Прошел месяц, прежде чем я снизошел до того, чтобы обратить внимание на охрану Лицея. Да и то, только потому что прошли слухи о наборе “охочих” людей. Канцлер даже смотался на лапландских санях в Великий Новгород, людей нанять. Как съездил — мне он доложить забыл. А пока добровольцы набирались с Великого Устюга и окрестных деревень. Я знал об этом потому, что Распутин начал поправляться. Это выражалось в том, что она начал жаловаться на все жаловаться. “Одни валенки в охране, что Канцлер себе думает” — понудел он при нашей встрече. Встречались мы чаще — бедолага чародей был отстранен от уроков Канцлером, до полного восстановления. Похоже, помимо физической немощи, декану естественно-научного факультета не хватало и магических сил. Но вот ныть по поводу новобранцев ему бы не стоило. Он ведь кругом виноват.

После того, как Гриша положил костяк лицейских стрельцов, мне тоже стали бросаться в глаза “новенькие”. Они сильно отличались от “старичков” неопрятностью, громкими разговорами на постах и неумением обращаться с оружием, отчего Мстислава во мне аж корчило.

Сабля штука удобная, если ей покромсать человека надо. Но вот носить её везде с собой та еще морока. Длинная, тяжелая, за все цепляется. Тут навык нужен. И по тому, как человек с саблей на боку двигается, можно многое о нем сказать, как о противнике.

Вот и сейчас, возвращаюсь вечером в корпус с Ильей и мой взгляд зацепился за молодого парня с редкой порослью на лице. Волосы на его подбородке и щеках были редкие и росли клочками. Но он надеялся вырастить из них бороду, не иначе. Впрочем, его рожа его дело, мне без разницы. Задело меня другое. Прямо у калитки в наше крыло стоял стул с подлокотниками, на котором охранник сидел. Постучали — встал, глянул кто, открыл. И снова уселся. Вот этот клочковатый и открыл нам дверь. Кстати, даже не спрашивая “кто”.

А потом повернулся задницей, что тоже не почтительно, и плюхнулся на стул. Сабля у него зацепилась и повернулась так, что он плюхнулся на неё. Она в ножнах, разумеется, была. А то клочковатый точно бы себе жопу отрезал. Но все равно ему сделалось больно — парнишка закряхтел, попытался вскочить, но теперь сабля зацепилась за подлокотники и не давала ему это сделать. Это ж еще умудриться так надо.

Я остановился и засмотрелся, как он трепыхается. Беспомощный такой. Сверху, со стрелковой галереи раздался дружный гогот. Я глянул. Тоже молодые и незнакомые лица. Канцлеру нужно серьезно поработать над своими кадровыми решениями.

Хотя, те ребята, что ринулись с нами в серую хмарь в погоню за полудушниками, были молодцами смелыми и примерно такими же на вид. Только чуть поопытней. И повоспитанней. И эти оботрутся. Наверное.

— Слушай, — спросил я у паренька, который как раз смог победить стул, — а тут раньше постоянно дежурил десятник. Ему еще ногу отрубили. Он что, больше не выходит на пост?

— Дык как он выйдет, раз ему ногу отрубили? — глупо гыгыкнул парнишка.

— Ну ты ж без мозгов вышел и ничего, справляешься, — я вдруг вспыхнул злобой. Еле удержал в себе поток желчи, что-то про “Ты же на говна кусок в белом мундире похож, который скоморох высрал, смотреть на тебя долго тяжело, блевануть тянет, позорище всего рода русского…”, но вовремя прикусил язык. Что это меня так задело, даже интересно?

Парнишка побледнел. На стрелковой галерее затихли.

— Так где десятник, который тут до вас был? — повторил я свой вопрос.

— Не могу знать. Коли ногу потерял, то деньги выходные получил и домой поехал, — нервно ответил победитель стульев.

— Кто тебе сказал, что он домой уехал? — нахмурился я.

— Никто… Я бы домой поехал. Выходные деньги то большие дают, как за год службы… Можно сруб поставить, жениться, и на семяна хватит, и корову купить…

— А сколько платят в год?

— Пять рублев! Но это мне. Десятнику десять! — гордо доложился парнишка.

