Прошло десять лет. За это время Глеб Никифорович из оперирующего хирурга и заведующего отделением стал главным врачом своей больницы. Ему на подмогу два года назад направили молодого интерна - Никиту - белобрысого простодушного парня с веснушками на курносом носу и задорными светло-голубыми глазами. Никита Еремеевич, а проще - Никитка - как его прозвали между собой сельчане - был человеком безотказным, но не обязательным. Любил шутить с молодыми девчонками - сестричками и раздатчицами, мог проспать на работу, загулявши до поздней ночи с девчонками, которых смешил до визга. Сам он мечтал всё же после прохождения стажировки вернуться в город и работать в большой серьёзной клинике, но особо себя не утруждал ни во время ночных дежурств (мог отказать иному ночному пациенту, попросив прийти завтра утром, чтоб осмотреть его совместно с главным врачом), ни в дневные смены (рассеянно делая обходы и забывая выполнять рекомендации и приказы главного врача).

Глеб Никифорович пытался исправить сей легкомысленный характер будущего хирурга, делал наставления, нравоучения, взыскания и даже выговоры, но бесшабашный интерн Никитка продолжал по большому счёту валять дурака и смотреть на свою сельскую интернатуру - как на некое недоразумение, которое скоро закончится, как только он окажется в настоящей клинике. Конец всему положил один странный и страшный случай, но об этом позже.

Пелагея Ивановна совсем состарилась, чуть сгорбилась, стала медлительной и забывчивой, но всё равно на ней держалась работа хирургического отделения, и она продолжала доблестно и ответственно выполнять обязанности старшей хирургической сестры. Несколько раз, правда, порывалась уйти окончательно на покой, чтоб посидеть с внучатыми племянниками: старшей, Раде, недавно исполнилось десять, младшему - Даниле - пять годиков. Но её тут, же начинали уговаривать всем отделением остаться, и Пелагея Ивановна сдавалась...

Санитарочка баба Варя умерла два года назад, после второго инсульта. Бывший лесник Герасим так и жил один в доме своей матери. Он совсем сдал за последнее время, ослабел, но селяне, как и прежде, памятуя о его заслугах перед народом, не бросали борца и воина, заботились и во многом помогали.

Новый батюшка Иоанн служил в сельском храме, селяне жили, в том числе церковной жизнью.

Так прошли долгие, или наоборот - быстрые 10 лет... Кто-то скажет: много времени, а кто-то - и глазом моргнуть не успел...

И привыкли уже люди к тихой и размеренной жизни, и ничего не предвещало иного. Как друг жарким июльским вечером не произошло неожиданного и страшного события. Интерн Никита, возвращаясь с посиделок в беседке с девчонками к себе в комнату при больнице, вдруг заметил меж берёз странное существо: маленькое, лохматое, бегающее на двух ногах, но периодически встающее на четвереньки... Студент зачарованно смотрел в темноту освещаемой луной небольшой полянки, где меж деревьев выплясывало, словно играло в игру, необычное существо... Никита хотел подойти поближе, чтобы рассмотреть, но какой-то мистический страх удерживал его, не давая сдвинуться с места и шепча подсознанию: "Не иди туда. Ты даже не представляешь, насколько это опасно"... Вдруг молодой человек услышал глухой короткий рык сбоку в зарослях, и существо послушно запрыгало в эту сторону...

Недоумению молодого хирурга не было предела. Всю оставшуюся дорогу он шёл и дивился. А придя к себе, рассказал этот случай кастелянше, задержавшейся позже обычного. Авдотья Захаровна хмыкнула, но ничего не сказала. Тогда Никита Еремеевич спросил её напрямую: разве могут в их местности водиться гориллы? Может быть, откуда-нибудь просто сбежали эти животные? Потому что ни на кого другого данное существо похоже не было...

- Горилла - не горилла, - раздумывая, ответила кастелянша, - а на оборотня вроде похоже то, что вы говорите.

Никита Еремеевич прыснул от смеха и ещё долго закатывался хохотом у себя в комнате при воспоминании объяснения Авдотьи Захаровны.

Тем временем все члены семьи главного врача уже готовились ко сну, как к отцу вдруг подошла десятилетняя Рада и сказала:

- Папа, а я видела вчера во сне своего братика, которого унесли на небо. Он был в коричневой шубке. Видимо, на небе холодно...

