Неожиданно по соседству на дороге появляется нечто – огромное, грудастое, пёстрое, с нарисованной фантастической звериной мордой на кузове. Грузовик. Сигналит. Обгоняет. Мы сбавляем скорость и через мгновение рассматриваем его уже сзади. И там разукрашено, но только в цветы. Реми ругается. По-немецки. Он всегда ругается по-немецки, а ещё по-немецки разговаривает с котами. «Какой же ты мягкий, – скажет он одному из них. – Прямо на сон из-за тебя тянет!» Это, наверное, рефлекс какой-то лингвистический. Так вот, мы едем, а он ругается на грузовик и хочет что-то мне ещё сказать, пожаловаться, но в этот же миг, на дорогу выпрыгивает еще один гигант. На этот раз автобусный. Тоже яркий, тоже лихач и тоже с громким гудком. И не просто по встречке гонит, а умудрятся ещё и ямки всякие в асфальте объезжать. Я смотрю ему в окна. А в них нет стекол, одни пассажиры, которых бросает из стороны в сторону, как на американских горках. Руки приклеены к поручням, волосы из-за встречного ветра устремлены назад, прямо в лица сидящих сзади. Странно, что вид у них спокойный и никто не визжит. Наконец, автобус поравнивается с грузовиком и внезапно спотыкается о глубокую колдобину. Раздаётся грохот, люди подпрыгивают до потолка, а я визжу.

От стресса разыгрывается аппетит, а может быть, и от запахов – здесь повсюду продают еду. Останавливаемся у лавочки, в которой жарят бананы. Восемь рупий за штуку. Блюдо готовит высокий мужчина с вытянутыми от сосредоточенности губами и с трубочкой полотенца вдоль головы, как у повара-японца. Обе руки его работают одновременно и как будто друг от друга независимо. Одна купает бананы в жестяном ведре, полном вязкой ярко-жёлтой гущи, а оттуда перебрасывает в большой котёл с кипящим маслом. Бананы тут же пенятся, журчат и по какому-то наверняка известному закону физики, медленно отплывают к бортикам. В это время вторая рука важно орудует в котле. Длинной шумовкой она помешивает бананы, выталкивая их от бортиков обратно к центру, вылавливает румяные и складывает рядком на решётку, с которой струйками стекает горячее рыжее масло.

Мы стоим рядом. Пахнет ванилью, хрустящей корочкой, на земле красивые узоры от капель теста и масла, в желудке урчит. Ждём нашей очереди.

Горячие жареные бананы с виду похожи на горячие жареные пирожки. Да и разбирают их, как пирожки. Ещё минута и в руках у нас газетные кульки, шершавые, жаркие, текст на них местами впитал масло и стал жирным. Разворачиваем, едим заветные пирожки. Ой, то есть бананы.

– Очень вкусно! – мычит жующий Реми.

Солнце слепит ему в глаза, и губы у него блестят, как у актрисы.

Покончив с бананами, замечаем рядом еще одну лавочку. И там тоже жарят. Только не пирожки, а мячики. Предположительно теннисные. «Луковая пакора – вот как они называются» – разъясняет улыбчивый продавец. Нам интересно, поэтому покупаем и их. Снова в руках кулёк и снова из газеты.

Луковая пакора, оказывается, сделана не только из лука, но и из перца чили, мелко нарезанного и равномерно распределённого по всему пакоровому шарику, и внутри, и снаружи.

– Очень остро! – говорю я Реми, который в последнюю минуту передумал насчёт пакоры и взял вторую порцию бананов. – И вроде бы вкусно!

– Вроде бы?

– Очень остро! – снова говорю я, обмахивая рот ладонью. – Очень очень очень остро! Дай воды!

А через миг уже кричу:

– Не помогает!

Реми тянет за руку:

– Пошли туда, мороженое есть! Я читал, что молоко нейтрализует!

