Размышляя о событиях в деревне, я как-то невольно оглянулся на свое совсем еще недалекое детство и увидел сибирских партизан, создающих коммуну «Новый мир» на берегу озера Молоково. Мне припомнилась прежде всего нравственная сторона всех событий, связанных с созданием коммуны. В нее никого не загоняли силой. Бедняки шли в коммуну по доброй воле, шли с великой верой, что именно в ней найдут свое счастье. Не зная, как строить коллективную жизнь, они между тем строили ее с необычайным вдохновением, с горячей, пусть и несколько наивной мечтой о светлом будущем, до которого — казалось — можно дотянуться рукой. И я решил, что сейчас, когда началась грандиозная перестройка сельского хозяйства, следует напомнить о том, в какой атмосфере появились первые ростки коллективизма в сибирской деревне, на какой почве они взошли, что являлось для них живительной средой. Все это для того, чтобы заставить иных поглубже задуматься над поисками более разумных, более человечных путей переделки извечных устоев и быта.
В новой повести, как видно из сказанного, закладывался некий полемический заряд. И хотя я решил, следуя правде истории, показать падение коммуны, весь ее пафос заключался в показе той удивительной атмосферы, в какой зарождалось великое дело.
Жилось мне тогда, при небольшом заработке, скудно. Но хуже того — часто не было керосина, не хватало даже плохой бумаги. А у меня уже тогда выработалась сохранившаяся в течение всей жизни привычка переписывать рукопись от руки не менее трех раз, а уж потом — на машинке. Кстати, только когда пишешь от руки, только тогда, по моему глубокому убеждению, чувствуешь, как идет у тебя слово за словом, как из них, подчиняясь определенному ритму, складываются фразы, как отдельные слова и фразы, появляясь на бумаге перед твоим взором, влияют на развитие, на бег твоих мыслей. Когда водишь пером (желательно — хорошим пером!) по-чистому листу бумаги (желательно — хорошей бумаги!), у тебя устанавливаются особые, можно сказать, интимнейшие отношения со своей рукописью. Таинственное физическое соприкосновение с бумагой — с помощью пера — вызывает творческое волнение и дает толчки воображению. Работая пером, удобнее делать и немедленные поправки, почти не прерывая течения письма.
Я был доволен своей второй повестью. Впрочем, это бывает почти всегда, когда закончишь новое произведение: естественное облегчение вызывает и безотчетное удовлетворение своим трудом. Но, как правило, ненадолго. Уже зная это, я писал брату о новой повести: «Возможно, она мне будет нравиться больше года».
Повесть о сибирской коммуне не увидела света. По совету А. С. Новикова-Прибоя я послал ее в издательство «Московское товарищество писателей», где она вскоре и была принята к изданию. Однако перестройка литературных организаций повлекла за собой и перестройку издательского дела. Издательство «Московское товарищество писателей» прекратило свое существование, и моя рукопись исчезла в какой-нибудь бумажной свалке. Так довольно быстро сбылось одно из предсказаний Алексея Силыча, что впереди у меня еще будут всякие неудачи.
Я довольно быстро и легко смирился с пропажей рукописи, а со временем почти полностью позабыл содержание повести. Стало быть, очень хорошо, что ей не суждено было появиться на свет!
IV
Но ничто в писательской работе не проходит бесследно. Описывая бывших сибирских партизан, создавших коммуну, я невольно предавался воспоминаниям о днях гражданской войны в Сибири. Эти воспоминания подогревались моей тоской о родном крае.
Считаю, что писателю, особенно молодому, вредно отрываться от родной почвы. Какой ни есть он, отчий край, все равно он обогащает писателя гораздо больше, чем чужие места. Счастлив тот писатель, какой никогда не расстается со своей маленькой родиной надолго, а если и расстается по нужде, то не теряет с нею духовной связи. Счастлив тот, кому удается хотя бы время от времени посещать родные места, постоянно наблюдать за теми переменами, какие там происходят, за жизнью своих однопоселенцев и сородичей, знать все их помыслы, радости, успехи и неудачи. Такая связь лучше, чем что-либо другое, дает писателю возможность познать жизнь всего родного народа, услышать сердцебиение большой Родины.
