— Да, да! Поверьте мне, — Харро все больше вдохновлялся собственной идеей, — к нашей гадалке еще явится и сам Генрих Гиммлер, осведомиться о своей судьбе… Направлять работу Анны Краус мы можем через Грауденца, она живет рядом с ним. Грауденц тоже рассказывал мне про гадалку.

— Это смешно, но можно попробовать, — сказал неулыбчивый государственный советник Арвид Харнак. — Однако меня все-таки куда больше интересуют такие люди, как инженер Кумеров — человек, который в совершенстве знает авиационное производство в рейхе.

— С инженером Кумеровом я уже встречался, — сказал Харро, — он сам предложил свои услуги. Именно от него получена информация о производстве заводов Мессершмитта.

— Я этого не знал, — ответил Харнак. — При всем этом главное — не забывать об осторожности…

Связь с Центром шла только через курьеров. Никаких радиопередач из Германии! Это было железным правилом. Было яснее ясного, что работа коротковолновых передатчиков тотчас же насторожила бы гестапо, подтвердила существование нелегальной сети в Германии. А это, в свою очередь, осложнило бы отношения между двумя странами — между Москвой и Берлином. Уж не такими они были добрососедскими даже и после того, как в августе тридцать девятого года был подписан договор о ненападении. Правда, с подписанием договора в немецкой пропаганде исчезли враждебные, агрессивные высказывания против Советского Союза. На самом же деле отношения между Москвой и Берлином оставались напряженными.

В эфире было спокойно. Радисты станции подслушивания и перехватов в Кранце на дежурствах изнывали от скуки. На всех диапазонах звучала музыка, были слышны голоса дикторов да угрожающие, либо хвастливые речи главарей «третьего рейха».

Функ-абвер, отдел по наблюдению за эфиром, в своих каждодневных рапортах начальнику имперской разведки ограничивался одной и той же лаконичной фразой: «За истекшие сутки тайных радиопередатчиков в эфире не обнаружено». Правда, иногда, это было очень редко, где-то на северо-западе от Кобленца в направлении Брюсселя появлялись и вскоре замолкали неизвестные радиопередатчики, посылавшие в эфир группы цифр, не поддающихся расшифровке. Специалисты из функ-абвера были склонны думать, что вероятнее всего эти передатчики принадлежат бельгийским радиолюбителям-коротковолновикам либо сигналы подают друг другу рыболовные суда, плавающие вблизи побережья. Во всяком случае, у абвера тревоги это не вызывало.

В середине ноября сорокового года на Ангальтский вокзал Берлина прибыла советская правительственная делегация для переговоров с Гитлером. Возглавлял ее министр иностранных дел Молотов. Делегацию встречали фон Риббентроп и фельдмаршал Кейтель, которых сопровождали официальные лица. В тот день впервые с момента существования фашистской Германии в ее столице прозвучали торжественные звуки «Интернационала».

На Ангальтском вокзале все соответствовало дипломатическому этикету. На перроне возвышалась огромная корзина цветов, задрапированная тонкой розовой тканью, а над нею — советский и германский национальные флаги.

У подъезда вокзала выстроился почетный караул. Солдаты в касках, печатая шаг, продефилировали «гусиным шагом» перед прибывшими гостями. Автомобили советских представителей сопровождал почетный эскорт мотоциклистов, затянутых с головы до ног в черную, блестящую на дожде искусственную кожу. Перед гостями распахнулись двери дворца Бельвю на Шарлоттенбургштрассе. Их овеял аромат свежих роз, предупредительно расставленных в хрустальных вазах на столиках апартаментов резиденции советской делегации. Встреча осуществлялась на высшем уровне по дипломатическому протоколу. Не хватало только искренности. И это почувствовалось сразу, в первые же часы приезда делегации. Днем делегаты направились в новую имперскую канцелярию с визитом вежливости к главе немецкого государства Адольфу Гитлеру. Гитлер принял делегатов в своем огромном, как банкетный зал, кабинете. Он поднялся из-за стола, молча вышел на середину комнаты и, вскинув руку в фашистском приветствии, поздоровался с советскими делегатами. В этом жесте было что-то театральное и зловещее…

Гости расположились в креслах и на диване вокруг низенького столика в углу кабинета. Заговорил Гитлер. Он сидел в кресле напротив Молотова, одетый в военную форму серо-зеленого цвета с красной нарукавной повязкой — в белом круге чернело изображение свастики.

Гитлер говорил не менее часа, останавливаясь лишь для того, чтобы переводчики могли перевести его слова. Он совсем не заботился о том, что существуют какие-то нормы поведения, что такая беседа предусматривает взаимный обмен мнениями, он говорил один, стараясь выложить все, что намеревался сказать советским делегатам. Гитлер вдруг заговорил о том, что Англия уже разбита, что ее капитуляция — вопрос недалекого будущего. Крах Великобритании неизбежен — пора подумать, как разделить ее безнадзорное хозяйство, разбросанное по всему свету…

— По этому поводу, — изрек Гитлер, — я уже обменивался мнениями с представителями Италии и Японии. Теперь мы хотели бы услышать мнение Советского правительства.

Не дожидаясь ответа, Гитлер продолжал затянувшийся монолог.

— Британская империя, — продолжал он, — скоро превратится в необозримый аукцион, площадью в сорок миллионов квадратных километров… Нам, я говорю о Германии, Италии, Японии и России, надо разделить имущество несостоятельного британского должника. Зачем конфликтовать друг с другом по мелким вопросам, если перед нами встают такие большие задачи… Как бы вы посмотрели, господин министр, предположим, на то, чтобы Советскому Союзу расширить свои территории в направлении Индийского океана?

Гитлер выжидающе смотрел в лицо главы советской делегации, пытаясь определить, какое впечатление произвело на Молотова его предложение о разделе мира.

Молотов сосредоточенно слушал длинные рассуждения Гитлера. На предложения Гитлера он не стал отвечать и сказал, что предпочитает поговорить о более конкретных проблемах. Они касаются отношений Германии с Советским Союзом. Гитлер понял, что кость, брошенная к ногам Москвы, не пробудила ожидаемого аппетита. Молотов заговорил совсем о другом:

— Не можете ли вы, господин рейхсканцлер, ответить нам на некоторые вопросы, и прежде всего, с какой целью в Румынию отправилась германская военная миссия? Мое правительство считает, что немецкие гарантии, предоставленные маршалу Антонеску, направлены против интересов Советского Союза. Такой серьезный шаг был предпринят без консультаций с Москвой. Это первое. …Вызывает недоумение также и высадка германских войск на юге Финляндии — в непосредственной близости от советских границ…

Гитлер никак не ожидал такого поворота беседы. На какие-то секунды лицо его отразило растерянность. Но он овладел собой и торопливо стал объяснять, что в Бухарест военная миссия отправилась по просьбе маршала Антонеску. А в Финляндии германские части долго не задержатся, они предназначены для переброски в Норвегию. Не надо воспринимать это как недружелюбные акты…

Молотов возразил.

— Но сведения, которыми мы располагаем, — сказал он, — говорят о другом. Немецкие войска не собираются никуда уходить из Финляндии… В Румынию тоже прибывают германские воинские части.

Гитлер сослался на свою неосведомленность и пообещал дать нужные разъяснения при следующей встрече. Он снова начал распространяться по поводу раздела британского наследства, будто не расслышав замечания Молотова о том, что советская делегация не видит смысла обсуждать подобные проблемы.

Этот монолог тоже занял достаточно много времени. Наконец, взглянув на часы, Гитлер заторопился и предупредил: в это время англичане обычно прилетают бомбить Берлин — как раз в эти часы, в городе вот-вот объявят тревогу, и предложил перенести встречу на другой день.

Расстались холодно. Но Молотов, прощаясь, напомнил — вечером в советском посольстве состоится дипломатический прием. Он надеется увидеть среди гостей господина Гитлера… Рейхсканцлер ответил неопределенно. Если не отвлекут неотложные дела — приедет.