Ольга молча кивнула, ожидая продолжения.

— А вчера ко мне сюда пришел Куратор и начал выпытывать, что да куда, да какие свойства, да сколько его у меня, да как хранится… И так он на меня давил, как будто я его не сама получила, а украла у кого!

— Не волнуйтесь, Лизавета Львовна, — успокоила её Ольга. — Пока мы тут, Куратор — не самая большая наша проблема. А если… когда мы отсюда выберемся — то и чёрт с ним, как-нибудь разберёмся.

Следующий пуск принёс лопнувший от лютого мороза термометр на обледенелой палке. И следующий. И следующий.

Куратор бесился, Палыч нервничал, Матвеев мрачнел с каждым запуском.

— Ну как вам это объяснить… — разводил он руками на собрании. — Вот, например, представьте себе Мультиверсум как пачку бумаги. Мы жили на одном таком листе и пытались проковырять дырочку на соседний. Но вместо этого вырвали кусок бумаги, скомкали и… Не знаю, что. Может быть, закинули в пыльный угол, где валяются только такие же бумажные шарики.

— Очень… Э… Художественно, — с кислой миной прокомментировал Куратор.

— В этом случае, наши дела плохи, я правильно понимаю? — уточнил Палыч.

— Да, — кивнул Матвеев, — но я склонен предполагать, что эти шарики, в рамках принятой аналогии, всё-таки лежат на этой пачке бумаги, и мы найдём точку соприкосновения, если не со своим листом, то всё же именно с листом, а не с комочком…

— Точнее, я на это надеюсь, — добавил он, помолчав. — Потому что иначе нам будет плохо.

— Надо же, целый? — удивился Андрей, вытащив очередной термометр. — Двадцать четыре градуса Цельсия. Плюс.

— Не трогайте его, осторожно положите на пол и выходите из рабочей камеры! — скомандовал Матвеев. — Мало ли, что там ещё может быть…

Приборная тележка тоже вернулась невредимой, стрекоча заведённым киноаппаратом. Когда Мигель проявил пленку, она оказалась засвеченной с одного края, но всё равно можно было разобрать, что в свете фонаря тележки широкоугольный объектив запечатлел какое-то тёмное помещение с бетонной стеной и стальной гермодверью.

— Как у нас прям, — сказал с удивлением Палыч.

— Немного похоже, — не согласился Андрей. — Тут дверь другой конструкции, посмотрите, как рычаги расположены. У нас не такие.

Все замолчали, глядя на небольшой киноэкран красного уголка, в котором пришлось собрать внеочередное собрание. Стрекотал проектор, на белой стене подёргивалось чёрно-белое изображение с тёмной засвеченной полосой слева.

— А от чего засветка? — спросил Палыч.

— Да чёрт её знает, товарищ директор, — ответил Мигель. — Может, плёнка была бракованная…

Дело оказалось не в плёнке.

— Температура, давление, содержание кислорода, гравитация — всё в норме, — докладывал Матвеев, — но…

— Что «но»? — спросил Куратор. — Вечно у вас какие-то «но»…

— Радиация, — ответил учёный, — высокая радиация. Двенадцать бэр в минуту.

— Это много?

— Шестьсот бэр считается смертельной дозой. Четыреста пятьдесят — тяжёлая лучевая болезнь.

— То есть, больше получаса там не пробыть? — спросил Андрей.

— Без защитного снаряжения — нет.

— Надо выяснить у энергетиков, — сказал Палыч, — в чём-то же они перегружали реактор?

— О чём мы вообще говорим? — возмутился Куратор. — У нас есть средство, вылечивающее все болезни и даже более того!

— Что «более того»? — спросил Воронцов.

— А, так вы им не рассказали? Для себя приберегли? — неприятным смехом засмеялся Куратор.

Ольгу аж передёрнуло от его голоса.

— Не рассказали что?

— А, неважно, сами разбирайтесь, — с глумливой усмешкой отмахнулся Куратор, — но лучевая болезнь не убивает мгновенно, а у нас есть способ её вылечить.

— Действительно, — вспомнил Воронцов. — Лизавета же откачала наших героических энергетиков. Да вот же, Николай…

— Прекрасно себе почуваю! — кивнул Подопригора. — Як новий!

— Лизавета? — спросил Палыч.

— Препарат не прошёл должных испытаний, — нахмурилась биолог. — И вы же сами мне за это выговаривали. Тогда ситуация была чрезвычайная…

— А сейчас какая? — перебил её Куратор. — Я настаиваю на исследовании. С соблюдением, разумеется, необходимых мер предосторожности.

