В моих блокнотах были сделаны зарисовки и других парней и девушек, приехавших на Алтай из разных областей Центральной России. Они пригодились мне, когда я после раздумий окончательно решил взяться за роман о целине. Конечно, я не старался выписывать точные портреты тех молодых людей, каких я свел в одной бригаде. Но отдельные зарисовки с натуры, иногда очень небольшие, во многом облегчали мой труд.

…Побывал я тогда и в соседнем, Волчихинском, районе, где живут мои родственники. Один из них, мой дядя, оказался бригадиром целинной бригады. (Вот и пример, когда старожилы возглавляли в отдельных местах освоение целины!) Конечно, прежде всего я познакомился с его бригадой, долго расспрашивал целинников о их работе, о житье-бытье. Потом дядя по-свойски, ничего не утаивая, рассказал мне о всех трудностях в работе, каких мне не удалось заметить раньше в целинных бригадах.

У нас немало говорилось об одном обязательном для писателя условии, когда он собирает материалы для своей будущей книги: надо чувствовать себя совершенно независимым от тех людей, с которыми приходится иметь дело, надо всячески дорожить своей самостоятельностью и творческой свободой. Это очень важное условие я выполнял строго.

К сожалению, по состоянию здоровья я не мог сесть на трактор, чтобы самому испытать всю тяжесть работы на целине и, постоянно живя в одной бригаде, как можно-глубже изучить молодых людей, которым суждено было положить начало героической целинной эпопеи. Непосредственное участие в работе на целине, длительное пребывание с целинниками в одной палатке, несомненно, значительно облегчило бы потом мою работу над книгой. Я это хорошо понимал, но, повторяю, уже не мог отважиться на рискованные опыты. Впрочем, позднее оказалось, что ни один из тех писателей, какие сами работали на тракторах, не написал книгу об освоении целины. И так бывает…

Вернулся я из поездки на Алтай в большом раздумье. Впечатления еще не улеглись, не отстоялись, начинать какую-либо книгу об освоении целины было преждевременно. Надо было не только хорошенько обдумать все увиденное, но и заняться серьезным изучением всевозможной справочной литературы о целине, начиная от солидных научных изданий до скороспелых брошюрок, которые хлынули тогда большим потоком на книжные прилавки.

За лето и осень у меня создалась довольно большая справочная библиотека, в которой нашли также место книги о заселении Алтая, его почвах, его фауне и флоре, его климатических условиях по разным зонам и, наконец, о колхозном землепользовании и земельных фондах в его пределах. Один лишь «Справочник бригадира тракторной бригады» представлял довольно солидный том — я далеко не уверен, что он, из-за своих размеров, был популярным у механизаторов сельского хозяйства. Но мне его, кстати, пришлось не прочитать, а проработать, делая всевозможные заметки, от корки до корки; на несколько лет он стал для меня настольной книгой. С особенным интересом я вчитывался, конечно, в книжки о самых первых опытах освоения целины в разных районах Сибири. Но дело осложнялось тем, что в разных книгах встречалось множество противоречивых сведений, рассуждений и всяческой путаницы. Иногда трудно было решить, кому верить, что принимать в расчет. Со временем я понял, что изучать-то надо всю литературу, а вот верить-то, прежде всего, надо своим глазам.

Однако, несмотря на своеобразные сложности подготовительной работы, постепенно начинал складываться замысел будущей книги и писались отдельные, чем-то особенно тревожившие сцены, зачастую похожие на зарисовки виденного в алтайской степи да и самой степи. Но работа продвигалась медленно, очень медленно…

Однажды у меня побывал Александр Александрович Фадеев. Он рассказал мне о работе над романом «Черная металлургия», а я ему, в свою очередь, о работе над «Орлиной степью». Я чистосердечно признался, какие трудности испытываю в работе. Считая, что я отважился на очень нелегкое дело, Александр Александрович все же всячески поддерживал и ободрял меня, а через день прислал еще и письмо, в котором есть такие строки: «Желаю Вам успеха в работе над повестью. Но очень советую Вам (извините за эту стариковскую привычку — советовать), если будет трудно идти новая повесть, возвращайтесь к «Белой березе». Надеюсь, я прочитал эти строки так, как их надо было прочесть. Александр Александрович прежде всего желал мне успеха в работе над книгой о целине! Вот что было главным в его письме! Значит, как ни трудно, а надо продолжать начатое дело…

