– Пожалуйста… приручи меня.

Мы садимся за стол ужинать – это семейная традиция, что за ужином вся семья собирается вместе и мы болтаем о происшествиях дня, кто чего видел, что делал, какие у кого заботы и тревоги, кто что напортачил и кому кто нахамил. Это хороший момент, чтобы устроить правёж детям, если есть за что или просто под горячую руку подвернулись; иногда же мы просто дурачимся и несём чепуху, если настроение хорошее и вина к ужину была целая бутылка, а не уполовиненная. Так и в этот раз, слово за слово, и разговор заходит о том, как надо красиво делать предложения. Дашке двадцать лет, ей по возрасту полагается интересоваться такими вещами, Нюрке четырнадцать, и, хотя «fuck your ladylikeness»[2] – это наш постоянный рефрен, но всякая романтика её тоже затрагивает, хотя преимущественно в плане чисто поприкалываться над тупыми адептами канонов.

Ну, как делают предложения в Америке, все, наверное, знают. По ритуалу полагается дорогой ресторан, шампанское, торжественная обстановка, барышня, конечно, делает вид, что ни о чём не догадывается, но нацепляет лучшее платье и проводит полдня у визажиста, чисто на всякий случай, подают десерт, и тут как бы внезапно, из-под стола – оп-па, вот она и заветная коробочка, а в ней колечко во-о-от с таким бриллиантом, чтобы завтра все коллеги точно заметили и уссались от зависти. Ну, или вот такой вариант, для романтиков. Стоим около водопада, любуемся. Место туристическое, полкилометра от парковки, вокруг много народа, водопад действительно очень красивый. Подваливает чувак ко мне, говорит: «слушай, будь другом, сними маленькую видяшку меня с моей девушкой на фоне водопада, чисто на память». Ну, обсуждаем, где мне встать, чтобы ракурс был наиболее выгодный, он показывает, на что нажимать, просит нажимать по его знаку. Подаёт знак, я запускаю запись, и тут он – хлоп на колени, и – оп-па, вот она и коробочка. Ну, она, естественно – уи-и-и-и-и-и, а он ей что-то бормочет, а она такая: йес, йес, йес, и тут сразу чмок, чмок, чмок, и все вокруг говорят «а-а-а-а-а-а-ах-х-х!», и хлопают в ладоши, и говорят им всякие хорошие слова, такое прямо ми-ми-ми, и я это всё, разумеется, документирую на его планшет. Ну, для особо продвинутых существуют экзотические варианты – забраться на какую-нибудь гору покруче, или на вулкан, чтобы создавал иллюстрацию жарких чувств, и тут, на вершине, под куполом неба – оп-па! И, естественно, уи-и-и-и-и, и йес, йес, йес, и чмок, чмок, чмок, и ми-ми-ми. Это то, как нормальные люди это делают.

– Папа, – начинает подначивать меня Дашка, – а расскажи, как ты маме предложение делал!

Ну, и Нюрка, конечно, тоже сразу: да, да, расскажи, расскажи!

– Да ну вас в жопу, – говорю, – я вам уже много раз рассказывал, чего повторяться, вы и так всё знаете.

– Нет, ну расскажи ещё раз! Правда, что ты возле мусоропровода её замуж звал?

– Правда. А что, тепло, светло, и ходить далеко не надо. И никто не подслушивает.

Дети давятся от смеха, предвкушая цирк.

– А колечко дарил?

– Дети, ну вы вообще вне контекста. Ну какое на хрен колечко по нашим студенческим доходам? Я же даже стипендии не получал. И к тому же, где вы видели, чтобы мама носила колечки? Вон, у неё целая шкатулка побрякушек, вы когда-нибудь видели, чтобы она её открывала?

– Ну расскажи, расскажи, расскажи!

И папа, подобревший от хорошего ужина и бокала любимой риохи, откидывается и рассказывает.

