— Люцифер, — я протянула руку и погладила мужа по щеке. — Я готова благодарить вселенную каждый день за встречу с тобой.

Он перехватил мое запястье и поцеловал ладонь.

— Как и я, — муж расцеловал мои руки. — Ты невероятная. Самая прекрасная женщина на всем белом свете. И больше я не позволю никаким бедам нас разлучить, — он поднял взгляд, устремляя его вдаль, на виднеющийся на горизонте Колизей. Затем будто очнулся от своих мыслей, наклонился, целуя легко, запечатляя нас в безмятежном миге. — А сейчас только ты, я и вечный город.

Я прильнула к его боку, рассматривая пляшущие блики на окнах, теплое марево, плывущее по воздуху, оранжеватые облака на горизонте и обласканные солнцем величественные старинные дома, простирающиеся перед нами.

Наше путешествие только начиналось. Путешествие не только по миру Путешествие вдвоем по не всегда простой жизни. Сейчас, я была уверена как никогда — мы справимся, потому что мы вместе. И по другому не может быть.

2 года спустя

— Я дома! — от аппетитного запаха, доносящегося с кухни, у меня с порога разыгрался аппетит.

— Папа! — Амели в розовом, безумно девчачьем платье примчалась меня встречать. Наперекор своей матери наша дочь любила все яркое, нежно-девичье и блестящее. — Я наисовала насю семью! — восторженно прыгала она вокруг, протягивая мне лист.

Я присел и взял у ребенка рисунок.

— Это нась дом, — объясняла дочь, тыкая пальчиком. — Это я. Это мама. Это ты, а это Фетякся и Басилик, — указала Амели на смешно нарисованных оранжевую собаку и коричневую кошку.

— Очень красиво, — похвалил я. — Давай повесим его на холодильник.

— Давай! — задорно отозвалась дочь, крепко обнимая меня за шею. — Папа, — зашептала она заговорщически, — а кто такой злоебусий?

Я аж крякнул от неожиданности.

«Ну, Уилсон! Ну зараза!»

— Это ты где такое услышала, солнышко?

— Мама сказаа на миксил, — сделала круглые как блюдца глаза Амели.

— Гм, — я натянул самую невозмутимую улыбку. — Это секретное мамино слово. Его больше никому нельзя использовать, — импровизировал я.

— Посему? — недоумевал ребенок.

— Потому что оно волшебное, и мама его использует, только когда печет десерты, — понес я полную околесицу, лишь бы убедить дочь не повторять. — И если его узнает кто-то другой, получится не так вкусно.

— Ладно, — Амели приложила пальчик к губам. — Это будет наш секлет.

— Точно. Секрет.

Я поднялся, взял дочь за руку и пошел на кухню.

Кейт, перепачканная мукой, воодушевленно декорировала торт, испеченный к дню рождения Амели, и что-то напевала себе под нос.

— О, Люцифер, — она чмокнула меня в губы.

— Привет, — нежно обнял я жену.

— Я как раз заканчиваю.

— Как себя чувствуешь? — я положил руку на уже наметившийся животик. — Как Самаэль младший?

— Я отлично. Похоже наш сын будет футболистом, — всплеснула руками Кейт. — Такой маленький, но такой сильный.

Я позволил себе замереть на мгновение, вдыхая запах выпечки и пряных специй на волосах жены. Запах уюта, счастья. Запах нашего дома.

Питера осудили спустя несколько лет судебных слушаний и несчетное количество томов уголовного дела. По совокупности приговоров он получил пожизненное, понеся ответственность за все злодеяния: убийство Эмили и Джуди Беккер, покушение на меня, смерть дежурного в полицейском участке и, конечно же, за смерть всех девушек, подтверждением чего стали найденные трофеи. Они слишком много для него значили, что избавиться от них у душегуба не поднялась рука.

Лана и Джино решились на переезд в Чикаго. Сыграли шумную, красивую свадьбу, купили дом, совсем недалеко от нас, став нашими частыми гостями и верными друзьями.

— Амели вся в предвкушении поездки в Диснейленд, — тихонько проговорила Кейт, поглядывая на дочь.

Я повесил рисунок рядом с остальными на холодильник. Амели занялась созданием нового, весело дергая ногой под столом.

