Ангел Смерти сделал выпад, Хадсон парировал, звон стали разнесся по палубе и волнам. Затем Фалькенберг отступил на пару шагов, приглашая Хадсона последовать за ним и, вероятно, нарваться на острие клинка, но Хадсон продолжал держать дистанцию. Двое мужчин кружили друг вокруг друга, их клинки искали слабое место противника.

— Давай, если хочешь поиграть, — сказал Хадсон, и его голос звучал насмешливо, однако каждый мускул его лица был напряжен, а глаза стали темными, как кремень. Каким образом шутливый тренировочный бой умудрился превратиться в настоящую схватку?

Фалькенберг сделал ложный выпад, затем отступил, повторил попытку и внезапно повернулся вправо, резким неуловимым движением нанеся удар в левое бедро Хадсона. Рапира едва успела отразить атакующий клинок, Хадсон почувствовал, как лезвие скользнуло по его штанине. Крови не было, рассекло только ткань, и, тем не менее, короткий укус стали был ощутим.

— Ты стал медлителен, мой друг, — сказал Фалькенберг, снова делая круг. — И твой мозг работает вяло. Я ведь оставляю тебе лазейку, через которую ты мог бы проехать на телеге.

Договорить ему не дал шквал ударов рапирой, которые пришлось отбивать: слева, справа, слева, сверху, снизу, справа, слева, сверху и снова снизу… атака обрушилась на него с молниеносной быстротой девяти брошенных копий. Тем не менее, он отразил все удары с кажущейся легкостью и, зная, что выдержал лучшее, чем располагал Хадсон, он выпрямился, позволил себе перевести дух, а затем двинулся вперед. Его клинок описывал небольшие круги в нагретом воздухе, и солнце бросало красноватые блики на острое лезвие.

Еще глоток рома для Хадсона, еще один для Фалькенберга.

— Чем ты занимался все эти годы? — последовал вопрос, когда Фалькенберг отнял кувшин ото рта.

— Подозреваю, тем же, чем и ты. Пытался найти свое место. Вписаться, если можно так выразиться.

— Неудачно? — Брови Фалькенберга поползли вверх.

— Напротив, я нашел место не хуже любого другого.

— О, ja, агентство «Герральд». — Фалькенберг коротко ухмыльнулся. — Могучая рука закона. Никогда бы не подумал: разбойник с большой дороги, солдат удачи, предводитель шайки головорезов — и вдруг блюдет закон.

Хадсон пожал плечами.

— Я не бездельничаю, если ты об этом. И в агентстве мне не раз приходилось применять все те навыки, что я приобрел там, в другой жизни.

— Ну разумеется. Опасность следует за тобой по пятам, Хадсон, куда бы ты ни пошел. Так было всегда. Вижу, у тебя новая отметина. — Фалькенберг коснулся своей левой брови, указывая на рваный шрам, пересекавший бровь Хадсона. — И чем же был вооружен твой потенциальный убийца?

— Она швырнула в меня чайной чашкой, — сказал Хадсон, принимая кувшин. — Моя третья жена. Взбалмошная особа… особенно, когда она узнала о моем увлечении — цыганской танцовщице и дочери местного барона.

На теле Хадсона под одеждой было множество других отметин: удар кинжалом, мушкетная пуля, поцелуй рапиры, но эта рана, пожалуй, была самой болезненной, потому что он по-своему любил Эванджелину. К сожалению, он демонстрировал это недостаточно хорошо.

— Тебя одолевают воспоминания, мой друг. Не позволяй им полностью овладеть твоим разумом.

— Ты когда-нибудь был женат? — спросил Хадсон.

— Нет, это не для меня. У тебя есть дети?

— Почти были. — После минутного молчания Хадсон решил пояснить. Пока он говорил, его взгляд не отрывался от горящей масляной лампы. — Моя первая жена… потеряла ребенка. А я вскоре после этого потерял ее. Я думаю, что она скончалась от пережитых страданий. И, несмотря на всю силу, которой я так горжусь, я ничем не сумел помочь ей встать с той кровати. Впрочем, тогда… это уже не было насущной необходимостью для нее.

— Жизненные невзгоды, — вздохнул Фалькенберг и потянулся за кувшином. — Мы всего лишь плывем по течению, Хадсон. Туда, куда понесет ветер. Мы думаем, что сами выбираем направление, да? Но кто знает, где мы окажемся в конечном итоге? — Он сделал большой, очень большой глоток. — Ты в курсе про остальных? — тихо спросил он, опустив глаза в пол. — Баттенкур, Данье, де Марко, Стэнхоуп и капитан Готье. Знаешь, что стало с кем-нибудь из них?

