Габриэль кивнул. Внезапно ему стало нечем дышать.

— Милорд, — сказал яхадут, — я из Иберии, и мы не привыкли вмешиваться в дела князей. А госпожа Юлия была женщиной необычайного ума, королевой наших философов. Но вам следовало приказать кому-нибудь повторить ее наблюдения с помощью современных инструментов. Наша способность видеть Этерниум, эфир магистров, стала несравненно лучше за последние двести лет. Например…

Габриэль уже встал.

— Просто скажите.

Два магистра посмотрели друг на друга.

— Мы не уверены, — замялся аль-Ширази. — Это больше похоже на диапазон вероятностей, чем на конечную реальность, которая в каком-то смысле является аллегорией всего…

Габриэль хлопнул ладонью по столу.

— Господа!

Яхадут пожал плечами, как повар, которого не следует торопить.

— Некоторые аспекты этого вопроса не адаптируются к правилам ведения войны. Что такое бытие? Как составить расписание из астрономической метафоры?

У Габриэля не было времени. Он вошел в свой Дворец и сосчитал до пятидесяти. Посмотрел на великолепный, выложенный плиткой настенный фонтан, который метафорически взял из умирающего разума Аль-Рашиди, и погладил его бестелесной рукой. С ним нужно было поработать: он висел в темноте за зеркалом Гармодия и, несмотря на яркую плитку, казался черно-белым в цветной вселенной, потому что Габриэль не принял его.

Вернувшись в реальность, Габриэль вздохнул.

— Господа, у меня сегодня тяжелый день. Если мой план неверен, просто исправьте меня. Говорите.

Бин Маймум снова пожал плечами.

— Мы не хотим ошибаться. — Он зашаркал ногами. — Я наделся, что ко времени нашей встречи один из ваших магистров уже увидит это.

— Если только мы не ошибаемся, — сказал аль-Ширази, — но если мы ошибаемся, мы совершили одни и те же ошибки, разделенные тысячей лиг…

— Господа! — выплюнула Бланш, беря Габриэля за руку.

— Восемь дней, — сказал яхадут.

— Двадцать шестого сентября, — продолжил джиланский астролог. — В пять семнадцать утра по местному времени в Арле, по вашим церковным часам, которые немного отстают. Вот только…

— Возможно, существует альтернативное решение, — сказал бин Маймум и опять пожал плечами. — Может быть, врата не откроются еще три года. Или сто девятнадцать.

Габриэлю показалось, что его сильно ударили по голове. Колени подогнулись, в ушах зазвенело.

— Христос всемогущий. Господи Иисусе.

Бланш посмотрела на него. Он закусил губу.

— А что если врата не откроются? — спросил Майкл.

— Гэвину придется сражаться с Эшем в одиночку.

Анеас разглядывал обрубок уха. Он вообще был тщеславен, а раны серьезнее и болезненнее этой он никогда не получал — болело сильнее, чем три сломанных ребра, которые будто сжимала холодная хватка смерти всякий раз, когда он вдыхал, смеялся или кашлял, сильнее, чем дыра в голове, которую он не мог описать даже самому себе. Он стоял посреди крохотной кормовой каюты, куда его проводили, — кажется, это была каюта первого помощника. Здесь было довольно темно, только в световой люк пробивались яркие солнечные лучи. Анеас позаимствовал маленькое зеркальце из вениканского серебра у капитана, казавшегося очень богатым человеком.

В непрочную переборку постучали, Анеас повернулся, наклонив голову, и ударился раненым ухом о балку. Выругался. Снова раздался стук, более настойчивый.

Анеас открыл дверь.

— Можно? — спросил Гас-а-хо и вошел. Анеас нахмурился — хотя бы потому, что был совершенно обнажен. Впрочем, соображал он плохо. Гас-а-хо толкнул его на койку и повернул к световому люку. Сотворил заклинание. На краю сознания Анеаса промелькнула бахрома зеленого света.

— Нет толку возиться с раной, быстрее она не заживет, — сказал шаман. — Мне нужно, чтобы ты впустил меня.

— Куда?

«Впусти!» — сказал шаман из-за Стены и коснулся раны.

