Доктор снова пустил кровь, и королева потеряла еще две плошки. Это было больше, чем она могла вынести — она вновь лишилась чувств.

Котуньо тотчас остановил кровь.

— Ну, вот! — сказал он. — Теперь пусть эти дамы бегут к аптекарю или пошлют к нему: надо, чтобы он приготовил микстуру по рецепту, который я сейчас напишу. А мы в это время поговорим.

Он дописал рецепт, сунул его горничным и чуть ли не вытолкал их из комнаты. Потом он возвратился к королеве, все еще лежавшей без памяти, и взял ее за руку.

— Видите ли, — обратился он ко мне, — с врачами надо говорить откровенно. Иначе они рискуют обмануться и по ошибке убить пациента.

— Господи! — вскричала я. — Так это смертельно опасно?

— Смертельная опасность существует всегда, если с одной стороны у кровати стоит недуг, с другой — врач. Но здесь, мне кажется, болезнь духа серьезнее болезни тела.

— Я того же мнения, доктор, и восхищаюсь вашей проницательностью.

Котуньо пожал плечами:

— В этом нет проницательности, для меня все тут ясно как день. Я вам сейчас расскажу, что произошло. Если я ошибусь, прервите меня, если нет, позвольте мне продолжать.

— Но если королева услышит вас?..

— Никакого риска, я ведь держу руку на ее пульсе; когда она начнет приходить в себя, я узнаю об этом на минуту раньше… Эта вчерашняя казнь очень взбудоражила королеву, не так ли?

— Как вы догадались?

— Ну, хитрость невелика! Во-первых, эта казнь потрясла многих. И с наибольшими основаниями — ту, кто могла ей помешать и не сочла уместным сделать это.

— Доктор, ее величество предлагала осужденным помилование, они же его отвергли.

— Да, я слышал о чем-то в этом роде, однако это не мое дело, здесь я врач и более никто. Казнь совершилась вчера в четыре, и в этот же самый час королева слегла.

— Кто вам об этом сказал?

— Сэр Уильям Гамильтон; как видите, я вовсе не стремлюсь выдать себя за провидца. Но даже и нужды не было мне об этом говорить, так как этой ночью в моем присутствии, когда часы пробили три, королева содрогнулась и воскликнула: "Что ж, у нас есть еще целый час!" Но это не все. Сегодня утром, как вы мне сказали, она испытала сильное волнение.

— Да, сильнейшее!

Он посмотрел на меня:

— Она узнала, что князь Караманико смертельно отравлен.

— Молчите, — закричала я, — молчите!

— Говорю вам, она не может нас услышать.

— Но как вы могли узнать?..

— Проще некуда. Два часа назад княгиня была у меня. Она приходила просить меня поехать с ней в Палермо. Я объяснил, что это невозможно, так как я не могу оставить королеву в том состоянии, в каком она сейчас. Я отправил ее к Чирилло, чем возвратил ему долг, поскольку вчера он послал вашего мужа ко мне. В этот самый час они с княгиней уже, наверное, выехали, и, если есть средство спасти князя, Чирилло его найдет: он весьма искусен. Так вот, пока я беседовал с княгиней, ее слуга болтал с моим и, поскольку не имел никаких причин делать из этого тайну, сказал между прочим, что они с госпожой только что прибыли из Казерты. Стало быть, причина волнения, испытанного королевой, в известии, что князя отравили. Я мог бы оставить вас в заблуждении, что сам обо всем догадался, но это было бы шарлатанством, а оно, благодарение Богу, не по моей части, я не Гатти… А теперь, если хотите, я расскажу вам план той битвы, какую я собираюсь вести против болезни королевы? Он прост. Весть об отравлении князя Караманико настигла ее в сумеречном состоянии, она не знает, привиделся ей визит княгини или он был реальностью. Это и есть те разбегающиеся мысли; она не может свести воедино, и совсем не надо, чтобы она разобралась что к чему. Потому-то, когда она жаловалась на слабость, я позаботился о том, чтобы эта слабость еще увеличилась. Мне по силам противостоять последствиям вчерашней казни или сегодняшнего известия, но по отдельности. Стоит им соединиться, и Котуньо, оказавшись меж двух огней, подобно незадачливому генералу, будет разбит. Котуньо надлежит действовать по примеру раненого Горация, который убивал Куриациев одного за другим. Понимаете, что я имею в виду? Мой первый Куриаций — это вчерашняя казнь, а второй — сегодняшнее отравление, наконец, мой третий, наименее опасный Куриаций, — сама по себе болезнь.

