызнуло. Небо опять просветлело, и вовсю засияло солнце. До слуха всех троих донесся звук приближающегося авто. Охранники быстро встали и затушили сигареты. Было совершенно очевидно, что машина идет к ним. Еще минута — и два прерывистых гудка огласили окрестности. Секундная пауза — и все повторилось.

Насторожившиеся охранники сразу выскочили, не забыв привычно поправиться и на всякий случай расстегнуть кобуры. Хоть сигнал был и правильный, но предосторожность не мешала! В квартиру тоже «правильно» звонили, а вышло все вон как!

Однако из-за ворот раздался голос Тарасова, и сотрудник открыл ворота. Едва Гришка глянул в ту сторону, сердце его екнуло — рядом с тарасовской «шестеркой» стояла отцовская старенькая машина. Батя вылез из нее и заметался взглядом по двору, пока не наткнулся на Гришку. Не закрывая машину, он быстро направился к парню.

Тем временем небо опять помутнело и очередное облако закрыло солнце. Дождь, правда, на этот раз не пошел, но ветер опять похулиганил, крутнув поземку из пыли.

С отцом разговор у Гришки никогда не получался. А сейчас и говорить-то было не о чем — они понимали друг друга без слов. Просто обнялись крепко, по-мужски, посидели так, затем Тарасов, так и не глянув парню прямо в глаза, велел Гришке садиться в машину.

— На заднее сиденье! — быстро произнес Олег Андреевич, заметив, что Парфенов-младший открывает переднюю дверцу.

Позади уже сидел коренастый сотрудник, и, едва Гришка сел, следом втиснулся второй охранник. Парфен получился как бы зажатым с двух сторон. Гришке это не очень понравилось, так как лишний раз напоминало, что ему, конечно, доверяют, но не совсем! Отец поехал на своей машине.

Ветер побаловался немного и опять утих. Счастливое светило показало свой сияющий диск из-за края облака.

«Шестерка», не торопясь, покатила по асфальтированной дачной дороге. Минут через пять Тарасов остановился у выезда на трассу. Пропустив «МАЗ», машина повернула вправо и устремилась к столице.

Маленькое облако закрыло ненадолго солнце, затем природа вновь засияла в его лучах.

Сидевшие в салоне автомобиля люди молчали. Говорить было уже не о чем, поэтому каждый просто думал о своем.

Гришка безучастно глазел сквозь лобовое стекло. Единственное, что доставляло ему волнение, так это предстоящая встреча с пацанами. Но Тарасов много поработал с ним на этот счет — научил, как вести себя, как держаться. Да и моральную подготовку провел соответствующую. И все же Гришке было не по себе. Об остальном он старался просто не думать. Замелькали знакомые кварталы, сердце забилось чаще. Как ни старался Гришка настроить себя, тревога не покидала. Он нутром чувствовал что-то трагическое и никак не мог себя убедить в том, что все должно закончиться хорошо.

С замершим сердцем вошел он в здание суда. Процесс уже начался. Когда открылась высокая, под самый потолок, обитая черным дерматином дверь, Парфен вдруг испытал такой панический ужас, что хоть разворачивайся и беги!

Зал оказался забит народом. Гул голосов тяжелым рокотом морской волны плыл по проходу. Опустив глаза вниз, Гришка шел следом за коренастым сотрудником, охранявшим его на даче. Следом двигался второй, и замыкал шествие Тарасов.