Нет, мне не кажется, что он несчастен. В этом я просто уверена!

Что-то с ним не так. Этот его просящий взгляд, мягкий голос, ранимая улыбка, опущенные, будто пристыжённые какой-то тайной плечи, и вечный вопрос о счастье. Или всё же я ошибаюсь? Реми со мной не соглашается, говорит, что ничего такого в нём не заметил, что он – самый обыкновенный индиец за тридцать: коротко стрижётся, молится, носит клетчатые рубашки, плотные джинсы и закрытые кроссовки, когда на улице плюс сорок. А ещё, что у него самое обычное для Индии имя, религия и гетеросексуальная ориентация. Но мне всё-таки кажется, с ним что-то не так.

– Бедный мальчик, – прошептала женщина.

Обыкновенная несчастная многодетная индийская женщина неугадываемого возраста. Две чёрные полулуны усталости отягощали её ещё молодые глаза; волосы – густые и крепкие, – преждевременно обрели металлический от седины оттенок, а красивый лоб и гордую переносицу покрывали морщины – не те, что выдают взросление, а те, что указывают на привычку противиться и гневаться.

Сидячая поза, в которой она замерла, внимая долгой речи говорящего, с прижатыми друг к другу коленками, окоченелыми на носочках под конторским стулом стопами в сбитых сандалиях, выглядела напряжённой, неудобной, позой матери подсудимого, выслушивающей приговор. И продолжала так сидеть, даже когда должное быть сказанным отзвучало, и в комнате, обставленной тяжёлыми полками и книгами, наступило молчание, временами прерывающееся жужжанием мотоциклеток за окном.

К жизни её вернула рука визави, – того самого говорящего, – мягкая и деликатная, интеллигентно утончающаяся к кончикам пальцев, но в то же время надменная, с грубым перстнем на мизинце. Она, как бы невзначай, а на деле намеренно, для ускорения развития обстановки, кротким движением пододвинула к гостье, на край стола, тонкую зелёную книжицу. Женщина взглянула на неё – на то и был расчет, – и лицо её тотчас же обрело тревожность и даже панику, будто это была не обыкновенная тетрадь по арифметике, а нечто ужасающее и коварное, смертельная пилюля, упрятанная в конфетную обёртку, и будто существовал нелепый жестокий закон, по которому она должна была скормить её собственному ребёнку.

Спустя долгое мгновение она, наконец, потянулась к книжице. «Раджеш К., 21.06.1981» – значилось между линиями графы на обложке, стройное, одинокое, выведенное безупречным канцелярским почерком. Сердце женщины сжалось, будто на нём самом выцарапывали родные инициалы и дату, а перед глазами предстал образ робкого послушного двенадцатилетнего мальчика. Чересчур робкого – таким она его считала, – и, пожалуй, самого послушного.

– Бедный, бедный мальчик! – повторила она и невольно вспомнила тот самый день, 21 июня 1981 года, двенадцать лет назад, такой же предмонсунный22, как и сегодня, только дождливый; юную роженицу, скончавшуюся после долгих страданий, и её крошечное недоношенное дитя.

Заведующему родильным отделением не понадобилось и получаса, чтобы разузнать и подтвердить: умершая была сиротой и не замужем. Не пришлось и определять новорождённого в приют. Расчувствовавшаяся акушерка вызвалась его усыновить.

Малый рос быстро, ел сытно, спал крепко. Вот только, звёзды… Его натальная карта предсказывала грозное, полное несчастий будущее. Впрочем, тогдашний астролог утешал: «Вердикт не окончателен. Может, обойдётся. В первые четыре года судьба ещё призрачна, она в руках Бога, последующие восемь лет – под действием кармы матери и отца. Верный расчёт планет и дош23 произведём через двенадцать лет. А пока молитесь!»

Двенадцать лет…

И вот он, этот важный документ – а, по мнению женщины самый важный, важнее даже национального паспорта – перед ней.

«Ведь что такое паспорт? – сейчас же подумалось ей, – Всего лишь факт жизни. А астрологическая книга – это целая летопись!»

– Нет, этого не может быть! – сказала она решительно и громко.