— Право, сударь, — сказала я, восхищенно глядя на него, — вы настоящий волшебник!

— Э, пустое! Я не больший волшебник, чем любой другой. У меня есть опыт и наблюдательность, только и всего. А теперь слушайте внимательно. Моя задача теперь ограничивается тем, чтобы помешать королеве вспомнить все. Если мне это удастся в течение трех дней, можно будет считать, что всякая опасность миновала. Лекарство, которое я ей даю, всего лишь успокоительное, однако это средство таково, что использовать его надлежит с величайшими предосторожностями и в высшей степени аккуратно, учитывая, что, если доза будет превышена, больная… слишком успокоится.

— Боже милостивый, да что же такое вы ей даете?

— Просто-напросто белладонну.

— А я считала, что белладонна ядовита.

— Это в самом деле яд, но в тех количествах, в каких ее принимает королева, это снотворное, и даже не столько снотворное, сколько успокоительное. Давайте ей по одной кофейной ложечке в час… Ах! Вот ее величество приходит в себя! Так не забудьте: казнь молодых людей произошла уже две недели назад, а отравление князя — это просто россказни. Тсс!

В это мгновение королева широко открыла глаза и огляделась.

— Вот и хорошо, — сказал Котуньо, поднимаясь, — ее величество в отличном состоянии! Не забывайте, миледи, ежечасно давать ее величеству по одной кофейной ложке микстуры, которую я выписал, и все как нельзя быстрее пойдет на поправку. Э, да вот, кстати, и ваши дамы вернулись с микстурой. Дайте-ка мне ложечку; ее величество окажет мне честь, приняв первую порцию из моих рук.

И, не давая королеве времени опомниться, он поднес к ее губам ложечку с лекарством, заставив его проглотить.

— Завтра в тот же час я приеду, — сказал он.

Через десять минут после его отъезда Каролина уже спала глубоким сном.

Все произошло точно так, как предсказывал доктор. В продолжение трех дней королева пребывала в полусне, в некой дремоте между сном и бодрствованием. Затем мало-помалу Котуньо позволил дневному свету проникнуть в ее одурманенный разум. В бледных лучах этого света ей припомнилось все что произошло, но недавние события предстали перед ней как бы обесцвеченными, в туманной дымке, словно то были события далекого прошлого. Не покидая ее ни на миг, я стала свидетельницей этого постепенного возврата к жизни и страданию.

Дня три-четыре она провела, не заговаривая со мной о князе. Но однажды утром, словно бы с усилием, вдруг спросила:

— Когда я лежала в горячке, княгиня Караманико не приходила сюда?

— Так и было, государыня, — отвечала я. — Она узнала, что ее муж заболел, и, собираясь в Палермо, зашла осведомиться, не будет ли у вашего величества какого-либо поручения для передачи вице-королю.

Королева, державшая меня за руку, с силой стиснула ее и спросила, вглядываясь в мое лицо:

— Эмма, княгиня еще не возвратилась?

— Нет, государыня.

— И не присылала письма?

— Нет, государыня.

— Распорядитесь, чтобы, когда она вернется и пожелает со мной говорить, ее провели ко мне без промедления.

— Но если она привезет дурные вести, ваше величество уверены, что вы в силах выслушать их, не причинив вреда своему здоровью?

— Да, будь покойна; силы ко мне возвратились, я вполне владею собой. Только окажи мне одну услугу.

— Располагайте мною, ваше величество.

— Вот ключ от моего секретера, тайна его тебе известна…

— Да, государыня.

— Что ж, ступай принеси мне мой дорогой ларчик; мне необходимо, чтобы он был со мной.

— Иду.

— Да, да, иди и поскорей возвращайся! Если случайно увидишь короля и он вздумает полюбопытствовать, как мои дела, скажи ему, что я чувствую себя недурно, однако нуждаюсь в нескольких днях покоя и уединения. Ничего не может быть для меня неприятнее, чем видеть его теперь.