Да, я всегда любил писать о молодых людях, причем людях цельного, героического склада, живущих не «приземленной», мышиной жизнью, а жизнью яркого, ослепительного накала, высоких чувств и мыслей. В центре всех моих произведений, написанных к тому времени, стояли молодые герои, такие как Мишка Мамай (повесть «Бессмертие»), Васька Ольхин (рассказ «Огонь в тайге») и Андрей Лопухов («Белая береза»). Конечно, я всегда понимал, что героем художественного произведения может быть человек любого возраста. Это бесспорно. Но ведь если присмотреться к нашему времени, сразу же заметишь, что решающая роль во всех исторических событиях принадлежала главным образом молодым людям — будь то революция и гражданская война, коллективизация и индустриализация страны, Великая Отечественная война, освоение целины. Да и вообще приятно писать о становлении человеческой личности, о том, как молодой человек осваивается в сложном и вечно изменяющемся мире, как познает себя и людей, наконец, как к нему приходит любовь — это чудо из чудес молодости. Я всегда считал и считаю, что описание того, как складываются, иногда в сложнейших условиях, в тяжелом борении не только с разными обстоятельствами, но подчас и со своей натурой, характеры таких молодых героев, лучше всего служит наивысшим целям советской литературы — воспитанию людей нашего общества. Нет, я никогда не собирался создавать идеальных героев, хотя считаю, что в этом нет ничего предосудительного: они ведь бывают в жизни, и не так уж редко, если вспомнить многие замечательные имена, принадлежащие не только истории.
На целине я как раз и встретил таких молодых людей, каких люблю изображать в своих книгах. Их было немало — и они были очень приметны. Все они были разными, но многое, очень многое роднило их: они были, можно сказать, близнецами по боевому настрою, стремлению к горячей и трудной работе. Они еще не знали всех своих сил, возможностей и хотели познать себя до самых глубин своего существа, хотели утвердиться как личности, как бойцы передового фронта, каким являлось освоение целины.
Меня, правда, немного смущало, что я недостаточно хорошо знаком с рабочей молодежью. Как человек, выросший в деревне, я лучше понимал деревенских молодых людей или, по крайней мере, недавно вышедших из деревни. Таких немало повстречалось на целине. Кстати сказать, именно они, с детства знакомые с работой земледельца и сельским бытом, по моим наблюдениям, гораздо легче, чем городские парни, осваивались в степи. Все они были детьми войны; многие из них своими глазами видели, как бушует ее пламя на нашей земле.
И мне невольно вспомнился один мальчишка, которого я встречал на фронте. Он был сыном танковой части и даже имел медаль «За боевые заслуги». С той поры, как мы встречались, прошло ровно десять лет; стало быть, высчитал я, тому храброму солдатику исполнилось уже двадцать или двадцать три года. И мне подумалось, что он, покинув после войны пепелище на Смоленщине, где когда-то стояла родная деревня, и пожив в городе, сейчас непременно на целине, если не на Алтае, то в Казахстане. Я был уверен, что он, уже испытавший упоение в бою, не останется в стороне от битвы за хлеб. У него и тогда уже был своеобразный характер — горячий, азартный, напористый; за десять лет он мог уже стать человеком твердого, даже крутого нрава и непреклонных убеждений.
Так я нашел своего главного молодого героя Леонида Багрянова. То, что он мальчишкой был на фронте, позволяло мне вспоминать не только о недалеком военном времени и рассказывать о том, какое оно оказало воздействие на развитие его личности, но и сравнить его взглядом военные битвы с мирной битвой в степи. Это было очень важно для осмысления того пути, какой мы прошли за годы после Победы, а также и для понимания того, что она прибавила в нашей природе. Передо мною было много ровесников моего маленького однополчанина, которые так или иначе, но пережили военное детство. Поэтому мне не так уж трудно было-нарисовать в своем воображении собирательный образ Леонида Багрянова.
