Кстати, в моих письмах брату рассказывается о нескольких встречах с Алексеем Силычем, о разных его советах, в том числе и о совете послать книгу Горькому.

Прижиться в Москве мне так и не удалось — не хватило выдержки. В один из первых июльских дней я последний раз побывал в издательстве, посмотрел рисунки Милашевского к своей повести — она уже вновь была сдана в производство. К сожалению, на прощание мне не удалось повидаться с Алексеем Силычем: его, кажется, не было в Москве.

Повесть «Гремящий год» вышла в конце лета 1932 года. К моему удивлению, она не осталась незамеченной в большом потоке литературы. В печати о ней появились отзывы, в которых, как водится, содержались и положительные оценки и высказывалось немало справедливых критических замечаний. В особо доброжелательной рецензии Г. Пушкарева, например, напечатанной в журнале «Сибирские огни», говорилось:

…Повесть «Гремящий год», хотя и была написана без достаточного опыта и широкого взгляда на жизнь, все же сделала свое дело, окончательно утвердив меня, в дерзкой мысли посвятить себя литературному труду, и тем она мне дорога. И еще дорога тем, что в годы молодости свела меня с прекрасным писателем и человеком — Алексеем Силычем Новиковым-Прибоем. Его отеческие, задушевные, беседы со мною были для меня тем откровением, какое помогает разглядеть многое, что ожидает тебя впереди, и той большой мудростью, без какой, может быть, и не состоялась бы моя литературная судьба. И здесь хочется сказать, что моя сердечная признательность Алексею Силычу за все доброе, что он сделал для меня, не только выдержала испытания временем, но с годами стала еще глубже и проникновеннее — под старость с особой чувствительностью познаешь добро.

За полтора года, пока издавалась моя первая книга в Москве, воды утекло много. Развитие моих литературных взглядов и вкусов шло своим чередом и, вероятно, довольно быстро, как это обычно бывает в молодости. С целью контроля за своей памятью я перечитал десятки своих писем брату Фаддею; он передал их мне в копиях, по какому-то своему наитию, вскоре после войны. С братом я переписывался всегда предельно искренне, и поэтому мои письма являются своеобразными чистосердечными отчетами перед ним или даже страницами моего дневника того времени. Я не считаю большим грехом, рассказывая о далеких годах, ради установления истины приводить иногда выдержки из своих писем. Ведь это лучшее доказательство того, что я не сочиняю сейчас свою литературную биографию, а стараюсь описать ее такой, какой она сложилась сама собой.

Прежде всего, что такое первая книга в жизни молодого человека, который стремится стать писателем? В личном плане она имеет иногда большое значение, заставляя автора пережить незабываемые минуты радости, которые, быть может, явятся внутренним толчком для дальнейшего творческого роста. В общественном же плане она чаще всего еще ничего не значит. Читая ее, никогда не осмелишься сказать, что на свет появился новый писатель, со своей особой судьбой в литературе. Писателем чаще всего становятся лишь после второй, а то и третьей книги. Автор одной книги — всего лишь одаренный человек, как говорится, подающий надежды.

Мне еще в молодости была известна эта суровая и непреложная истина. В мае 1931 года, через полтора месяца после того, как рукопись первой повести была отослана в издательство, я писал брату: «Сейчас мне хорошую книгу не написать. Чувствую, что есть способность кое-что выхватить из жизни, но только кое-что…» А в январе 1932 года, до поездки в Москву, где готовилось издание повести, писал ему же: «Знаю, что моя книга затеряется в большой книжной макулатуре. Плоха она». А вот что в письме из Москвы: «Я ни одного плохого отзыва о книге не слышал, а наоборот, все прямо восторженные. Я только удивляюсь, тем более что сам считаю ее слабой». Наконец, получив и прочитав свою первую книгу, я вскоре взялся было готовить новую редакцию повести, с внезапно появившейся тайной мыслью о ее переиздании в улучшенном виде, но вскоре почувствовал, что мне хочется не только внести поправки, переделать некоторые сцены или вписать новые, но вообще всю ее переписать заново. Тогда я еще не знал, что этому надо было только радоваться, и в большом смущении навсегда покончил со своей неразумной затеей.

Совершенно очевидно, что к тому времени, когда вышла моя первая книга, мной владели уже новые, более высокие требования к своей работе. И время, и обстоятельства, в каких я оказался весной 1932 года, работали на меня, а я пусть отчасти и безотчетно, но воспользовался этим с немалой для себя пользой. Одни встречи с А. С. Новиковым-Прибоем не только поддержали меня в моих литературных начинаниях, но и помогли понять многое, без чего нельзя продолжать их успешно. Не прошло даром и общение со многими другими писателями, с которыми я ежедневно встречался в «Доме Герцена» на Тверском бульваре. Но, пожалуй, самое главное: тогда только что было опубликовано прогремевшее, как гром в горах, Постановление ЦК ВКП(б) о перестройке литературных организаций, положившее начало новому этапу в развитии советской литературы. «Знал бы ты, как его встретили писатели!» — с восторгом сообщал я брату. Знаменательное, воистину историческое постановление вызвало огромное оживление в литературных кругах, горячие разговоры о будущем литературы, переоценку всего, что было сделано в ней до той поры. Все это и для меня не прошло бесследно. Я тоже с радостью воспринял новые веяния в литературе и с решительностью, свойственной молодости, начал уточнять свои взгляды. «Давай, брат, подальше от штампа, — советовал я брату, который тоже пробовал свои силы в литературе. — Надо совсем отбросить формулу, как правило вводимую в произведение: бедняк — середняк — кулак. Безусловно, бедняк тверд, середняк — качается. Безусловно, кулак вредит. Все это старо. Ты знаешь, что в жизни это не так просто. Покажи их, но не кричи, не выпячивай, а дай человека».

…Да, я совсем недолго радовался своей первой книге и, конечно, не кичился ею. В селе Рыбная Слобода, где я поселился в тот год, почти никто и не знал, что у меня вышла книга в Москве. Я очень счастлив, что, несмотря на молодость, без малейшего головокружения пережил опаснейшее событие — выход в свет первой книги. Для начинающего автора очень важно не ошибиться в самооценке своего первенца. Любуйся им, коль охота, да не теряй головы!

Не менее важен вопрос и о второй книге.

Не всегда, конечно, так бывает, но чаще всего первое произведение пишется почти исключительно на основе своих личных впечатлений. Для дальнейшей работы у молодого автора, имеющего скромный жизненный опыт, их уже не хватает. Приходится в помощь памяти гораздо чаще, чем прежде, подключать творческое воображение. Это и есть начало профессиональной литературной работы. Оттого, какие способности покажет пишущий в овладении элементами профессионализма, можно сказать что-то более определенное о его будущей литературной судьбе. Случается, что пишущий даже широко прославится со своей первой книгой. Но это, повторяю, ничего не значит. Писателем он станет только тогда, когда научится, умело вычерпывая из кладовой своей памяти все, что есть в ней интересного, давать полную волю своему воображению, поверит в то, что с его помощью способен создать правдивые, реалистические картины жизни народа, его истории.

Перед второй книгой обычно случаются заминки. Была одна и у меня, хотя, правда, не продолжительная и не мучительная. О чем я мог тогда писать? Да опять же о деревне! Значит, нечто вроде продолжения «Гремящего года»? Но я еще не смирился с тем, что творилось в Сетовке и по всей Сибири. Признаюсь, это отпугнуло меня от темы колхозной деревни. Я понимал, что мне не удастся поведать, подлинную горькую правду, а ограничиться полуправдой считал недостойным делом.