Анеас распахнул глаза. Он отступил в свой Дворец воспоминаний и мгновение постоял под высоким кленом, увешанным артефактами. Он знал этот клен всю жизнь. В эфире Анеас оказался вовсе не нагим: на нем были чулки из оленьей кожи, вышитые подвязки и длинная рубашка из вышитого льна. Затем он протянул руку — в ней появился маленький кремневый нож.

Гас-а-хо в эфире был совсем маленьким и с головой совы. Это смущало Анеаса. Шаман огляделся и тихо одобрительно курлыкнул.

— Я мало кого сюда пускаю, — признался Анеас и позволил кремневому ножу развеяться. — Здесь что-то не так.

Гас-а-хо открыл клюв и хрипло крикнул.

— Брат. Это не просто шишка. Ты умер. Среди моего народа ты бы принял новое имя и взял новую жену. Ты побывал в далекой стране, и нам нужно знать, что вернулся тот же, кто уходил.

Анеас смотрел на свое дерево. Это было то же самое дерево, но оно изменилось. На коре появились рубцы, среди листьев прятались тени. И хуже того — некоторые артефакты исчезли, а на их месте возникли новые.

— Как я могу быть другим человеком?

— А как ты можешь оставаться прежним? Ты был мертв. Я потерял тебя, брат. Тебя больше не было среди живых. Ирина нашла труп.

— Ирина, — тихо сказал Анеас.

— Послушай меня.

Гас-а-хо внимательно смотрел на дерево Анеаса, на заросли ежевики за ним, на следы заклинаний и остатки воспоминаний. Он принюхивался, как охотничья собака.

— Ты ощущаешь что-то… странное в Смотрит на Облака?

Анеас задумался, и солнце его разума затянули тучи. Он боялся.

— Я ведь не из богов, чтобы играть с твоим разумом. — Гас-а-хо покачал головой. — Что-то здесь не так.

Он пошарил человеческой рукой в зарослях ежевики и вытащил старый колчан из оленьей шкуры. В нем торчали колючки, но плотную шкуру они не пробили.

— Он принадлежал отцу! — Анеас взял колчан. Он был уверен, что колчан висел на дереве, — и тут же заметил обломанную ветку.

Гас-а-хо рылся в ежевике.

— Что-то не так со Смотрит на Облака. Я так думаю, и Ирина так думает.

Он нашел стрелу, затем другую, третью, и Анеас послушно складывал их в отцовский колчан. К тому времени Гас-а-хо забрался глубоко в кусты.

— Там только сосновые иголки и камни, — сказал Анеас.

— Тут след.

Анеас полез за шаманом. Отчасти он осознавал, что все это очень опасно. Тропа оказалась намного длиннее, чем должна, она вилась в зарослях ежевики и пересекала небольшую речушку с водой коричневой, как старая кровь. Анеас знал, что весь его Дворец воспоминаний не настолько велик, и хорошо понимал, что вокруг очень темно. Он хотел найти свой чистый источник и свой камень, а они пропали.

— Мне страшно, — сказал он. — Я не могу больше колдовать.

— Да, — согласился шаман, — это естественно. Но меня учили водить людей в путешествия духа. Ты был мертв. Здесь все изменилось. Иди по следу, и найдешь, что тебе нужно.

Они шли дальше, и темнота густела, так что Анеас боялся оторвать взгляд от грязно-коричневой тропы. Ежевика цеплялась за его руки, пока не закапала кровь. Кровь падала на тропу. Тропа пропиталась кровью.

— Такие путешествия обычно безопасны для молодых и неопытных, — сказал Гас-а-хо. — Чем ты старше и чем больше видел, тем опаснее эти места. — Он остановился. — Дальше я идти не могу.

Он улыбнулся, и его улыбка и уверенность на мгновение согрели Анеаса.

— Что бы тебя ни ждало, оно будет ужасно. Это не простая прогулка, в конце которой тебя будет ждать черепаха или ястреб. Но ты нужен нам. И что бы там ни оказалось, ты можешь с этим справиться. Я обещаю. Помни, что это ты сам. Только ты.

Шаман отступил. Тропа под ногами захлюпала, а босые ноги шамана стали красными в дрожащем свете. Теперь они оба стояли в зловонном болоте, и это было болото крови. Анеас прошел мимо Гас-а-хо и отправился дальше.