Но и здесь, в Веселом Яре, хотя школьные занятия и отнимали очень много времени, мы, ученики, не отрывались от деревенской жизни. Е. А. Боголюбов горячо поощрял наше увлечение культурно-просветительной работой.

Почти все мы жили в крестьянских домах — и потому всегда были хорошо осведомлены о том, что происходит в селе. Помню, из рассказов своих хозяев я узнал, как обнаглевшие жулики действуют в сельской кооперации. Дождавшись собрания пайщиков, я заявился в Народный дом, полный веселоярцев, выслушал несколько довольно мирных речей, а потом попросил слова. Представьте: на трибуне появился паренек пятнадцати лет, ученик седьмого класса, и звонким голосом, на высокой ноте, произнес гневную разоблачительную речь, в которой досталось всем жуликам, не взирая на лица! Что творилось тогда в Народном доме, а потом и во всем селе! Совершенно не думая о последствиях, я словно разворошил осиное гнездо. Не помню, был ли толк от моей речи (не от всех речей он бывает!), но я был доволен, что никого не убоялся и смело восстал против ворюг. С тех пор я поступал так всегда в любых случаях. Опять-таки этому научила меня сама жизнь.

Ученики нашей школы организовали селькоровский кружок в Веселом Яре, выпускали стенную газету в сельской избе-читальне, были активными распространителями периодической печати. Неграмотных в селе оставалось уже мало, но многие мужики скупились: выпишут по одной газетке — и ладно. Поэтому можно понять, какую огромную работу мы должны были провести в селе, если на каждый двор (а их было, кажется, около восьмисот) веселоярцы выписали тогда по три разных издания, в том числе немало журналов «Безбожник»! О нашем кружке, добившемся поразительных результатов, было рассказано даже в краевой газете «Сельская правда».

Но мы, селькоры, писали еще и заметки в сибирские и центральные газеты. Печатали их, правда, редко, но это нас не смущало. Для меня из того времени памятной осталась, пожалуй, лишь небольшая зарисовка о разгульном праздновании дня покрова в Веселом Яре, напечатанная в губернской газете «Красный Алтай». О работе нашего кружка хорошо знало все село — и уже одно это давало пользу: все понимали, что от наших зорких глаз ничто не ускользнет.

Большую и разнообразную работу вели ученики в селе. В Народном доме часто ставили для крестьян различные спектакли, устраивали антирелигиозные вечера, выпускали злободневные «живые газеты», пользовавшиеся большой популярностью. Силами учеников нашей школы в центре села был разбит и выращен большой сквер. Многие ученики принимали участие в строительстве Алейской оросительной системы, в первой Всесоюзной переписи 1927 года. Нелегко перечислить все, что мы делали в селе! Однажды мы, например, узнали, что для сельского общества требуется карта Веселого Яра. И мы пообещали: сделаем! Я уговорил троих своих друзей сократить на месяц летние каникулы. Ребята приехали. Раздобыв при содействии Е. А. Боголюбова теодолит, мы весь август работали от зари до зари. Большая, подробная карта села, растянувшегося вдоль берега Алея, была сделана. Конечно, без какой-либо малейшей личной выгоды, а так, от всей души…

Не знаю, может быть, нас не так уж хорошо подготовили в Веселом Яре к педагогической деятельности, тем более что в то время существовали самые различные, зачастую противоборствующие течения в педагогике. Но вот к общественной деятельности школа подготовила нас определенно хорошо: политической зарядки, какую мы получили в ней, нам хватило надолго. Да и общими знаниями школа вооружила нас, я думаю, неплохо. Неслучайно, что многие ее ученики впоследствии стали крупными специалистами в разных областях хозяйства, видными научными работниками, преподавателями и литераторами.

Немного о личном отношении ко мне Е. А. Боголюбова.

Зная о том, что у моего отца ничтожный заработок, а семья большая, он взял меня на «государственное снабжение», то есть предоставил мне стипендию, какой вполне хватало расплатиться за квартиру и харчи. Если бы не эта стипендия, мне, возможно, и не закончить бы его школы.