В кафе-мороженое, куда меня затянул Реми, мороженого, как назло, не оказалось, но были молочные коктейли. Дыша через открытый рот, я ткнула на первый в списке, тот, что назывался «фалуда». Времени на раздумья не было, название мне понравилось, да и мороженщик одобрил, заблестев в глазах и покачав головой задорным колокольчиком. Я взмолилась: «Если можно, побыстрее! Пли-из!» Он немедля удалился и загремел посудой из соседней комнаты. Я радовалась и не находила себе места. Фужер прибыл минуты через три, во время которых две пары взрослых и одна – детских рук активно нагоняли воздух в направлении обожжённого пакорой языка. Мороженщик поставил его на столик передо мной. Я уставилась на бокал и онемела. Через мутный пластик просвечивалась густая розовая молочная смесь в чёрную крапинку и слои чего-то иссиня-зелёного с кровавыми подтёками в глубине. Там, кажется, ещё что-то булькало, перемежалось и даже шевелилось. Я нервно сглотнула и прикоснулась к торчащей из бокала длинной ложке. Субстанция будто отозвалась, оживилась, и из пучины показались фрагменты фруктовой мякоти, остриженные ногти, белые пёрышки и ещё нечто цветное и очень правильной формы. Кубики лего, – подумала я. Сквозь всклокоченные гребешки взбитых, но тяжёлых сливок, выползала тягучая жижа. Багровыми ручейками она переливалась через края и, пробираясь вдоль стенок вниз, замертво останавливалась на полпути, так и не капнув.

– Это фалуда? – на всякий случай переспросила я, переводя взгляд на мороженщика.

Тот всё ещё стоял рядом, и его глаза по-прежнему блестели. Пока я таращилась на блюдо, напоминавшее вывернутого наизнанку и искусно впихнутого в бокал петуха, он таращился на меня, вроде как предвкушая моё предвкушение. Правда, теперь, заметив, как я испугалась, улыбка с его лица немного сошла. «Да, мадам» – сказал он и снова утвердительно затряс головным колокольчиком, да так живо, что изнутри послышалось лёгкое дзиньканье.

– Пей скорее! – командовал Реми.

Я ничего не ответила, снова сглотнула жгучую от пакоры слюну, выдохнула и, зажмурив глаза, потянула в себя странное питьё, интенсивно внушая себе, что оно мне во благо, что это что-то вроде лекарства или переливания крови.

Каждый бармен знает, слово «коктейль» происходит от английского: «cock tail», означающее дословно «петушиный хвост». Но не каждый бармен догадывается, что сами петушиные перья имеют весьма опосредованное отношение к коктейлям и попали в название напитка вовсе не из-за перьев, которыми, согласно легенде, украшали выпивку, а благодаря английским торговцам лошадьми. Вернее, самым подлым из них, придумавшим ужасный трюк. Выставляя на продажу старых кобыл, они вкладывали им в зад, о боже, кусочки имбиря и острого перца. Жгучие суппозитории действовали безотказно – в глазах бедных животных зажигался дьявольский огонёк, а хвосты их буквально оживали и вздёргивались. Эту ретивость во взгляде и «петушиные хвосты» наивные покупатели принимали за игру молодой крови, бойкую энергичность и выкладывали за таких лошадок приличные деньги. Находчивые же и бездушные купцы ухмылялись, хлопали себя по пухлым карманам и поговаривали, извращая смысл известной присказки: «Молодость тратится на приобретение богатства, а богатство на покупку молодости». При чём же тут коктейли? Да при том, что те же имбирь и перец в то время добавляли и в напитки, которые подбадривали и оживляли даже самых древних джентльменов и мадам, за что и получили прозвище «петушиный хвост».

– Ммм… – мычу я, поглощая фалуду и размышляя о том, что в Индии «петушиный хвост», скорее всего, понимают буквально и потому присутствие его в любом коктейле обязательно.

– Ну как? – в один голос спрашивают Реми и мороженщик.

Я безмолвно машу головой, проглатывая не опознанные языком предметы и, наконец, выдаю:

– Очень сладко и скользко!

Мороженщик тут же облегчённо выдохнул и снова заулыбался. Он наверняка подумал, что сказанное мной было комплиментом.

– А что вы туда кладёте? – поинтересовалась я.

– Много чего, – ответил он. – Молоко, розовую воду, семена базилика, фрукты, орехи, желе, вермишель, взбитые сливки, кокосовые стружки, немного специй и…

– Сахарный сироп?

– О да, конечно, сахарный сироп!

Выходя из кафе, говорю:

– Хорошая новость в том, что молоко действительно нейтрализует. А плохая – в том, что за последние полчаса я поправилась как минимум на килограмм.

– Ничего, – успокаивает Реми. – Пару раз искупаешься в океане и похудеешь.