Глеб Никифорович вначале не понял, о ком она говорит, подумав, что сказанное как-то относится к их младшему сыну. И вдруг, когда девочка повторила, он печально отвёл глаза:

- А что Тихомир тебе сказал?

- Он сказал, что он живой и скоро придёт ко мне...

- Придёт к тебе?... Он так и сказал, что придёт сюда?

- Да. И ещё сказал, что заберёт меня отсюда в лес, и мы будем там жить вместе, там хорошо...

Глеб Никифорович вздрогнул. Последнее время он чувствовал, что что-то происходит. По дороге на работу и домой мужчина постоянно ощущал на себе чей-то пристальный взгляд. Он чувствовал, что его кто-то изучает, рассматривает, но не видел источник наблюдения за собой. Однажды услышал как-будто рычание за спиной... Неужели они вернулись? Вместе с его десятилетним сыном... Неужели он увидит своего ребёнка? Или же увидит, как снова крадут его чадо?

Глеб Никифорович долго лежал и думал, смотря на полную луну, что же ему надо теперь сделать, чтобы снова не потерять своих детей, вернуть, по возможности, Тихомира и не расстаться с жизнью. Врач как никто другой понимал, какая смертельная опасность возвращается в их спокойную и размеренную жизнь....

Дверь скрипнула, и в старую гнилую хибару проник тусклый синий свет луны... На грязных тряпках посреди комнаты сидел худой сморщенный человек и бессмысленным ничего не видящим взглядом прозрачных водянистых глаз смотрел в слепое окошко. Он оглянулся на скрип открывающейся двери, но всё равно ничего не увидел, так как был абсолютно слеп. Это был как раз тот человек, который десять лет назад вместе со своей супругой, работавшей в больнице акушеркой, выкрал ребенка, работающего там хирургом Глеба Никифоровича. Звали его Лаврентий.

Супруга слепого Лаврентия давно умерла. Пока она была жива - ухаживала за невидящим мужем, и жили они в селе, призираемы почти всеми, практически изгоями. А когда жена умерла -никто не навещал предателя, отдавшего младенца оборотню Никодиму. Лишь изредка заходила к нему соседка, что жила напротив, и из брезгливой жалости высыпала перед ним на грязные вонючие махры сухари, предназначенные свиньям, плевала в сердцах, серчая даже на саму себя за свою мягкотелость, и уходила. Лаврентий при этом дрожащими руками подбирал сухари, плакал, и засовывал себе за пазуху, чтоб не достались крысам...

Вот и сейчас он подумал, что пришла Людмила, и жалобным сиплым дрожащим голосом заблеял:

- Людка... Людка...

Ему никто не ответил, и слепой старик ещё немного попялившись слезящимися водянистыми глазами на проём двери, снова обернулся к слепому окошку. Он шевелил губами, что-то шептал и причмокивал, периодически начиная беззвучно плакать или тихо скулить. Сидел, и раскачивался на грязных вонючих тряпках...

Вдруг половица скрипнула, и старик снова медленно обернулся в сторону входной двери. Он был совершенно беззащитен и смог только просипеть:

- Кто это?...

Тот, кто зашёл - стоял, молча, сбоку и наблюдал.

Вдруг кто-то положил старику руку на плечо. Он вздрогнул и снова беспомощно задрал голову, обводя пространство сзади себя невидящим взглядом.

- Людка... Людка?

Чьи-то мощные волосатые руки схватили, его за плечи подняли высоко над землёй. Следом острые клыки резанули, как сабли, по его старческой безвольной шее. Старик взвизгнул и пробовал закричать, но алая кровь фонтаном прыснула из разорванных артерий и он быстро угомонился...

Через полчаса в его дом вошли восемь существ, заросшие густой мохнатой буро-рыжей шерстью, среди которых было два существа женского пола и один - ребёнок. Они, молча, не нарушая тишины ни единым звуком, как будто соблюдали конспирацию и общались исключительно телепатически, прошли в комнату, где всё ещё лежало бездыханное скорчившееся тело старика и расселись каждый по своим углам, не включая свет и не обнаруживая себя никаким образом. Казалось, что и общались они на уровне телепатии, переглядываясь, и зыркая друг на друга холодными, лютым взглядом. Нарушал тишину лишь "ребёнок", тут же подошедший к деду и принявшийся играть с его безжизненной рукой.