«Твоя магия копится, Ливана, и не расходуется. Твои заклинания — детский сад, нужно тратить ее на что-то серьезней».
Прошло, возможно, два-три часа, на улице не было ни одной машины, луна парила высоко в небе, окна домов были темны. Кругом тишина, музыка на районе стихла, вокруг лишь вой ветра и скрип заборов, противостоящих ударам метели — она и не думала останавливаться, набирала все больше сил и мощи.
Калитка открылась сама, с шумом ударяясь о забор. Следы многочисленных гостей на дорожке занесло уже внушительным слоем снега. Дверь дома открылась в темноту и тишину, в прихожей не осталось ни одной вещи, стояла гробовая тишина. Снег проник в дом, засыпая блестящий пол и тут же оставляя капли воды на нем. Магия пришла точно туда, куда ей было нужно, она чувствовала дорогу и собиралась закончить свое дело.
Филипп ходил по гостиной с огромным мусорным мешком и собирал мусор, оставшийся от гостей. Его рубашка была почти полностью расстегнута, наполовину выбилась из-под брюк, волосы взъерошены, под глазами глубокие тени. Он не выпил ни капли, но уже чувствовал, как болит голова. Комнату освещал лишь слабый желтый свет торшера, поэтому парень не сразу заметил меня, бесшумно появившуюся в проходе.
Филипп поднял голову и тут же отшатнулся от испуга. Пакет полный стекла с шумом упал на пол. Парень выдохнул и рефлекторно коснулся груди слева.
— Ливана, ты меня напугала.
Я молчала. Смотрела на него из темноты.
— Лив, я… — парень облизнул губы и снова смотрел куда угодно, лишь бы не на меня. — Я просил их ничего не делать, но они сказали, что надо закончить… Я хотел сделать так, чтобы все получилось, чтобы никто… Чтобы я… Лив, у тебя кровь, что произошло?
Филипп заметил мои раны на ногах и руках, которые, очевидно, выглядели хуже, чем я ощущала. Он издалека осмотрел меня снизу-вверх и наконец поднялся до немигающего темного взгляда. Лицо Филиппа мгновенно изменилось, я почувствовала страх.
Мне понравилось.
Прилив энергии усилился.
— Что с тобой? — испуганно спросил он. — Лив, ты что-то приняла?
За моей спиной послышался грохот. Сквозняк играл с входной дверью, мотающейся на одних петлях. В холле заметно намело и стало гораздо холоднее.
— Ты дверь не закрыла? — Филипп сделал шаг вперед, но тут же остановился, боясь подходить ближе.
А вот я подошла, оказываясь не под аркой, а в одной комнате с парнем.
— Зачем ты так поступил со мной? — я говорила не своим голосом. Каким-то сухим и бесчувственным. — Я же дала понять, что чувствую к тебе.
— Я знаю. Лив, прости, у меня не было выбора.
— Не было выбора? — я склонила голову, делая еще шаг, Филипп отступал назад. — Какого выбора? Каким способом сделать мне больнее? Мог вонзить мне нож в сердце, так было бы даже лучше.
— Не говори так…
— Ты унизил меня. Даже не лично, а передал своей подружке на съедение… Ты сказал, что любишь ее.
Последняя фраза прозвучало особенно жестко. Вместе с ними ветер набрал силу, дверь снова ударила о стену, торшер замигал. Я сжала руки в кулаки.
Капли, в которое превратился снег, стали темнеть, а затем ожили в живую реку насекомых, которая двинулась в гостиную.
— Я не говорил, что люблю ее! — в голосе послышались истерические нотки.
Над головой Филиппа закружили мелкие мушки, которых с каждой секундой становилось все больше. Жуки рассыпались по полу, не оставляя свободного места на ковре. Филипп осматривался, не веря происходящему.
— Ну да, не любишь… Потому что ты не знаешь, что такое любовь, ты только разрушаешь ее!
Мне стало горячо, я уже ничего не чувствовала, кроме гнева, глядя ему в глаза.
— Лив, что происходит?!
Филипп скинул жука с плеча, но новый уже взбирался по ноге. Черные точки облепили ступни, двигались вверх. Мухи жужжали в унисон, темным облаком кружили над головой, кусали за уши, лицо, путались в кудрявых волосах. Филипп замотал головой, зажмурился, махал руками, ногами, его охватила паника.
