Может быть, поэтому Джексон позволил мне так много заниматься хореографией. Он позволял мне ставить отдельные фрагменты с тех пор, как я поняла, что у меня есть к этому способности. Это первый раз, когда я самостоятельно сочиняю целые танцы.

Я не могу дождаться, когда увижу, как все это оживет, с гримом, костюмами и светом. Как будто мои собственные мысли обретают плоть на сцене. Я представляю, как моя семья сидит в первом ряду, пораженная тем, что я могу быть скульптором, а не просто глиной. В кои-то веки я действительно впечатлена!

Я практически вприпрыжку бегу в студию. В первой комнате идет урок по физической подготовке, во второй — по технике. На меня обрушивается знакомая смесь стука ног по деревянному полу, живого пианиста, ведущего отсчет времени, и смешанных запахов пота, духов и воска для пола. Здесь пахнет домом.

Воздух пропитан жаром всех этих тел. Я снимаю куртку и направляюсь прямо в кабинет Джексона.

Его дверь полуоткрыта. Я осторожно стучу по раме, дожидаясь его резкого «Войдите», прежде чем войти.

Он сидит за своим столом, просматривая беспорядочную стопку бумаг. Его кабинет — это катастрофа: он забит фотографиями в рамках, плакатами прошлых выступлений, беспорядочными папками и даже кусочками костюмов на начальной стадии разработки. Джексон контролирует все, что касается шоу, вплоть до последней пачки.

Он немного выше меня, подтянутый и стройный благодаря строгой веганской диете. У него густая копна черных волос с несколькими полосками седины на висках. Он очень тщеславен из-за своих волос и всегда проводит по ним руками во время разговора. Кожа у него загорелая, лицо худощавое, глаза большие, темные и выразительные. Многие танцовщицы влюблены в него, как мужчины, так и женщины.

— Несса, — говорит он, оторвавшись от своих бумаг. — Чем обязан?

— Изабель сказала мне, что программы уже готовы! — говорю я, стараясь не ухмыляться слишком сильно. Изабель — главный художник по костюмам. Она может вручную шить со скоростью машины, одновременно выкрикивая указания всем своим помощникам. У нее острый язык и теплое сердце. Мне нравится думать о ней как о моей танцевальной маме.

— О, точно. Вон там, — говорит Джексон, кивая головой в сторону картонной коробки, набитой программами, стоящей на складном стуле.

Я подбегаю к ней, достаю самый верхний сверток и снимаю резинку, чтобы достать программу.

На обложке красивая картинка — Анжелика, одна из наших директоров, одетая в красное шелковое платье. Она прыгает по воздуху, одна нога под невозможным углом над головой, ступня идеально изогнута, как лук.

Я открываю программу, просматриваю список танцев, затем опускаюсь к титрам. Я ожидала увидеть свое имя — на самом деле, я намеревалась спросить Джексона, могу ли я взять это домой, чтобы показать родителям.

Вместо этого я вижу... абсолютно ничего. Джексон Райт указан как главный хореограф, Келли Пол — как второй. Обо мне вообще ничего не сказано.

— Что? — раздраженно говорит Джексон, заметив ошеломленное выражение на моем лице.

— Просто... Я думаю, они забыли указать меня в качестве одного из хореографов, — говорю я неуверенно.

Под «они» я подразумеваю того, кто составлял программу. Должно быть, это случайное упущение.

— Нет, — небрежно отвечает Джексон. — Они не забыли.

Я поднимаю на него глаза, мой рот складывается в удивленную букву «О»

— Что... что вы имеете в виду? — спрашиваю я.

— Они не забыли, — повторяет он. — Тебя не будут вписывать.

Мое сердце трепещет в груди, как мотылек на окне. Мое естественное желание — кивнуть, сказать «хорошо» и уйти. Я ненавижу конфронтацию. Но я знаю, что если я так поступлю, то потом буду ненавидеть себя еще больше. Я должна понять, что здесь происходит.

— Почему не будут? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее и без обвинений.

Джексон раздраженно вздыхает, откладывая бумаги, которые он просматривал, так что они теряются в беспорядке на его столе.

