Иван оказался довольно приятным собеседником и, пока будущую «Тачанку 2» готовили к выезду, пригласил нас в гости. Как я подозреваю, в основном для того, чтобы мы не шлялись по подземельям и не увидели чего-нибудь лишнего. Андрей был этим здорово раздосадован, а я ничего другого и не ожидал. Коммуна параноидальна, но у неё, надо сказать, есть к тому причины.

Оказалось, у него просторная уютная квартира — вот только без окон, потому что под землёй. Здесь я впервые за долгое время увидел настоящую кухню — там хлопотала его жена, симпатичная женщина лет сорока, которая нам искренне обрадовалась.

— Приятно увидеть новые лица, а то живём, как барсуки в берлоге! Сейчас разогрею борщ, покормлю вас…

Вокруг её ног отирался удивительно крупный сиамский кот, недвусмысленно намекая, что кормить надо не только гостей.

У хозяев оказалось двое детей — старшая дочь, Василиса, почти взрослая, и сын — лет восьми. Я удивился, что они живут с ними тут, в изоляции, не ходят в школу.

Иван помрачнел и сказал, что не хочет это обсуждать. Правда, узнав, что мы с ним оба «попаданцы», несколько оттаял.

Андрей почти сразу слинял, а я остался — Иван выставил бутылочку, объяснил, что сам делает какой-то волшебный дистиллят, и что нам, «эспээлам», есть о чём потрындеть. А машину, мол, я и завтра заберу, ничего ей не сделается.

Под бутылку мы разговорились. Он оказался бывший моряк-подводник, специалист по паросиловым и электрическим установкам. Пришёлся тут очень к месту и быстро занял один из ведущих технических постов. Коммуна каждому находит место — кадровый дефицит. Правда, в отличие от меня, он был этим не слишком счастлив.

— Ты видишь фасад, — сказал он, наливая очередную рюмку. — А я чиню спрятанные за ним механизмы. Думаешь, почему дети тут со мной, на вахте, солнца по полгода не видят?

— Не знаю, — искренне ответил я. — Я работаю здесь с детьми, и они мне нравятся. И с твоими бы работал.

— Хорошие там, — он почему-то ткнул пальцем в потолок, — дети?

— Хорошие! — уверенно сказал я. Я был уже прилично пьян, но в этом не сомневался. За детей я готов простить Коммуне многое.

— А почему? — Иван тоже поднабрался, хотя чувствовалось, что опыт и практика у него поболее моих.

— Что почему?

— Почему они такие хорошие? Все? Где хулиганы, раздолбаи, где детская жестокость, где стайные инстинкты, коллективная травля лузеров, подростковый козлизм? Почему они все такие умнички?

— Не знаю… — я действительно не знал, как коммунарам удалось воспитать таких хороших детей.

— И не узнаешь!

— Почему?

— Потому что у меня подписка! — он покачал пальцем у меня перед носом. — У меня такая подписка, что меня отпускают отсюда раз в полгода на две недели воздухом подышать и на солнышко подивиться. И то в специальный срез, где никого нет и откуда сдёрнуть некуда. Но ты поинтересуйся, что такое «папэдэ»!

— ППД? Пункт постоянной дислокации? — эту аббревиатуру я слышал от Боруха.

— Не, — замотал пьяной головой Иван, — передаю по буквам: «Пэ» — как «программа», «А» — как «адаптации», снова «Пэ» — но как «приёмных» и «Дэ» — как «детей». «Папэдэ». Но я тебе этого не говорил.

— И откуда тут…

— Тс-с-с! — махнул на меня рукой Иван. — Подписка, мать её! Но моя старшая сразу была для неё слишком взрослой, а младшего я уже сам не отдал. Так что не быть им настоящими коммунарами, как, наверное, и мне. А ты, Артём, не бери в голову! Хорошо тебе там? И заебатюшки. Кушай, гуляй, играй с хорошими детишками. С плохими — не играй… А ну, давай усугубим за это дело!

И бывший подводник разлил нам снова.

— А почему такая секретность вокруг этого вашего «цеха номер один»? Вот, УИн у меня есть, винтовками чуть ли ни торгуем, акки заряжаем всему Мультиверсуму… Чего тут ещё секретить-то?

— Секретно не это, — Иван вдруг даже как-то протрезвел, — секрет, дорогой Тёма, в том, откуда всё это берётся.

