Мариса чувствует резкий толчок у себя внутри. Спазм толстой кишки? Синдром раздраженного кишечника? Или что-то произошло снаружи? Когда внутри у нее случаются такие спазмы, то она…

Еще она замечает краем глаза, как кто-то летит по воздуху. Что это? Что это было? Видение? Ангел? Она что-то инстинктивно учуяла? Весь день она провела у себя дома, не приглядывала за сестрой, и вот сейчас что-то почувствовала, глубоко внутри себя. Столько смертей вокруг. Столько разрушений.

Тинг-Танг-Тин прекратила блевать. Почистила зубы, вымыла голову, воспользовавшись туалетными принадлежностями Бинг-Банг-Бин. Тинг-Танг-Тин даже переоделась в одежду Бинг-Банг-Бин, потому что свою заблевала, и хотя эта одежда оказалась для нее малость мешковата, ей приятно ощущать на себе ткань, над которой потрудилась ее подруга. Иногда они будто сестры. Так близки, всем друг с другом делятся; ни у той, ни у другой нет ни братьев, ни сестер, так что да, обе они готовы быть и сестрами, и лучшими подругам, а иногда — лесбиянками. Связь между ними очень крепкая, и кто осмелится ее разрушить? Кто осмелится?

— Не просто милая панда, милая красная панда!

— Ой, спасибо. Мне уже гораздо лучше. Я ценю твою поддержку.

— Ладно, пора собраться. Конец близок, я чувствую. Сегодня вечером, возможно, наш последний шанс заманить Томбо. Его охраняет эта ведьма, но если мы перехватим его после вечерних занятий по каратэ, то он, возможно, не сумеет дать отпор.

— Оденемся пооткровеннее?

— Не стоит. Разденемся, когда встретим его.

— Снимем с себя всю одежду, да?

— Разумеется. Он не сумеет устоять. Мужчины вообще не способны держать себя в узде.

— Это правда. Например, мой отец. Да и любой отец.

— Но не холодновато ли снимать одежду?

Бинг-Банг-Бин нравится, что Тинг-Танг-Тин задает разумные вопросы, высказывает правильные идеи, и даже если ответом на эти предложения и вопросы станет резкое «нет!» и «фигня!», все равно останется чувство, что и она участвует в общем деле.

— Нам станет теплее, когда он заключит нас в объятия и прижмет к своему горячему телу, такому крепкому и закаленному.

— Да, нам станет теплее.

Взгляд у Тинг-Танг-Тин немного отсутствующий. В нем не то светлая тоска, не то мечтательность, не то развратное предвкушение, подогретое гормонами, — как бы то ни было, подруга Бинг-Банг-Бин раззадорилась достаточно, так что, окончив приготовления и оглядев напоследок свой штаб, они крепко обнимаются и выходят на дело.

Странный был день. А может быть, просто похожий на любой другой. Может быть, все это один длинный, странный, мучительный день. Проклятое время. Ты еще со мной? Я думал, ты несколько часов назад остановилось. Эйнштейн пытался втолковать нам, что время не линейно, что мы сами себя обманываем. Но Эйнштейн давно изгладился у всех из памяти, а наука и философия здесь далеко не на первых ролях. Основная роль, которая отводится науке — это постройка стен против цунами, соответственно желанию Тринадцатого. Вот и вся наука в этой стране. Машины делают в ОРКиОК. Всякие девайсы — тоже. Да вообще все. Но ничто из этого, ничто из этого меня не занимает, я всего лишь простой…

Меня отчистили от грязи, окружили заботой. Мои раны и синяки перестали ныть. Мариса вышла из дверей и направилась в сторону своего одинокого дома — одинокого ли? Почему я так уверен? Я хотел попросить, чтобы она осталась, осталась во имя любви, чтобы забралась в постель ко мне и моей жене, и мы вместе бы лежали и плакали, вместе бы превозмогали жизненную боль — совершенно бесполые, даже бесплотные (ведь такое возможно, если постараться?), но вместе, — и при этом нуждаясь, нуждаясь друг в друге: три медсестры, они же три пациента, которые одновременно заботятся друг о друге, отыскивают друг у друга больные места и быстро смягчают страдания (О чем это я? О боли? Не об удовольствии?), три заблудшие, но ищущие души — а потом бы поднялись, цельные, сильные, обновленные и готовые начать все с чистого листа. С чистейшего листа. Возможно ли это? Что за безумная идея? Но я ничего не сказал, ничего подобного, удержал все при себе, как давно привык — я просто позволяю ей нести околесицу, извергать бесконечные словесные потоки, за которыми почти не слежу: рассказывать про госпожу Сирото и какого-то парня с серьгой-пером, похожей на индейского ловца снов, только не над детской кроваткой, а в мочке уха, что важно, а еще про сумки для покупок, про дурные предчувствия, про привидений, про землетрясения и открытый космос; ей интересно, бывают ли землетрясения на других планетах, движутся ли плиты внутри Нептуна или Сатурна; длинные фразы, долгие рассказы и рассуждения, и опять рассказы — ее голос безвредно расплывается в воздухе, сладкий и приветливый, и мне безразлично значение отдельных слов, прямо сейчас я…