— А я в предвкушении нашей романтической поездки на море, — я вернулся к Кейт, теперь обняв ее со спины и поцеловал в ушко. — Скоро нам будет совсем не до отдыха, — погладил живот, почувствовав сильные пинки маленьких ножек. — И правда футболист, — усмехнулся я.

Кейт закончила с декором, отложила кондитерский шприц и повернулась ко мне лицом. Она выглядела взволнованно и сосредоточенно.

— Что случилось?

— Люцифер, — понизила она голос. — Есть одно незаконченное дело, которое не дает мне покоя.

— Не совсем понимаю, — мотнул я головой.

Жена начала теребить ворот моей рубашки. Кейт всегда делает так, когда ее волнует предстоящая беседа.

— Я знаю, что ты будешь против. Затея в целом вряд ли тебя порадует, — тараторила Кейт. — Но это нужно мне. Для успокоения, — ее взгляд стал серьезным. — Я поняла, что готова сделать это именно сейчас. И должна сделать именно сейчас.

Маньяк. Больница тюремного типа

Я смотрел в пыльное заляпанное окно, скованное массивной решеткой. Мутный пейзаж города, далекий, недоступный, с кипящей в нем жизнью, куда не дотянуться рукой, не потрогать, не прикоснуться. Я больше не смогу внести свою лепту, не смогу утолить голод. Навечно запертый в своем теле.

— Джефферсон, к тебе посетитель, — окликнул меня охранник. Лысый, сплошь гора мышц, с грубым, будто высеченным рублеными движениями лицом.

Я удостоил его мимолетного взгляда, развернул коляску и покатил к выходу. Довольно быстро я наловчился общаться с новой частью своего тела, если инвалидную коляску можно таковой назвать. Теперь она служила мне ногами, которых я лишился. Травма лишила меня силы, ловкости, возможности проникнуть куда угодно, возможности делать что угодно. Взять желаемое, осуществить мечту.

Колеса старой, изрядно потасканной жизнью коляски вращаясь скрипели, стучали по металлическим порожкам. На них я часто застревал, рывками высвобождая себя из ловушки. Охранник молча шел позади, совершенно равнодушный к моим неудобствам. Он со скучающим видом ждал, пока я совладаю со злосчастными дверными проемами. Массивные металлические двери с мерзким электрическим звуком открывались и закрывались, пропуская меня в переговорную.

— Шестая, — холодно буркнул охранник, оставаясь сторожить выход.

Я покатил к кабинке, завернул за перегородку и оторопел. Если бы стоял, попросту потерял бы равновесие. За помутневшим бронированным стеклом сидела она. Кейт. Я не сразу ее узнал. Она изменилась. Кожа, до этого белая, словно светящаяся изнутри, приобрела золотистый загар. Волосы слегка посветлели, разбавленные россыпью прядей пшеничного оттенка.

Торопясь, ударяясь о боковые стенки, я примостил коляску и сорвал нервным движением трубку со стены. Кейт же не спешила, склонила голову, изучая меня, как подопытного кролика в лаборатории. Невозмутимо, с бесстрастным до отвращения лицом сняла трубку и молча воззрилась на меня.

— Ты... — я осекся.

Заметил на ее носу веснушки, совсем немного. Терпеть не могу веснушки. Ко всему прочему добавился еще и макияж, изрядно смахнувший налет невинности с лица Кейт.

— Что с твоими волосами? Что с тобой?

В голос помимо моей воли вплелись пронзительные, почти истерические нотки. Образ мечты рушился на глазах. Я тщетно пытался склеить ее осколки в надежде спасти то, что осталось.

Ее губы искривила непривычная злорадная улыбка. Глаза смотрели на меня с презрением и ехидным торжеством. Больше не было того взгляда трепетной лани, жертвы, моей мечты. Охотничий дух — вот, что в ней взрастила жизнь. Кейт больше не была агнцем, идущем на заклание.

Передо мной был абсолютно другой человек. Женщина, не удостоившаяся бы и крохи моего внимания.

— Солнце вносит свои коррективы, — не тая скуки в голосе ответила Кейт и совершенно небрежно стала наматывать телефонный провод на палец.

Весь ее вид выражал светскую утомленность, будто мы сидели не в тюрьме, разговаривая через бронированное стекло, а на скучнейшем званном ужине.

— Почему ты пришла ко мне? — впервые я оказался в положении жертвы. Сидящий здесь, в инвалидном кресле, опешивший, не зная, что сказать в нетипичной ситуации. Я попросту был не готов.