Да, хорошо платят. На деревне, если пойти в батраки к богатому селянину, за год работы давали рубль. Подмастерье в городе получал два рубля. Илья платил своей дворне — вооруженным слугам, везде сопровождавшем его и других бояр в походе — три рубля. И гордился этим. И работа у дворни была опасная — обычные люди в его веселых охотничьих вылазках по окрестным лесам то и дело гибли.

Рубль это много Для простого человека. За рубль можно было купить хорошую корову. Корову похуже или теленка можно найти на отдаленных хуторах и за полрубля. Корова тут — мерило всех вещей. Она жрет траву летом, а на зиму можно не полениться и накосить сена. А дает корова молоко. Молоко, плюс походы по грибы или по ягоды, собственный огородик — с этого можно жить. Даже вдвоем-втроем. Не разжиреешь, но можно. Сама по себе корова, если её зарезать — много мяса и ценная шкура. Короче, корова тут, как однушка в крупном городе в начале двадцать первого века — можно самому жить, можно сдавать и будет прибыток. И можно продать, разово получить хорошую сумму. Поэтому нанимаясь в батраки, ты через год получал сумму достаточную для покупки коровы (или сразу корову хозяин даст) и действительно можно было жениться.

При этом в городе, конечно, расклад был другой. В гостевой избе за рубль можно было снять “хором” на месяц. Там было пара комнат и кровати для шестерых. Правда, еще в эту сумму входила кормежка, один раз в день.

В городе дом с участком стоил рублей пятьдесят, так что не факт, что десятник смог на пенсию уйти. В моем понимании — домик в городе, гортензии и тихая жизнь.

А ведь платит Канцлер своим людям не то, что хорошо, а даже щедро. Мне стало интересно, интересно, откуда у Лицея такие доходы?

— А может еще в калечный дом при храме Первака-рыбака пошел, — заполнил паузу, вызванную моей задумчивостью, парнишка. Я так и пырился на него.

— Так я ж знаю о ком вы! Волк Серебряков его зовут! Других десятников, что ногу теряли, тут не было! — со стрелковой галереи высунулся парнишка постарше. Если верить его зетине, конечно. Он почесал себя под лохматой шапкой и припомнил. — Семья у него в городе.

— Живут где?! — переключился я на него.

Выяснив нужные мне подробности, я оставил служилых в некоторой растерянности. Ну да, тут у бояр интересоваться делами простых людей не принято. Впрочем, я так, худосочный борин то, если по фамилии судить.

— Чо это ты удумал? — шепнул мне Илья.

— Просто помочь хочу. С нами же вместе против чудищ дрался. Считай товарищ по оружию. Имя какое у него, надо же. Волк, — задумчиво ответил я.

— Так ведь нельзя тебе в город, — хитро прищурился Илья.

— Если быстро и никто не узнает, то можно, — не менее хитро сощурился я в ответ.

— А Милену и Лизавету предупредишь? — тут же спросил Илья. — Давай без них. Я ж те говорю, есть в городе одна банька…

— Ладно, уговорил. Все, на этих выходных, — ответил я. А то мне и в самом деле надоело взаперти сидеть. Самоволка тут была делом привычным — все же не казарма, а лицензиаты люди с положением. Наверное, можно было и просто через ворота выйти. И охрана бы не стала останавливать, постеснялись бы скандал устраивать. Но Канцлеру бы доложили. Поэтому учащиеся убегали в город в будни, прячась в санях под шкурами, или заворочавшись в тулуп и прикидываясь возницами. Охрана старательно их не замечала. На обратном пути, под утро, когда пьяный в моченую редьку студент возвращался — вернее его доставляли слуги — то охрана уже не могла сделать вид что она ничего не замечает, но и признавать, что допустила незарегистрированный выезд, не могла. Поэтому откровенно помогала и покрывала.

Схема была отработанная старшими братьями Илья, и проблем возникнуть не должно.

Так и случилось.

В субботу утром за Ильей заехали его дворовые. Всех этих “дядек” и молодцов” у него уже накопилось штук пятнадцать — и это не считая обозных “тетушек” и “девок”, выполняющих всю основную черную работу. Несколько из свиты Ильи были от родственников — ближних и дальних. Про одного Илья объяснил, что тетушка (видимо двоюродная), живущая под Великим Устюгом, прислала двух белошвеек рубахи ему штопать, охапку всякого тряпья и рекомендацию в хороший дом, где большие конюшни и хозяева вкусно готовят, нос в чужие дела не суют, и вообще молодцы.