– Ну, слушайте, дети, и запоминайте. Вот нас не будет уже, а вы будете своим внукам рассказывать, какие у них были дикие предки, а те расскажут своим внукам, и история эта переживёт века. Папу своего вы, слава Богу, знаете как облупленного. Среди его многочисленных пороков и изъянов есть и такой, что он живёт с постоянным шилом в заднице и непрерывно должен изобретать себе проекты и их продвигать. Если проект застаивается и пропадает движуха и развитие сюжета, папе делается скучно, и он впадает в чёрную меланхолию. Эта потребность – завернуть за следующий угол и посмотреть, что там находится, неоднократно выходила ему боком, но что уж тут поделаешь, таков уродился. Мама, конечно, может не одобрить то, что я сейчас скажу, но мама – это тоже некий такой проект длиною в жизнь и с лихо закрученным сюжетом. А в период, так сказать, начального развития каждый проект обязан развиваться семимильными шагами – ну, примерно, как ребёночек растёт быстро, пока маленький, а потом замедляется в росте. Так вот. Мы с мамой знакомы со своих, точнее, с её четырнадцати лет, да, Нюрочка, не надо охать и закатывать глаза. Ей было столько лет, сколько тебе сейчас, когда мы встретились, ну, может, на полгода старше она была. А ты, Дашка, вообще молчи, в твоём возрасте мы были уже давно женаты и жили самостоятельно. Так что вот. А плотно дружить мы стали только в начале института – университета, когда нам было по шестнадцать-семнадцать. И за первые полгода такой плотной дружбы прошли довольно длинный путь – от людей практически незнакомых до людей практически самых близких друг другу. Да, не надо закатывать глазки, мама этого не любит. Но, дойдя до этой стадии, стало непонятно, что делать дальше. Движуха вот эта самая как будто начала пропадать, проект начал пробуксовывать. А дело в том, что самое-то главное слово так пока и не было произнесено вслух. То есть дружить-то мы дружили, и даже с вполне отчётливо обозначенной романтической окраской, но дружба – это одно, а любовь – это другое, и надо чётко отграничить одно от другого, провести линию и назвать вещи своими именами, чтобы не было недоговорённости. Да, папа, плюс ко всему, ещё и прямолинеен был, как юный носорожек. Заветное слово жгло гортань, а высказать его всё как-то не представлялось случая, и папа смущался, мялся, находил предлоги, почему бы не сегодня, и увиливал от неизбежного.

Дети начинают терять нить повествования и говорят: «А когда же будет про мусоропровод?»

Подождите. Не надо торопить историю.

– Так вот, в один прекрасный зимний вечер сидел я, как обычно, на Свиблово, сидел, сидел, досидел допоздна, а потом всё-таки распрощался и отправился восвояси. Но далеко не ушёл. Сел на станции Свиблово на полотёрную машину у въезда в туннель, и сидел на ней, ломая пальцы, и всё думал – человек я или тварь дрожащая? Ходил по перрону из конца в конец, и всё думал – тварь я или человек, который звучит гордо? А в конце концов решил – да что там, всё равно, не сегодня так завтра, уж если она меня и прогонит, так уж лучше поскорее, всё равно жить так больше невозможно, и вообще, хвост собаке надо отрубать одним ударом, а не по кусочкам отрезать. И вот, с этим собачьим хвостом в голове, поднялся я из метро, позвонил ей, сто восемьдесят ноль ноль девяносто шесть, сказал, что возвращаюсь, и попросил выйти на лестницу, чтобы маму не тревожить.

Ну, дошёл до её дома, поднялся, она уже ждала на лестничной клетке, аккурат между шестым и седьмым этажом. Вот тут-то вы и дождались – да, аккурат у люка вонючего мусоропровода. Не знаю, почему она там встала, наверное, чтобы лучше видеть, как я по лестнице иду. Ну, я поднялся ещё на полпролёта, встал как лист перед травой, набрал побольше воздуха и всё ей и изложил на одном дыхании – и про свои чувства, и про своё видение плана на будущее. Чувства были однозначные и простые как три копейки, и план был тоже не план, а так – одноходовочка. Одного дыхания вполне хватило.

– А дальше? А дальше? А что мама тебе ответила?

И дети принимаются ёрзать на стульях, уже предвкушая кульминацию.

Тут вмешивается мама, до того сидевшая молча, потягивая свой пино-гри.

– Что ответила, то ответила. Нет, ну ты хоть на секунду представь всю эту ситуацию с моей стороны! Ушёл, потом позвонил, сказал, что возвращаешься. Я думала – забыл чего. А ты вдруг, вот так ни с того ни с сего, на ровном месте: люблю!!! Жениться!!! Целоваться полез… Предупреждать же надо! Что, ты думал, я должна была тебе на это ответить?