— Тоже мне секрет, — я махнул рукой и чуть не снёс со стола посуду, — от Первой Коммуны же всё. Разве не так?

— О, да ты, я смотрю, допущен к сокровенному? — засмеялся Иван. — Сожительство с руководителем внешней разведки не прошло даром? Шучу-шучу, не обижайся. Тётка она, конечно, редкостно красивая, не при жене будь сказано. Никто бы не устоял.

— Так-то оно-так, — добавил он, — да не совсем. Я за пару лет разобрался в базовых технологиях, но именно что в технологиях, не в принципах. Я не ученый, я технарь. Я сообразил, как одно подключать к другому, чтобы оно делало третье, но как оно вот так получается — никто не знает. Пока я этим не занялся, тут всё работало по запискам Матвеева — слышал про такого?

— Доводилось, — кивнул я. Голова закружилась. Ого, как мы нарезались!

— Так вот, он базировался на записях Первой Коммуны. Они обрывочные, весьма неполные и не очень понятные. Потом он возился с оборудованием, которое коммунары намародёрили в разных местах, и кое-что догнал тупо методом тыка. Но он как раз был учёный, а не техник, и до многого не допёр. Так что я, волею случая, сейчас чуть ли ни единственный в Мультиверсуме специалист по технологиям Первой Коммуны.

— Повезло! — сказал я. — Выпьем?

— Повезло? — неожиданно возмутился Иван. — Повезло, блядь?

Он оглянулся, не слышат ли дети, как он ругается, но на кухне мы были одни.

— Да у нас тут натуральная «шарашка»! Нет, ко мне со всем уважением, врать не буду — обеспечение полное, продукты любые, кофе, вон, даже приносят, работа интересная, но… Выпускают меня отсюда только воздухом подышать и на солнышко подивиться. А так сидим под землёй который год. Васька, вон, старшая моя, уже заневестится скоро, а сверстников своих даже издали не видит. Книжек, правда, прочитала мильон, это только на пользу, но тоскует же, я вижу. Скучно ей взаперти, на работу её таскаю. Она уже инженер-самоучка в свои шестнадцать, многим фору даст, но общается только с мужиками за сорок и только о железках. Это нормально вообще? А младшему, Лёшке, в школу пора, а кто ж его без «папэдэ» туда возьмёт? А потом обратного ходу нет, будет заложником моей лояльности…

— Да что не так с этим «папэдэ»? Колись уже!

— Э! Черта с два! Как бы я к этому ни относился, а подписку дамши — держись. Извини, Тёма, я морской офицер. Хоть и в отставке, а слову своему хозяин. У рыжей вон своей спроси. Захочет — расскажет.

Я думал, что с утра буду помирать. Выпили мы по ноль семь в лицо, не меньше, а я давно уже не тренировался. Однако чувствовал себя прекрасно, как будто мы не крепкую самогонку глыкали, а чаи гоняли.

— Я там добавляю в напитки… неважно чего, — объяснил Иван, — так что похмелья от моих дистиллятов не бывает. Я тебе налью бутылочку с собой, всё равно тут пить не с кем. Коммунары непьющие, а одному мне скучно. Допивай кофе, и двигаем за машиной.

К моему удивлению, у Ивана был прекрасный кофе — его жена сварила нам по чашке.

— Небольшая компенсация за большие неудобства, — отмахнулся он от моих вопросов, — пошли уже.

Машина стояла в начале длинного коридора, возле неё отирался Андрей.

— Можно было, конечно, выкатить её через грузовой портал, — сказал мне Иван, — но я хочу, чтобы ты стартовал именно здесь. Понятно?

— Э… — я тормозил с утра.

— Потом поймёшь. Я слышал, тебе доводилось бывать на Дороге?

— Ну да, пару раз. Но я был с планшетом.

— Планшет не нужен. Помнишь, как выглядела Коммуна с Изнанки?

Я припомнил, как мы приехали в первый раз на «Тачанке», которая ещё не была «Тачанкой». Представил себе вид зданий Института, каким увидел его с Дороги.

— Помню.

— Тогда не заблудишься. Вот здесь, под панелью, переключатель. Вот так — включено, вот так — выключено. Чувствуешь?

Я чувствовал — работающие пустотные резонаторы делали машину немного сродни реперам. Она была совершенно материальна, но при этом и как бы чуть-чуть не отсюда.

— Садись.

Я залез на жёсткое дерматиновое сиденье, примерился к педалям и рычагу, покачал большой руль.