Представлялся он мне далеко не идеальным, а со многими серьезными недостатками: он был излишне горяч и нетерпелив, иногда резок и грубоват, но с отходчивым сердцем; он был способен увлечься, скажем, своеобычной девичьей красотой, но и способен уже разобраться в своих чувствах, побороться не только с другими, но и с самим собой за свое истинное счастье. По своей натуре он — вожак молодежи, умеющий идти впереди и своим поведением зажигать сердца идущих позади. Конечно, он был не из той — «заземленной» породы, которая так нравилась тогда нашей критике. Мой Леонид Багрянов — человек, любящий труд, а значит, активно мыслящий, — должен был выступить в романе как яростный противник шумной толпы расхристанных, убогих умом недорослей, разгуливающих, под одобрительный визг критики, в тогдашней текущей литературе.
Повстречался я на Алтае и с ярко выраженным антиподом Леонида Багрянова, которого окрестил Степаном Дерябой. Его как раз прогоняли с целины после затеянной им пьяной драки. Он был из тех людей, которые, хорошо познав «отдаленные места», околачивались потом, пользуясь нашей склонностью к всепрощению, в городах, в поисках дешевого лакомого куска. Это был типичный тунеядец, каких расплодилось в ту пору множество, откровенно и злобно презирающих труд, даже похваляющихся своим презрением, возводящим его в высокую степень достоинства. Совершенно невозможно было уразуметь, каким чудом его занесло в далекий край. Таких людей я успел повидать немало, живя под Москвой, и мне он показался давнишним знакомым. Нарисовать его образ, показать, как он озлобился против людей и их святынь, хотя прежде и был хорошим мальчишкой, мне было легче легкого. Позднее под моим пером будто сама собой складывалась его нелегкая судьба.
Таким образом, у меня почти одновременно появились два героя — оба из простых трудовых семей, ровесники, у которых из детства простирался вдаль один лишь путь. На одного военное лихолетье, пропустив сквозь горнило испытаний, возвысило как человека и обогатило народной мудростью, а другого обожгло, помяло, искалечило духовно. У них были совершенно противоположные взгляды на труд, на свое место среди людей, на все, что делает их людьми. Причем это различие во взглядах носило откровенно и резко антагонистический характер, схватка их на целине была закономерной и неизбежной. И я оказался свидетелем такой схватки.
Могут сказать, что такой конфликт далеко не нов в нашей литературе. Совершенно верно. Однако он один из самых характерных, самых значительных для советской действительности; сколько я помню себя, он всегда являлся наиболее злободневным для нашего общества. На целине же он развертывался с особенной драматической силой, причем в самых различных вариантах, всегда достигавших необычайной остроты. И я уверен, что этот конфликт не исчезнет из советской литературы до тех пор, пока труд в нашем обществе не станет самой большой потребностью и самым большим счастьем каждого человека.
Запомнились мне и другие люди на Алтае — и новоселы, и старожилы. Я взял их на особую заметку, еще не зная, конечно, появятся ли они в моей будущей книге. Вот, скажем, в том районе, где я находился, появилась девушка-агроном с Кубани. Она с необычайной энергией взялась за дело и вскоре обнаружила отличные практические познания в работе. А работа у нее была нелегкой. В колхозах еще довольно сильны были некоторые отсталые, отжившие свое представления о хозяйствовании на земле; встречалось немало людей, даже среди руководителей, слабо знакомых с передовой агротехнической наукой, боящихся расстаться со старинкой. Мне не однажды приходилось наблюдать, как эта девушка, не боясь навлечь на себя разные беды, смело воевала за утверждение передовой агротехники, обеспечивающей устойчивые урожаи на целине. С утра до ночи она носилась по бригадам, вникая во все дела, всюду поддерживая творческий азарт молодежи. У нее было немало неприятностей в отношениях с разным начальством, но она держалась стойко, мужественно отстаивая свои принципы, борясь за торжество земледельческой культуры. Позднее, когда мне потребовался в романе агроном, я без всяких колебаний описал эту девушку с Кубани, назвав ее Галиной Хмелько. Правда, в жизни она была более сдержанной, сосредоточенной, серьезной, чем получилась в моей книге, — мне хотелось сильнее оттенить ее оптимизм, жизнерадостность, сделать ее более яркой, солнечной.