Думаю, что именно тоска по Сибири и породила у меня тогда мечту описать историю гражданской войны на ее просторах, историю борьбы с белогвардейщиной. Вполне вероятно также, что сказалось влияние «Тихого Дона», который был у меня настольной книгой. Кто тогда из молодых писателей, потрясенный шолоховской эпопеей, не пытался писать свою эпопею о гражданской войне в родных местах? Им несть числа.
Мечта о большом сибирском романе не покидала меня до самого начала Великой Отечественной войны. Долгие годы были затрачены на добывание и изучение исторических материалов, на раздумья и овладение сложной темой.
Но я никогда не забывал и о советах А. М. Горького. Да и как их было забыть? С переездом Алексея Максимовича в Москву литературное движение в стране стало бить ключом, повышались требования к мастерам художественного слова. В газетах стали появляться статьи с острыми критическими замечаниями о творчестве именитых писателей, которых раньше не было принято задевать в печати. Появился журнал «Литературная учеба». Создавался Литературный институт. Все, все указывало на то, что, если хочешь заниматься литературой, надо учиться и учиться, надо как бы начинать все сначала, но на более высокой основе. Поехать в Москву, в Литературный институт, я не мог по семейным обстоятельствам. Оставалось заниматься самообразованием, как советовал А. С. Новиков-Прибой.
Еще в Москве я разработал план самообразования, рассчитанный на несколько лет. Из Москвы привез довольно много разных учебников, пособий, справочников и книг. Но привезенного оказалось, конечно, недостаточно. На последние гроши начал выписывать необходимые книги и журналы. Хорошо, что вся классика оказалась в районной библиотеке, собранной из частных библиотек в годы революции. Обнаружил я в Рыбной Слободе и целый склад еще неразобранной литературы. Здорово наглотался я на том складе пыли, но зато в моих руках оказался словарь Даля и много нужнейших книг, в том числе о гражданской войне в Сибири.
Все мои дни были заняты службой, которая давала ничтожный заработок, добыванием хлеба и необходимой снеди, заготовкой дров и стоянием в разных очередях; а вот ночи — ночи напролет просиживал над книгами, да еще при маленькой лампешке, а то и при коптилке. Пришлось отказаться от многих развлечений, хотя молодость и звала в люди. Каждая свободная минута отдавалась овладению теми знаниями, без каких невозможно преуспеть на литературном поприще, и поискам полезного для будущего заветного труда. Зимой никому из родных не удавалось уговорить меня делать хотя бы маленькие передышки. После многомесячных ночных сидений весной меня шатало, как говорится, без ветра.
Кроме изучения разных наук, я много времени затрачивал на чтение художественной литературы, главным образом русской классической. Причем читал я ее не как прежде, забывая обо всем на свете, а с карандашом в руках, делая для памяти самые различные заметки. С особенным вниманием следил за логикой развития характеров героев, за тем, как русские писатели, явно избегая длинных, утомительных описаний, стараются раскрыть образы своих героев через их поступки и в зависимости от этого с необычайной естественностью и жизненностью строят свои произведения. Вначале меня больше всего интересовала композиция небольших, немноголюдных романов Тургенева. Записывая содержание его романов, главу за главой, я вдумывался в то, почему у него возникали те или иные ситуации при развертывании конфликта, и как одна ситуация неизбежно порождала другую, и какие это вызывало иногда внезапные, но неизбежные, закономерные повороты в судьбах описываемых людей, и что в конечном счете ломало или возвышало их жизни. Эти записи помогали мне понять, как Тургенев, желая выразить свои определенные мысли, взгляды, задумав создать определенные образы, очень экономно, расчетливо, не расплываясь по древу, придавал своим романам изящные литературные формы. Со временем дело дошло и до изучения сложных, многоплановых романов Л. Н. Толстого. Я был поражен его редчайшей своеобычностью в построении своих величайших творений, что не всегда замечается при быстром чтении.