— Я видел Джека Стэнхоупа лет… десять или одиннадцать назад, в Лондоне, — ответил Хадсон, немного расслабившись. — Это была случайная встреча на улице. Я дал ему немного денег.

— А он в них нуждался?

— Да, — сказал Хадсон. Он не хотел уточнять, что лихой и жизнерадостный парень, прежде виртуозно владевший смычком и шпагой, превратился в полуслепого попрошайку, перебирающего скрюченными пальцами по двухпенсовой скрипке.

Ангелу Смерти не потребовалось вызнавать эти подробности: каким-то образом он умел читать ответы по лицам людей. Стоило ему вглядеться в собеседника, как тот становился для него книгой Откровений.

— Мне их не хватает, — сказал он. — Все они были храбрыми и верными товарищами. Мы были там, когда в нас нуждались, Хадсон. Мы делали грязную работу за королей и епископов, в то время как их руки оставались чистыми и держались в тепле. Но в нашей работе мы находили свою красоту, разве не так?

— Красоту? — переспросил Хадсон. — В войне?

— Конечно. И не отрицай этого, gudden. Мы были созданы для этого, война засела в наших душах. Красота солнечных бликов на шлемах кавалеристов, красные вспышки и клубящийся синий дым пушек, крики солдат, когда их со всех сторон поражают снаряды и выкашивают гигантской косой, вид изодранного в клочья вражеского флага, зажатого в руках последнего человека, оставшегося в живых. Да, мы делали грязную работу, но мы, солдаты, видели в ней красоту. Нам было не в тягость исполнять приказы, брать крепости и обращать врага в бегство. Разве это не правда?

— Я думаю, — сказал Хадсон, — что ты слишком долго не был на настоящей войне. Ты позабыл о грязи и крови. И о том ужасе, который там царит.

— Иногда я их слышу, — прошептал Фалькенберг, поднося кувшин к губам. — Трубы и барабаны. А ты нет?

— Иногда я просыпаюсь от храпа и пердежа. Это считается?

Фалькенберг слегка улыбнулся и выпил.

— Я действительно слышу их, Хадсон. Кажется, они никогда не оставляют меня надолго.

— Тогда держись от меня подальше, — нахмурился Хадсон. — Я отсидел свой срок в этом аду. Деньги были заработаны и потрачены. Я двинулся дальше. Если и есть что-то прекрасное в том, что ты помнишь, так это то, что мы с тобой оба выбрались оттуда целыми. Я видел многих, чье представление о красоте заканчивалось тем, чтобы пустить себе пулю в лоб и положить конец страданиям.

— Что Шекспир писал о красоте? — спросил Фалькенберг и сам же ответил: — Красота оценивается глазами.

— А я помню другое, — парировал Хадсон. — За эту брань ты дорого заплатишь! Всю ночь — попомни это — будут духи тебя колоть и судорогой корчить. Это из «Бури». По мне, это единственная пьеса, которая хоть чего-то стоила.

На губах Фалькенберга, влажных от рома, все еще играла легкая улыбка.

— Touché, — сказал он.

Если противник так хотел, чтобы «игра» велась по-солдатски, так тому и быть. Чтобы подчеркнуть эту отчаянную идею, Хадсон осмелился достаточно долго не защищаться, чтобы отступить, поднять ведро и швырнуть его прямо в голову Ангела Смерти.

Когда Бром легко увернулся от импровизированного снаряда, он широко улыбнулся, отчего на его передних зубах заиграли солнечные блики.

— Вот он, Хадсон, которого я когда-то знал! Теперь давай к делу! — И снова последовал шквал ударов слева и справа, финт по центру, обход и еще один быстрый поддразнивающий финт по ногам Хадсона, который заставил его отскочить, словно ошпаренного пса. В разгар напряженной борьбы Хадсон почувствовал, как на его лице выступает пот, а силы покидают его. Рапира казалась ему тяжелой, как бочка с камнями, сердце бешено колотилось, дыхание сбивалось. Бром Фалькенберг при этом не оставлял намерения задать ему хорошенькую трепку, а Хадсон чувствовал себя тенью человека, которым когда-то был.