— Причесаться не забудь, — крикнула Хелевайз дочери.

Филиппа нахмурилась и не соизволила ответить.

Хелевайз вернулась к своему гостю.

— Вы слишком высоко цените мое бедное хозяйство. Вы и ваша маленькая армия спасли мой урожай.

Сэр Шон мрачно улыбнулся.

— Армия сражается за свою жизнь на западе, — с горечью сказал он, — и спасти урожай — меньшее, что я могу сделать.

Хелевайз собрала всю свою хорошую оловянную посуду и немного серебра, чтобы сделать стол хоть чуть-чуть красивее. Весь день она казалась спокойной, но теперь, сама этого не желая, обратилась к сэру Шону:

— Это когда-нибудь закончится? Эта война?

— Да, — твердо сказал он и слегка поморщился.

Она подумала, что уверенность — его лучшая черта.

— Мы победим и все отстроим заново.

— Ваши слова да Богу в уши. Есть ли новости с востока?

— Из Древней земли? Или Ливиаполиса?

— Меня устроят любые новости. Кроме новостей о состоянии посевов и больной свиньи Мэг.

Сэр Шон улыбнулся. Позвонили к обеду, и Филиппа, совершенно преобразившаяся посредством ведра родниковой воды и тяжелой щетки для волос, молнией пролетела мимо, оставив после себя шлейф ароматного мыла.

— Эй! — крикнула Хелевайз ей вслед и посмотрела на сэра Шона. — Во что была одета моя дочь?

Вопрос был риторический. Филиппе каким-то образом удалось за пять минут переодеться в узкий темно-красный киртл без всякой сорочки снизу, так что сквозь шнуровку виднелось тело. Почему-то серп так и висел у нее на поясе, как почетный знак.

— Я не заметил, — ответил сэр Шон, хотя и покраснел довольно сильно.

— Черт побери, — сказала Хелевайз, зная, что ее дочь уже вернулась, уверенная, что мать не устроит сцены перед гостями, — я не хочу видеть своим зятем Хаегерта Куси.

— Я поговорю с ним. — Сэр Шон медленно поднялся.

Праздник урожая удался. Правда, не хватало мужчин, а этрусского вина было не достать в Альбинкирке ни за какие деньги. Сэр Шон принес одну бутылку, и Хелевайз разделила ей с матушкой Крэбб и сэром Шоном. Сахар сильно поднялся в цене, шафран и перец почти пропали, потому что все корабли отправились на войну. Зато пчелы собрали очень много меда, репа выросла огромная, а лосось, которого Джейми Ле Хоек вытащил в любимом пруду сэра Джона Крейфорда, вызвал слезы на глазах у Хелевайз. Она скучала по этому человеку и его удочке…

Вместо вина пили пиво и прекрасно себя чувствовали. Хелевайз пришлось признать, что Хаегерт Куси — очень забавный молодой человек. Она смеялась над его выходками, а затем слушала, как Джейми играет старую песню о куртуазной любви, гадкую горскую балладу о войне и предательстве, а потом еще новую любовную песню из Харндона. По крайней мере, он так сказал. Хелевайз подумала, что он написал ее сам и посвятил ее дочери, но Пиппа играла в прятки, как маленькая, бегала с Роуз и Карли, дочерью хозяев соседней фермы. Они кричали и смеялись, и у каждой висел на поясе острый серп, изогнутый, как рыжая молодая луна. Хелевайз испугалась, что они поранятся, и окликнула дочь. Но Пиппа пробежала мимо, как будто матери вообще не существовало, как будто Джейми не пел, сияя глазами, и публика не слушала его восхищенно. У него был красивый голос, а играл он намного лучше, чем любой музыкант в Альбинкирке, если не считать некоторых бродячих монахов и монахинь.

Потом он закончил, и Хаегерт принялся жонглировать кожаными мешочками, как паяц. Он сделал вид, что украл чепчик матушки Крэбб, а затем достал его, грязный и скомканный, из-под мышки. Когда она возмущенно вскрикнула, он не опустил руки; даже когда она закричала в знак протеста, он нацепил ничуть не пострадавший чепчик ей на голову задом наперед.

Хелевайз так веселилась, что упустила момент, когда ее дочь бросила один-единственный взгляд на Джейми и вышла из-под света фонаря в темноту за живой изгородью.