Душевный протест, пробудившийся ещё в самом начале этого распорядительного монолога, когда уже было понятно, что её готовят к наихудшему, но тогда колеблющийся и боявшийся показаться наружу, теперь уверовал в свою правоту, наплевал на приличия, сомнения, очевидное и здравый смысл и возразил со всей обиженной нарочитой смелостью. Прерывисто дыша, учащённо моргая, она принялась пролистывать книжку вперёд и назад, мельком вглядываясь в многоэтажные таблицы, плотно заселённые цифрами и неведомыми закорючками, начерченные от руки ровные круги и казавшиеся злыми горбунами ромбы – непостижимые, сложные ведические расчеты, – точно пыталась с ходу разобраться в том, на что уходят годы и десятилетия и во всем этом, неимоверном, выискать глупую ошибку, случайный просчёт.

Напротив сидит господин Гопал, уважаемый в округе человек, астролог со стажем, унаследовавший от тестя – в прошлом тоже почитаемого и даже знаменитого в городе астролога, – не только уникальные, как было сказано в висящем на стене дипломе, познания джьотиша24, нумерологии и рейки25, но и «Кабинет предсказаний и анализа судьбы» со всей его клиентурой, включая и эту нервную пожилую страдалицу. Поглаживая выкрашенную хной в цвет спелой тыквы бородку и время от времени ёрзая большим задом в кожаном кресле, отчего то взвизгивало, словно придавленный котёнок, он внимательно наблюдает за женщиной. Несмотря на свою холёность, выглядит при этом несчастным. Во-первых, потому что натальная карта Раджеша, приёмного сына пришедшей, оказалась на редкость плохой, одной из тех, к которой невозможно подобрать рекомендаций, как невозможно перекроить уже сшитый костюм, или как любил говаривать его предшественник, добиться исполнения команд от ужаленной скорпионом пьяной обезьяны. Во-вторых, потому что о чаевых можно было забыть: женщина бедна, к тому же вдова с тремя детьми. И в-третьих, потому что время обеда. Желудок скрипит. Мысли растекаются и все в сторону тарелки дала с рисом и стаканчика пенящегося молочного чая, поджидающего в ресторане по соседству. Но господин Гопал всё же терпелив, не расслабляет поддельно виноватой улыбки, ноющего живота и следит за тем, как некрасивые женские истёртые ладони, обтянутые тугими пружинами дешёвых браслетов, ведут бестолковую войну с невидимым врагом, чудящимся им меж расписанных страниц. На миг ему даже показалось, что эти сумасшедшие ладони отделились от могучих рук и вообще от всего её большого, как бы даже и неженского тела, обёрнутого в выцветший шёлк, обрели свободу и надумали придушить.

Он немедля взглянул на кварцевую пирамидку, стоящую на столе справа от него, миниатюрную, но влиятельную, заговорённую специальной мантрой на устранение негативной энергии и очищение биополя, направляя всё внимание на её острый розоватый кончик, где, как считалось, и «сидит» целительная мощь кристалла. И в тот же миг левая грань, обращённая к окну, осветилась и замерцала, подмигивая ему и заверяя свою благосклонность.

«Ну, и чудеса!» – хотел было подивиться астролог, но мысль его прервал звучный влажный всхлип. Он глянул на даму. Та по очереди обтирала ладонью ставшие рыхлыми и мокрыми от слёз щёки, и… Вот так и вправду чудо: перед ним была другая женщина! Та не боролась, не противилась; сидела, откинувшись на спинку стула с прямыми расслабленными ступнями, а её глаза… это были не те глаза, что с минуту назад бесились и искрились гневом, это были обессиленные глаза, побеждённые, устланные тёплой ватной плёночкой. Похоже, негодующее в ней примирилось с очевидным: то, что казалось предлагаемым, на самом деле было данным. Складки на её крупном лбу и переносице успокоились. Неровный пробор снова вытянулся прямой серебряной цепочкой.

Ну, наконец-то! – обрадовался астролог, но виду не подал. Деликатно откашлявшись и улыбнувшись с нежностью, на какую только был способен, проговорил: