Судя по сообщениям газет, лежавших перед Леонардом Крумом, подпольщики действовали долго, сложившись в организацию за несколько лет до войны. В начале войны с Советской Россией в ведомстве Гиммлера поднялся переполох. Было установлено, что где-то в рейхе работают тайные коротковолновые радиостанции, которые передают какую-то тщательно зашифрованную информацию.

В радиопеленгационных установках в разное время суток — днем и ночью — раздавался назойливый треск морзянки, в эфир уходили позывные сигналы из Берлина, Брюсселя, из оккупированной Франции, из нейтральной Женевы… Работало несколько неуловимых станций, и каждый раз они появлялись все в новых и новых местах. Радиопеленгационной службе не удавалось засечь эти коротковолновые передатчики.

Генрих Гиммлер, всесильный руководитель имперского управления безопасности, не раз вызывал начальника гестапо Мюллера, но глава тайной полиции рейха только беспомощно разводил руками.

Так продолжалось около года. В секретном досье гестапо с грифом «Гехейме фершлюс захе»[1] за это время накопилось много радиоперехватов — копий тайных передач, которые удалось записать полностью. Это не считая еще сотен оборванных кусков шифрограмм, перехваченных радиопеленгационной службой.

В одном из мюнхенских иллюстрированных журналов Крум прочитал статью, рассказывающую о том, с чего началось разоблачение «Красной капеллы».

После неудач, постигших гитлеровскую армию под Москвой, немецкому командованию вновь, казалось бы, сопутствовала военная удача. Германские войска на Восточном фронте с боями успешно продвигались вперед — к Сталинграду на Волге, к предгорьям Кавказа, чтобы захватить нефтеносные районы русских, а потом идти дальше — в Индию на соединение с японскими войсками. Успехи Гитлера достигали кульминации. В марте сорок второго года уже в который раз Гитлер пообещал, что наступающим летом русские армии будут уничтожены окончательно…

С Восточного фронта шли поезда с отпускниками. Солдат встречали торжественно — с цветами, оркестрами. На перроне берлинского вокзала у Фридрихштрассе к подходящим поездам подбегали стайки девушек из гитлерюгенд, принарядившиеся медицинские сестры в крахмальных наколках, они держали в руках термосы с горячим кофе, подносы с пирожными и стопками бумажных стаканчиков. Военные полицейские с завистью поглядывали на Железные кресты, украшавшие кители фронтовиков.

В один из знойных майских дней 1942 года к перрону вокзала на Фридрихштрассе подошел очередной «урляуберцуг» — поезд отпускников. Вагоны, замедляя ход, еще катились вдоль платформы, а нетерпеливые пассажиры уже выскакивали на перрон и, весело перекидываясь шутками, устремлялись к выходу. Здесь были военные, получившие отпуск в поощрение за добросовестную службу, были раненые, отпущенные из госпиталей, солдаты, получившие «бомбенурляуб» — краткосрочные отпуска по поводу того, что их жилища были разрушены налетами британской авиации. На перроне стоял шум и гомон. Загорелые солдаты, нагруженные тугими ранцами с притороченными к ним одеялами, с перекинутыми за плечо винтовками шагали мимо улыбающихся девиц из гитлерюгенд, которые протягивали им стаканчики с горячим кофе. Но руки солдат были заняты. Кроме личные вещей каждый из них тащил объемистый, сверток с продуктами — деликатесами и спиртным — подарок, преподнесенный им в поезде от имени фюрера.

— Потом, потом, мышки! — отшучивались солдаты. — Отложим до вечера… Мы предпочли бы что-нибудь покрепче — коньяк и поцелуи!

Иные отпускали более смачные шутки.

Толпа отпускников поредела, и на платформе стало совсем свободно. Мимо полицейского фельдфебеля, совсем близко, едва не задев его тугим ранцем, прошел высокий солдат, загорелый, с засученными рукавами, как все остальные. Он лениво козырнул фельдфебелю, тот обиделся.

— Послушай-ка, — иронически сказал он, — видно, сильно устаешь, когда приветствуешь старшего… Ты понял меня?

Солдат не обратил внимания на слова фельдфебеля и, не обернувшись, прошел мимо. Это уж вконец рассердило фельдфебеля, и он остановил солдата.

— Как приветствуешь старших?! Отвык?..

Солдат невнятно пробормотал в ответ: «Вот надоел, уж лучше быть там, где стреляют!»

— Подтянись, когда с тобой разговаривают! Захотел в комендатуру? — рявкнул фельдфебель.

Но солдат продолжал небрежно стоять перед жандармом и безразлично глядел на его обтянутую сукном каску. В нескольких шагах виднелось маленькое помещеньице с надписью: «Дежурный офицер по вокзалу».

— Иди за мной! — рассерженно приказал фельдфебель и повел солдата к дежурному офицеру. Перед дверью он замедлил шаг, рассчитывая, что упрямый солдат одумается и козырнет как полагается, тогда его можно будет отпустить на все четыре стороны. Но лицо солдата-фронтовика сохраняло выражение сердитого упрямства. Жандарм пожал плечами и распахнул дверь.

За столом сидел дежурный обер-лейтенант, он молча взглянул на вытянувшегося перед ним солдата. Жандарм доложил, что произошло на перроне.

— В какой же воинской части так плохо воспитывают солдат? — спросил офицер, тоже не придавая особого значения этому пустячному инциденту.

— Старший стрелок Хельбрехт, третья рота двести одиннадцатого полка! — отрапортовал задержанный солдат.

— Как, как ваша фамилия? — насторожившись, переспросил дежурный офицер.

— Ганс Хельбрехт.

Жандарм, доставивший солдата, подумал: «Бывает же так — однофамилец нашего обер-лейтенанта…»

— Какого года рождения? — спросил офицер.

— Двенадцатого ноября девятьсот двенадцатого года.

Дежурный комендант поднялся из-за стола и вплотную подошел к задержанному.

— Вы сказали, что служите в двести одиннадцатом полку? — переспросил он.

— Так точно! В третьей роте…

На лице обер-лейтенанта отразилось сначала удивление, затем тревога, почти испуг.

Ганс Хельбрехт… Его младшего брата тоже зовут Ганс Хельбрехт… Та же дата рождения, тот же полк. Мать писала, что от Ганса вот уже два месяца нет писем с фронта. Он пропал без вести… Этот человек присвоил его документы. Зачем?

— Может, ты еще скажешь, что родился в Мерзебурге?! — медленно произнес Хельбрехт-старший и стал расстегивать кобуру. Но солдат успел его опередить: резким и сильным ударом в солнечное сплетение он свалил офицера и, бросив ранец, одним прыжком очутился за дверью. Офицер корчился на полу не в силах произнести слова. Жандармский фельдфебель бросился к нему, потом выскочил за солдатом, но тот был уже далеко — бежал вдоль перрона. Полицейский выхватил пистолет и сделал предупредительный выстрел. Солдат продолжал бежать. По радио передали команду: «Всем оставаться на своих местах! Всем оставаться на своих местах!» Поднялась стрельба. Кто-то упал ничком на платформе, кто-то забежал в вагон поезда, все еще стоявшего у платформы, другие остались на месте, выполняя команду, прогремевшую по радио. Растерянно стояли медсестры; опустив термосы с кофе, испуганно жались друг к другу побледневшие девицы. Достигнув края перрона, беглец спрыгнул на рельсы и помчался по шпалам, широко выбрасывая ноги, как бегун на спортивных соревнованиях. Теперь ничто не мешало стрелять по беглецу, и пули все чаще ударялись в шпалы, в песок, рикошетили рядом с бегущим.

Солдат бросался из стороны в сторону, вертел головой, стараясь найти лазейку в заборе, тянувшемся вдоль железнодорожного полотна, попробовал перемахнуть его. Но вдруг он начал тяжело припадать на одну ногу, сделал несколько шагов, круто повернул к забору, сделал попытку перелезть и рухнул на землю…

Когда подбежали жандармы, солдат был еще жив, с мертвенно-бледным лицом, он судорожно сжимал и разжимал руку, захватывая песок и щебень.

Военный врач оказывал раненому первую помощь, когда невесть откуда появившаяся закрытая машина подобрала арестованного, и автомобиль с включенной сиреной исчез в лабиринте берлинских улиц. Все произошло молниеносно. Перрон вокзала на Фридрихштрассе заполнился новыми пассажирами, и жизнь пошла своим чередом.