Филиппа оскальзывалась на тропинке, сырой в любое время года, и удивлялась собственному выбору. Еще несколько минут назад она сказала бы, что из двух старших юношей Хаегерт с его придворной одеждой, прекрасными манерами и легким смехом гораздо привлекательнее. А Джейми она знала давно, он часто помогал ее матери и был оруженосцем сэра Джона.

Но раньше она не слышала, чтобы он так пел.

Она никогда не думала, что он умный. Она пробежала мимо, все понимая про песню, вот уж спасибо, взглянула на него, и он… подмигнул. Совсем по-другому.

Сообразит ли он пойти за ней в темноту? Она играла в эту игру раз или два в Лорике и научилась не доверять юношам и соблюдать осторожность. И не рассчитывать, что они поведут себя по-умному.

Она слышала его шаги. Видела его силуэт на фоне ламп и узнавала его походку. Она метнулась мимо изгороди к стоящим камням.

— Пиппа? — тихо позвал он.

Она засмеялась и пошла дальше в камни. Он быстро догнал ее и схватил за талию.

Руки у него оказались приятными, твердыми, теплыми и чистыми, и она поцеловала его, прежде чем он успел хотя бы подумать о чем-то. Он не пытался хватать ее за грудь, как парни в Лорике, он просто поцеловал ее.

Он определенно уже с кем-то целовался раньше.

Он споткнулся, потеряв равновесие из-за поцелуя, и засмеялся. Потом он слегка повернул ее и поставил спиной к одному из стоящих камней. Она сцепила ладони у него на затылке и потянула его к себе, но тут почувствовала за спиной что-то вроде червяка.

Это было так мерзко, что она оттолкнула огромного Джейми и отпрыгнула в сторону.

— Фу!

Джейми выглядел так, будто она ударила его мечом.

— Пиппа, прости…

— На камне черви, — объяснила она, взглянула туда, и у нее волосы встали дыбом.

Поверхность камня корчилась и шевелилась, как живая. Луна почти пропала, дым и сажа, поднимающиеся в небо на западе, превратили ее в тусклый оранжевый шар, и в этом странном свете казалось, что все камни шевелятся.

— Господи помилуй, — сказала Пиппа.

Джейми помянул архангела Михаила, встал между ней и камнем и вытащил короткий рондель привычным движением.

— Прижмись к моей спине, — велел он.

Она так и сделала. Он начал отступать. Его рука шевельнулась.

— Беги немедленно. Господи…

Среди множества грехов Пиппы трусость не значилась. Она прикрыла ему спину. Ей хотелось орать и звать на помощь, но все камни извивались в тусклой оранжевой тьме, и будь она, Пиппа де Роэн, проклята, если позовет добрых людей на верную смерть.

— Я буду твоими глазами на затылке, — сказала она голосом своей матери.

— Я с тобой.

Они сделали шаг. Их спины соприкасались, а иногда и бедра. На краю каменного круга, под камнем, который звали Брошенным Любовником, он вдруг отодвинулся, и она осталась одна.

Она обернулась — он держал что-то обеими руками.

— Беги! — крикнул он. Червь подбирался к его лицу, Джейми отбивался от него, но потерял равновесие.

Пиппа развернулась и сдернула серп с пояса. Рука у нее была твердая, и прицелилась она точно, несмотря на сумерки, так что она резанула извивающееся существо прямо под руками Джейми. Серп прошел сквозь червя, как сквозь дым, и Джейми дернулся. Она схватила его за плечи и рванула назад, и оба упали в мягкий дерн, а черви, едва заметные в пепельном воздухе, все еще непристойно тянулись к ним.

Пиппа поджала босые ноги и перекатилась подальше.

Джейми содрогнулся, вскочил, подхватил ее и прыгнул вперед.

— Святой Михаил и все святые! Что это было, черт возьми? Пиппа ударила его.

— Я никогда раньше не слышала, чтобы ты ругался.

Взявшись за руки, они побежали вокруг стоящих камней, чтобы предупредить остальных.

Габриэль проснулся. Бланш лежала на его магической руке, и ее волосы отливали золотом в темноте. Габриэль улыбнулся, молча глядя на нее. Он услышал, как возится Анна Вудсток, и почти волшебным образом осознал, что находится в замке Арле.

Почти в то же мгновение он с отвращением понял, что золотом сверкают вовсе не волосы Бланш. Точнее, ее волосы отражали слабый золотистый свет, который испускала его обычная, негерметическая рука.