— Ты здесь не хореограф, Несса, — говорит он, как будто объясняет, что один плюс один равняется двум. — Ты — член кордебалета. Только потому, что ты подкинула парочку идей...

— Я создала четыре танца! — выпаливаю я, мое лицо горит. Я знаю, что говорю как ребенок, но ничего не могу с собой поделать.

Джексон встает из-за стола. Он подходит ко мне и кладет руку мне на плечо. Я думаю, что он пытается меня утешить, но потом понимаю, что он направляет меня к двери.

— Вот в чем дело, Несса, — говорит он. — Ты приложила некоторые усилия. Но твоя работа не такая уж оригинальная. Она упрощена. Те части выступления, которые оживляют его, которые заставляют его петь, принадлежат мне. Так что ты только поставишь себя в неловкое положение, пытаясь настоять на заслугах, которых ты не заслуживаешь.

Мое горло так распухло от смущения, что я не могу говорить. Я отчаянно пытаюсь сдержать слезы, горящие в моих глазах.

— Спасибо, что зашла, — говорит он, когда мы подходим к двери. — Оставь программу себе, если хочешь.

Я даже не заметила, что она все еще зажата в моей руке, сморщенная от того, как сильно я ее сжимаю.

Джексон выталкивает меня из своего кабинета. Он закрывает свою дверь с легким щелчком, оставляя меня одну в коридоре.

Я стою там ошеломленная, по моему лицу текут беззвучные слезы. Боже, я чувствую себя дурой.

Не желая, чтобы кто-то еще видел меня, я ковыляю обратно по коридору и направляюсь к входным дверям.

Прежде чем я успеваю дойти до них, меня перехватывает Серена Бреглио. Она член кордебалета, как и я. Она только что вышла из класса физической подготовки, чтобы попить из фонтанчика в холле.

Она останавливается, когда видит меня, светлые брови сходятся вместе в беспокойстве.

— Несса! Что случилось?

— Ничего, — говорю я, качая головой. — Ничего. Я просто... просто вела себя глупо, — я вытираю щеки тыльной стороной ладоней, пытаясь взять себя в руки.

Серена бросает подозрительный взгляд на закрытую дверь Джексона.

— Он что-то сделал? — требует она.

— Нет, — говорю я.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Ну, обними хотя бы меня, — говорит она, обхватывая меня за плечи. — Извини, я вспотела.

Это меня нисколько не беспокоит. Пот, мозоли, сломанные ногти... все это здесь так же распространено, как и заколки для волос.

Серена — классическая калифорнийская блондинка. У нее стройная, спортивная фигура, и ей каким-то образом удается сохранять загар даже на Среднем Западе. Она выглядит так, будто ей нужно стоять на доске для серфинга, а не на пуантах. Но она достаточно хороша, чтобы со дня на день перейти на позицию полу-солистки.

Она настолько конкурентоспособна, насколько это возможно в студии, и очень мила за ее пределами. Я не против, что она видит меня такой. Я знаю, что она не будет сплетничать с другими девушками.

— Ты идешь с нами сегодня вечером? — говорит она.

— Куда?

— Есть новый клуб, который только что открылся. Он называется Jungle.

Я колеблюсь.

Я не должна ходить в такие места. Особенно, не сказав об этом моим родителям или моему брату. Но если я скажу им, они не захотят, чтобы я туда ходила. Или они отправят одного из своих телохранителей следить за мной — кого-нибудь вроде Джека Дюпона, который будет сидеть в углу и сердито смотреть на меня, отпугивая любого, кто мог бы пригласить меня на танец. Это смущает и заставляет моих друзей чувствовать себя странно.

— Я не знаю... — говорю я.

— Да ладно тебе, — Серена сжимает мои плечи. — Марни тоже идет. Пойдем с нами, выпьем, и ты сможешь быть дома к одиннадцати.

— Хорошо, — говорю я, чувствуя себя бунтаркой, просто согласившись. — Давай сделаем это.

— Да! — Серена размахивает кулаком. — Ладно, я лучше пойду обратно, пока мадам Бродо не устроила мне разнос. Ты собираешься ждать здесь?

— Нет, — качаю я головой. — Я буду в кафе по соседству.

— Отлично, — говорит Серена. — Закажи мне выпечку.