Что она делает сегодня? Что она…

Очередной нелепый эпизод.

Нет, дайте мне рассказать о трагедии, прежде чем перейти к комедии. До сих пор как раз комедии и не хватало, и, к чести твоей, ты все стойко выдержал и…

Майя собирается замуж. Она проговорилась об этом учительнице математики, а учительница математики (у которой самый огромный рот в селении, в прямом и переносном смысле, когда он открывается, то похож на бейсбольную перчатку), совершенно неспособная хранить секреты, даже самые большие, от этой новости просто воспламенилась и передала ее Мацуде-сенсею и трем болтливым женщинам, секретаршам в канцелярии. Все это вырвалось из учительской и наконец дошло до меня — мне будто пощечину влепили. Да, она собирается замуж, и меня это огорчает донельзя. Когда она уйдет, я наконец освобожусь от тирании похоти, наконец наконец перестану глазеть на нее…

В тот день она просто сияла и мне пришлось ее поздравить. Пришлось даже посмотреть на ее изящное колечко и изобразить восхищение, тогда как хотелось пинать баскетбольные и волейбольные мячи, да и вообще все, что попадется на пути, и кричать. Моя главная мечта угасала прямо на глазах, я видел призрак, уходящий сквозь стену прочь от меня. Будь я настоящим мужчиной, то проглотил бы свою ревность и благосклонно воспринял бы ее отъезд — а она наверняка уедет, ведь тот мужчина, ее мужчина, как оказалось, живет далеко отсюда, там, где тепло и солнечно, да еще в большом городе, где все нормально функционирует, где они не будут особо сталкиваться с разрушительными силами этого мира, и…

Она уже говорила мне о своем намерении — это ее возлюбленный, любовь всей жизни, — но я это быстро позабыл или изгнал из памяти. Я даже не захотел узнать, как его зовут, не захотел узнать о нем вообще ничего. Я жалкий индивидуалист, одержимый нездоровой ревностью и….

Я говорил, что уже женат? Моя лежачая затворница. А моя свояченица…

Я сказал Майе, что ее кольцо прелестно и пожелал ей всяческих благ. Еще сказал, что стану по ней скучать. Наверное, только это и было правдой. Думаю, она мне поверила.

Мне недолго пришлось размышлять над своими несчастьями. Мисава, наш легендарный директор, рехнулся окончательно, свидетелями чему стали многие учителя, видевшие, как он совершенно голый сидел у себя в кабинете (широко открытая дверь давала всем понять: войти может любой желающий, директор настроен дружелюбно и благосклонно) и выкрикивал (словно наготы было достаточно), что он следует по стопам великого Мисимы и готовится предстать перед самим Императором с целью потребовать… чего-нибудь. Смысла его разглагольствований никто не уловил, хотя время от времени мелькали ультраправые лозунги и несколько раз отчетливо прозвучало слово «переворот». Наконец его скрутили и увезли на скорой. Как ни странно, происшествие никого не шокировало. Предчувствие, что нечто подобное произойдет рано или поздно, посещало всех. Вопрос времени. Которое наступило в первой половине дня, в час пополудни, и слухи быстро, словно лесной пожар (не стоило мне употреблять это выражение, а то вдруг мои слова сбудутся; о природных бедствиях надо говорить поосторожнее, дабы не испытывать судьбу), распространились по селению. Но по крайней мере у меня появилось на что отвлечься. Представляя себе голую восьмидесятилетнюю стариковскую задницу, я изгонял из памяти Майину — роскошную, величавую и упругую, двадцатичетырехлетнюю, в спортивных штанах…