Любовь и станет твоим проклятием,
Каждый шрам, оставленный тобой, падет на тело,
Ангел в зеркале утонет в объятье,
Подарившем тем, чье сердце задело.
Явленный лик чернее ночи, подобен дьявольской маске,
Окутавшей плечи растением дамаста.
День сменит ночь, пока вновь не будут взаимны заветные слова,
Время истечет точно в срок, и сглаз не спадет, лишь…
Прозвучал бой часов, такой неестественный в данных стенах. Обе стрелки одновременно указали на двенадцать, пробив ровно столько же невыносимо долгих оглушающих ударов.
— Лишь стрелка часов обратно не взойдет.
Слова были сказаны на последних ударах часов, стоявших в холле, и они вновь замерли на неопределенный срок. Остальная жизнь в доме закипела с новой силой, рой мошек стал гуще, окутал все тело парня, кружа над ним, как смерч. Я слышала крики. Кажется, он кричал мое имя и тянул ко мне руки. Сплошное черное пятно упало на пол. Равнодушно кинула последний взгляд и развернулась, махнув порванной юбкой. Дверь за мной закрылась.
Спустя несколько минут буря утихла, погружая все улицы в ночную тишину. Магия успокоилась, будто никогда и не просыпалась, тело болело где-то изнутри под кожей, как после марафона на выживание, ноги еле перебирали, спотыкаясь о каждый снежный ком. Постепенно чувствовалось жжение на лице от многочисленных порезов, пробирал холод. Обувь и платье промокли несколько часов назад, сейчас покрылись коркой льда, причиняя телу дискомфорт. Такая атмосфера должна была повалить и добить меня окончательно, но я будто проснулась, широко раскрыв глаза.
Остановилась, пришло осознание, что со мной происходит. Я стою непонятно где, посреди дороги в одном лишь летнем порванном платье в минус пятнадцать не меньше.
Мне стало страшно, в панике осмотрелась, не узнав местность, но успокоилась, увидев табличку с адресом на доме рядом. Я всего лишь в нескольких метрах от собственного жилья. Бегом помчалась домой, дрожа от холода и страха, слезы не капали, но началась истерика.
Свет горел на первом этаже, мама и папа места себе не находили, сжимали телефоны и смотрели в окна. Я закрыла входную дверь с такой скоростью, будто за мной кто-то гнался.
— Ливана, боже мой, ты дома, — мама подошла ко мне и начала осматривать.
Вся в грязи, рваной одежде, без куртки, с запутанными волосами, размазанной по щекам красной помаде. Мама ахнула.
— Что случилось, почему ты не отвечала на звонки?
Я дрожала. Все перемешалось, но голова была ясна, как летний день. Я не помнила, что произошло, сколько прошло времени, знала и чувствовала лишь то, что я что-то сделала.
Растолкав застывших родителей, я поднялась в комнату и села на пол. Ни один светлячок, ни один волшебный жук не зажгли своего магического света, они не хотели смотреть на меня так же, как я на себя. Папа что-то громко говорил, боюсь представить, что он подумал, увидев меня в таком виде. Я закрыла глаза, рыдая изо всех сил, сжимая виски руками.
Мама зашла в комнату и села рядом на пол:
— Я сделала что-то нехорошее, мам, — захлебывалась в рыданиях. — Мама, пожалуйста, давай уедем отсюда, я так больше не могу, я не могу туда вернуться.
— Что ты сделала, Ливана?
— Я… я не… не смогла… сдержаться. Я не знаю, что, но я чувствую. Мама, пожалуйста, давай прямо сейчас уедем.
У меня началась новая волна истерики, я уже ни слова не могла из себя выдавить. Мама не знала, как реагировать на происходящее. Я кинулась ей на шею, ища поддержки и защиты, она сразу начала гладить меня по мокрым волосам, смотря на папу, стоявшего в дверном проеме.
Не помню, сколько еще я плакала. Меня напичкали таблетками, выпила кучу воды. Родители принесли все одеяла в доме и укутали меня как младенца, мама не сопротивлялась, когда папа принес в мою комнату обогреватель. Я лежала в темноте ни живая ни мертвая, уже ничего не чувствуя, веки опухли от слез, кожу жгло от перекиси, которой мама обработала все раны. Они с отцом обсуждали происходящее внизу, иногда я разбирала отдельные слова.