С благодарностью вспоминаю я и о Федоре Ивановиче Панферове. Он горячо поддержал мое решение поехать на Алтай, а потом всячески подвигал меня на создание книги о целине. Он немедленно подписал со мной договор, тем самым оказав мне материальную помощь, без которой я, собственно, и не смог бы взяться за «Орлиную степь». Наконец, все те годы, пока я писал роман, Федор Иванович очень часто беседовал со мной, читал отдельные главы, давал очень дельные советы.

Но у меня все еще оставалось немало сомнений по отдельным практическим вопросам освоения целины. Вскоре меня стала неотвязчиво тревожить мысль: надо еще раз поглядеть, что делается в целинных краях, что там уже достигнуто, какие произошли изменения в жизни ее новых обитателей. С этой мыслью я стал дожидаться следующего лета.

Между тем о целине уже начали распространяться самые невероятные слухи. Беглецы с целины, изображавшие из себя страдальцев с обманутыми надеждами, в драматических тонах расписывали мрачные картины жизни в далеких степях. Меня не очень-то смущали их душещипательные (с прихлебываниями) монологи, мне была знакома эта профессиональная манера изъясняться тех, кто прошел всякие режимы в отдаленных местах. Правда, встречались и застенчивые беглецы, вероятно обманувшиеся в себе, в своих силах, в своем мужестве; их рассказы были более сдержанны, без показного надрыва. Слушая тех и других, я убеждался, что решение о новой поездке совершенно правильно: надо вновь все увидеть своими глазами. Но на этот раз, с целью расширения района своих наблюдений, я решил отправиться не на Алтай, а в Казахстан.

Только приехав в Павлодар, я узнал, какой нестерпимый зной держится над всей казахской степью. Все в ней сгорело под палящим солнцем. Никакие холода и ветры первой целинной весны по своему воздействию на людей не могли сравниться с застойной, гнетущей жарой, от которой негде было спастись даже степным птицам.

Засуха была тяжелым испытанием для молодых целинников, выросших чаще всего в местах, где не бывает таких жестоких стихийных бедствий. Впрочем, от засухи немало страдали даже ко всему привычные местные старожилы.

Трудно было ездить по голой, потрескавшейся от солнца степи на раскаленном «газике». Но, как говорится, взялся за гуж… Я проехал более тысячи километров и побывал в нескольких новых совхозах на прииртышской целине. Подолгу беседовал с директорами, агрономами, инженерами совхозов, руководителями партийных и комсомольских организаций и, конечно, больше всего с целинниками на полевых бригадных станах. Никто из них не скрывал от меня трудностей, какие приходилось преодолевать в то лето. Всюду с первого взгляда была видна необустроенность новосельской жизни, не везде успешно проводилось строительство центральных усадеб, случались частые перебои в снабжении бригад продуктами питания и питьевой водой. Всего не перечесть! Не скрывали целинники и того, что некоторые их «однополчане» не выдерживали трудностей и покидали степь, причем не всегда это были плохие, случайные люди. Просто у них не хватало выдержки, мужества, да и сильно грустилось им о покинутых родных, благодатных местах.

Все, с кем я встречался, знали, с какой целью я ношусь по выжженной степи и веду длинные, изнурительные беседы. Но это нисколько не смущало моих собеседников; убежден, они были со мной совершенно откровенны. И вот что особенно врезалось в память: всюду целинники, прежде всего не без гордости, сообщали о том, сколько засеяли целины весной, сколько вспахали под пары, хотя она так затвердела, что лемеха приходится затачивать после каждого гона. А уж потом (потом!) начинали рассказывать и о своих бедах. Нигде я не наблюдал даже малейших признаков растерянности. Никто из целинников, конечно, не веселился, у всех были суровые, обожженные солнцем, посеревшие от пыли лица, сдержанные или даже угрюмые взгляды. Но дело двигалось, работа шла!