Еще знала, что папа не почувствует в Филиппе подвоха, в отличие от мамы.

Мой отец был таким же высоким и худощавым, как Филипп. Его голову еще не тронула седина, а на лице морщинки появились только возле глаз. Он был очень симпатичным мужчиной, постоянно получал от мамы комплименты и обнимашки. А еще носил очки в толстой черной оправе, делающей его похожим на молодого преподавателя в институте.

Мы сидели в яркой кухне за круглым столом, наслаждались горшочками с ароматной картошкой и овощами, смеялись от историй папы, которые слушали уже в двадцатый раз, но Филипп, как новенький, обязательно должен быть посвященным в них.

— Филипп, а вот вы, как сторонний наблюдатель, скажите, на кого Ливана больше похожа? — спросил папа. Все всегда отвечали одинаково, потому что наше внешнее с ним сходство не заметить невозможно, но ему нравилось слышать это снова и снова.

— Думаю, она идеальная комбинация ваших генов, — уклончиво ответил парень. Я закатила глаза, не веря, что он произнес такие сложные слова.

— Нет, вы все-таки скажите.

— Папа́, не приставай к человеку, ты же и так знаешь ответ, — вклинилась я, отправляя кружок морковки себе в рот. Не могу не радоваться, что лицом пошла в род Готье.

— Вообще-то я еще не видел бабушку Ливаны. Она о ней столько рассказывает. Думаю, у них много общего.

Родители рассмеялись, будто пришли на концерт юмористов. Между мной и Джаннет не было ничего общего, ни одной родинки, что ее жутко бесило. Она всеми способами пыталась изгнать из меня любые повадки семьи Готье и хоть немного приблизить к своей породе — Локонте. Я недовольно прикусила губу, пока родители умирали в истерике. Это при бабушке все по струнке ходили, а за глаза говорили то, за что точно бы получили волшебный пендель.

— Если хочешь, — обратилась мама к парню, смахивая слезы с уголка глаз салфеткой. — могу показать тебе фотографии.

— Хочу!

Я прикрыла глаза. Что может быть унизительнее, чем показ детских фото друзьям.

— Пойдем, все альбомы в гостиной, — мама бесцеремонно взяла Филиппа под руку и потащила в комнату напротив. Я не хотела участвовать в параде стыда, поэтому осталась на кухне убирать со стола.

Я присоединилась к тусовке, когда прошло достаточно времени прежде чем мое отсутствие покажется невежливым по отношению к гостю. Мама и Филипп сидели на диване в цветочек, рассматривая фотографии в альбоме, который мама делала своими руками. Я скромно села рядом, зажимая Филиппа посредине. Папа копошился в камине на другом конце комнаты, пытаясь его потушить. Дом слишком прогрелся, стало жарко, как на курорте в августе.

Мама настолько погрузилась в рассказ, что поведывала историю каждой фотографии, открывающейся на коленях Филиппа.

— А это я со своим братом, дядей Ливаны, он, кстати, завтра приезжает.

— Мам, он же просто хотел увидеть бабушку, а не все фамильное древо.

— Бабушку так бабушку, — мама пролистнула несколько страниц. — Вот. Ну что, есть сходство?

Филипп взял в руки черно-белое фото Джаннет в молодости. Натуральная блондинка с косой до самых колен, тонкой лебединой шеей, острым подбородком, впавшими скулами, острым и тонким носом, пронизывающими и леденящими душу голубыми глазами, ни намека на улыбку в сжатых губах. Настоящая снежная королева, внушающая страх даже с бумажки, но в то же время завораживающая своей красотой. При одном взгляде понятно, что она излучает уверенность и уважение.

Парень поднес фото к моему лицу и одновременно с мамой стрелял глазами то на Джаннет, то на меня.

— Ну-у, может быть, взгляд. Или характер.

Мама прыснула.

— Если бы у Ливаны был характер, как у бабушки, я бы не жила с ней.

Мама вернула фотографию в альбом, обходясь с ней максимально аккуратно. У Филиппа наконец появилась возможность осмотреть комнату, сделанную в таких же ярких цветах, как и весь дом. Прямо за диваном располагался шкаф-стена из дерева медового оттенка, справа стояло кресло под стиль дивана, над камином висели картины, а у окна посредине расположился рояль, на котором и остановился взгляд парня.