Препирались долго, но Ольга уже не особо вслушивалась. После выступления Куратора она не сомневалась, что вылазка в прокол неизбежна, и думала только, как обеспечить своё в ней участие.

Однако никаких проблем не возникло. Она сказала «я пойду» — и ей никто не возразил. Никто не стал рассказывать про «не женское дело», про опасность радиации для юного организма, никто не сказал «тебе ещё детей рожать». Она даже немного удивилась. Кажется, после затянувшейся охоты на мантисов, её привыкли воспринимать как командира боевой группы Убежища.

Защитные костюмы сделали на основе тех же «скафандров». Учёные заверили, что металлизированная ткань сама по себе неплохо защитит от альфа- и бета-излучений, замкнутый воздушный цикл убережёт от попадания радиоактивной пыли, а для защиты от гамма-лучей вместо воздушных теплообменников вложили между прошитыми слоями ткани тонкие свинцовые пластины.

— Это только ослабит действие проникающей радиации, — объяснила ей Лизавета. — Столько свинца, чтобы защититься совсем, никто на себе не унесёт. Было полчаса до лучевой — станет сорок пять минут. Примерно, конечно. Вы получите индивидуальные дозиметры ДКП, смотрите на них чаще. Набрали полную шкалу — бегите назад.

Пошли сработанной группой — Ольга, Андрей, Мигель, Анна. В рабочей камере установки построили из натянутой на каркас прорезиненной ткани примитивную камеру дезактивации. Там их возвращения ждали люди в ОЗК со шлангами и щётками.

Дозиметрист помещал в зарядное гнездо похожие на толстые авторучки приборы, поворотом рукоятки выставлял ноль и, вытащив, цеплял им на скафандры.

— Смотрите за шкалой! — предупредил он их.

Шагнуть под арку было страшновато, но на каком-то внешнем, рассудочном уровне. Ледяная пустыня внутри Ольги давно уже заморозила настоящее чувство страха — то, от которого дрожат колени, слабеют руки и выступает холодный пот. Как будто организм забыл, как вырабатывать адреналин. Анне явно приходилось хуже — она то и дело пыталась рефлекторно вытереть пот со лба, хлопая тыльной стороной перчатки по плексигласу шлема. Мигель нервно вертелся и перетаптывался, Андрей стоял спокойно, но был бледноват.

Гудела Установка, вибрировал пол — из рабочей камеры это воспринималось заметно внушительнее, чем из аппаратной.

— Есть прокол! — сказал динамик на стене. — Вперёд, товарищи!

Ольга пошла первой.

— Это тот самый УАЗик? — спросил я Андрея, глядя на старый зелёный «козёл» с мягким верхом. Машина слегка подлифтована и стоит на больших зубастых колёсах. — За него ты Сергею должен?

— Ну, прям, должен… Но да, этот. Только он теперь с пустотными резонаторами.

Я заглянул под кузов и увидел капитально закреплённые на раме волноводы и пластины.

— А ничего более… основательного не нашлось?

— Например?

— Ну… не знаю… БТР? Представляешь — БТР с резонаторами! Броня! Пушка! Танк беспредела!

— БТР жрёт топливо, как бизон, не очень надёжный, неповоротливый. И им надо уметь управлять, — сказал рослый мужик средних лет, вытирающий грязные руки ветошью. Я и не заметил, как он подошёл. — А индукционные винтовки всё равно шьют его навылет. И смысл?

Он с сомнением посмотрел на вытертую руку, и, поколебавшись, подал её мне запястьем вперёд.

— Иван Рокотов, здешний главмех.

Теперь я его узнал — мы виделись в тот день, когда я попал в Коммуну. Ну, как «виделись»… У него была повязка на глазах. Так что я видел только пол лица, а он вовсе ничего не видел.

У меня был день открытий — я получил допуск в «Цех номер один». Тупиковый фрагмент, микролокаль, которую специально не стали присоединять. Сюда враг не пройдёт, и шпион не пролезет. Нет солнца, на поверхности минус сто, всё производство упрятано в огромные подземные катакомбы, выстроенные неизвестно кем и зачем. Или известно — но не мне. Мне вообще показали самый краешек — один, хотя и огромный, зал. Где-то дальше хранились главные технологические секреты Коммуны — производство акков, УИНов, хитрых винтовок и бог весть ещё чего.