Была у меня юношеская забава — любил шутки ради подделывать подпись Евгения Александровича. Входя в класс, он часто видел на доске: «Евг. Боголюбов», — это было начертано с той тонкостью и легкой витиеватостью, какая была присуща лишь его руке. Сдерживая улыбку, покачивая головой, Евгений Александрович, никогда не повышая голоса, добродушно говорил:

— Бубеннов, сотри.

Я выходил к доске, работал тряпкой, класс потешался надо мною, все были в отличном настроении…

Весной 1927 года, за полтора месяца до окончания школы, я заболел и не мог вставать с постели. Евгений Александрович пришел проведать меня, и я заявил, что сдам все экзамены досрочно — пусть только преподаватели приходят ко мне на дом да не обижают меня своей жалостью. Евгений Александрович отнесся к моей просьбе весьма благосклонно. Он первым просидел у моей постели несколько часов подряд, пока я, кривясь от боли, писал сочинение.

Когда все экзамены были сданы, меня увезли домой. Там я быстро — в две недели — поправился и встал на ноги. И мне нестерпимо захотелось вернуться в родную школу, побывать на выпускном вечере. Я запряг коня в ходок и отправился за восемьдесят верст в Веселый Яр.

На выпускном вечере Евгений Александрович, встретив меня, отвел в сторонку и сказал:

— Очень рад, что ты приехал попрощаться со школой, очень рад! — Он поправил на мне неумело завязанный галстук и немного смущенно признался: — Откровенно говоря, я не считаю тебя самым талантливым из ребят. Но почему-то на тебя возлагаю особые надежды. Впрочем, помни: тебе нелегко будет.

…Об этом вечере, о расставании в Веселом Яре, мы вспомнили, встретясь в Москве после войны. Позднее мы встречались часто, и мне пришлось с большой горечью произнести прощальные слова над его гробом. Похоронен профессор Е. А. Боголюбов на Новодевичьем кладбище.

В начале лета 1927 года, закончив школу и получив звание сельского учителя, я уехал в Заобье, в село Сорокино на Чумыше, где еще весной поселилась наша всегда кочующая семья. Уже прошло более года, как отец получил возможность вернуться на свою любимую работу, с какой надолго расставался не по своей воле, — в лесное хозяйство.

В Сорокине, быстро перезнакомясь с местными комсомольцами, я с привычной увлеченностью занялся общественной работой. Мы, комсомольцы, действовали весьма горячо и напористо, борясь, как умели, за скорейшее утверждение советской нови в сибирской глуши: проводили среди крестьянской молодежи беседы на самые различные темы, устраивали громкие читки газет в избе-читальне, разоблачали, используя любые возможности, всяческие махинации кулаков, торговцев и попов, всегда старавшихся обойти советские законы, устраивали субботники в помощь бедноте, экскурсии в коммуны, ставили спектакли и «живые газеты», посвященные злободневным местным событиям, — они пользовались у населения особой популярностью. Я писал для них небольшие сатирические сценки или монологи в стиле раешника. Эти занятия постоянно держали меня в курсе всей жизни села и являлись, пусть и небольшой, но все же литературной практикой.

В то лето я часто ездил с отцом по районам Заобья. Общительный, разговорчивый, отец умел быстро заводить знакомства с крестьянами, умел в непринужденных беседах разузнать у них обо всем, чем жил народ. Это помогало мне подмечать и светлые, и теневые стороны тогдашней деревенской действительности. Страстное желание как можно скорее увидеть глухую сибирскую деревню преображенной, культурной и счастливой все чаще заставляло меня браться за перо. Я уже знал, какой великой силой обладает печатное слово. Свои заметки и зарисовочки с натуры посылал в губернскую газету «Красный Алтай». Все они печатались без задержки. Конечно, это не бог весть что: многие заметки и зарисовочки — при сегодняшнем чтении — кажутся весьма наивными. Да и немало в них очевидных погрешностей — в стиле, в языке, что особенно досадно. И все же, как ни говори, в них есть живой отблеск далекого времени Они мне дороги как память о юности и начале творческой работы.