— А кто у вас играет? — Филипп подошел к инструменту и провел рукой по закрытой крышке клавиш.

— Мы все, — мама вернулась на диван, хлопая рукой по месту рядом с собой, приглашая папу сесть.

— И Ливана тоже?

— Конечно. Бабушка бы не простила ей неумение.

Филипп сел на банкетку и открыл клавиши.

— Сыграешь?

Я, стоящая рядом со сложенными на груди руками, встрепенулась, не ожидая такого предложения.

— В этом и соль, что я играю только у бабушки.

— Ну ради меня, — Филипп поднял на меня свой фирменный щенячий взгляд и чуть приподнял уголок губ, обезоруживая ямочкой на щеке.

Мои плечи опустились, а щеки окрасились в розовый вовсе не от жара камина.

— Немного, — я села рядом с парнем на мягкую сидушку, слыша, как мама восторженно набрала воздух. Готова поспорить, она выпрямила спину и схватила папу за руки, будто сейчас будет что-то невероятное.

На самом деле она частенько уговаривает меня сыграть, но я всегда отказываюсь. Возможно из-за настойчивости занятий музицирования в Париже, где за любую ноту мимо бьют палкой по пальцам.

Я провела рукой над клавишами и тут же ее отдернула, как от огня.

— А что сыграть?

Филипп пожал плечами.

— Свое любимое.

Меня в который раз поставили в тупик. Джаннет не заставляла себя ждать, всегда выбирая композицию только и исключительно из нестареющей классики. Я размяла плечи и выпрямила спину. Бедро Филиппа касалось моего, что должно было стеснять движение и отвлекать, но рядом с ним я чувствовала себя спокойнее, будто передо мной не родители, а целый зал «Гарнье».

У меня была любимая композиция. Сцена из «La belle et la bête»[2], когда они танцевали в огромном бальном зале заколдованного замка. Я знала каждую композицию из мультфильма, но эта заставляла мое тело замереть и покрыться мурашками, пока последняя нота не проникнет в самое сердце. Никогда не считала себя достаточно впечатлительной, тем более так реагировать на обычную живую музыку, но, смотря мультик одной и в темноте, я частенько проливала пару капель слез.

Водя пальцами по белоснежным клавишам из горной ели, слоновой кости и клыка дракона, я впервые очистила свой разум и ни о чем не думала. Беззвучно шептала слова песни к мелодии, помогая самой себе. Играть на домашнем инструменте было непривычно — за всю жизнь я касалась его не более пяти раз и то только во время уборки. Рояль Джаннет был настоящим произведением искусства — выполненный из хрусталя, прозрачный как горное озеро, можно рассмотреть каждую деталь, работающую исправно. Наш же был полной противоположностью — матовый черный из граба с золотыми вставками, страшно подумать, сколько ему лет (скорее веков).

Закончив игру, я сложила руки на коленях. Осталось только встать и поклониться с прямой спиной, как учил этикет.

— Bravo, chérie[3]! — захлопала мама в ладоши.

— И много у тебя еще скрытых талантов? — спросил Филипп, пристально рассматривая мое лицо.

— Безошибочно выбираю сочные фрукты на рынке, — попыталась пошутить я, ерзая на банкетке.

— Научишь меня чему-нибудь? — спросил Филипп, выпрямляя спину и стуча пальцами по клавишам. У него были достаточно длинные фаланги для инструмента, но не такие изящные и тонкие, как того требовали стереотипы.

— Разве что «Собачий вальс».

Мы с Филиппом еще немного поиздевались над инструментом, проверяя абсолютно все, что можно было нажать. Чувствуя, что уже у самой стоит звон в ушах, предложила закончить вводный урок музицирования.

Филипп ушел, пожав руку папе и получив от мамы крепкие объятия. Мы помахали друг другу издалека, что было достаточно неловко после теплого семейного ужина. Он так и не побывал в моей комнате, которую было просто неприлично показывать в том виде, в котором она сейчас находилась. Я сама время от времени спотыкалась обо все, что валялось на полу. А в добавок наличие тропических тараканов и пауков придавало комнате особую атмосферу главной городской свалки.